Татьяна Поликарпова - Две березы на холме
- Ну, Плетнева, мы вам с Веркой устроим интерес! Мы такой вам устр-р-роим р-р-разинтересный интер-р-рес! - радовался Лешка, раскатывая свое трескучее «р». - Коська, мы знаешь что сделаем!…
И он, повиснув на плече своего друга, отвел его от нас и что-то, видимо, ему шептал. Потому что вскоре из темноты грохнул их мерзкий хохот.
- Гиены! - не удержалась я от злости.
- Ш-то?! - надвинулся на меня Лешка.
- Она говорит: так, как вы, гиены хохочут, - как будто с иностранного, перевела Зульфия.
- Ладно, мы с вами там и за гиен рассчитаемся, - опять успокоился Лешка, вспомнив, видимо, о своем кровожадном плане.
Остальную дорогу они с Коськой шли впереди нас, и время от времени хохот гиен повторялся.
Тетя Еня только головой покачала, услышав, зачем нас темным вечером собирали.
- Хотят из вас храбрых бойцов воспитать, - проговорила она. - Да только беды бы не вышло.
Вот он, ответ, который я не нашла вовремя! Как же это я! Ведь ясно же, и что-то такое мерещилось и мне, так нет, не нашлась…
Конечно, не деревяшки охранять, а воспитывать в нас смелость и ответственность. Скажи я так Никонову, тогда бы и весь разговор по-другому пошел.
Но потом я подумала, что и тут ребята прицепились бы: смелость, мол, будем испытывать - пугать придем смелых-то!
Я сказала об этом Зульфии, и мы посмеялись на сон грядущий.
И уснули. Утро вечера всегда мудренее!
Пришли мы в школу, а там - как в разоренном муравейнике: ребята снуют из класса в класс. Галдят, шумят, покрикивают, хохот взрывается то и дело. Дым коромыслом! Всё про дежурства! Мы тоже немедленно включились. Стали Вере рассказывать, что Никонов и Карпов хотят нас на дежурстве напугать. Вокруг тут же собрались остальные девчонки. Стали ахать, охать, вспоминать разные истории, когда и где до смерти человека напугали. У нас так: чуть что, давай сразу смертные случаи в пример приводить. Хорошо хоть, звонок прозвенел наконец, и все разбежались по местам.
Пришла Анастасия Ивановна, красивая, свежая, чем-то раздосадованная. Встала над столом, опираясь о него дивными своими руками, бросила нам:
- С новостью вас, вояки!
- Спасибо, - нестройно ответил класс.
- Представляю, как вы будете дежурить. Проспите небось и царствие небесное! - продолжала она с полным к нам презрением. А сама между тем уже пробегала глазами журнал, выискивая жертву.
Однако Анастасия Ивановна не стала никого вызывать, а снова заговорила:
- Директор нас, учителей, просил не спрашивать дежурных на следующий день. Но я ему сказала: «Раз дежурства ввели для испытания и закалки учеников, а время сейчас военное, от всех требуется больше, чем обычно, то пусть они (значит, вы, - пояснила она) напрягут свои силы, я буду спрашивать и дежурных без скидки. Другие учителя, может, вас и помилуют, я - нет. - И добавила, покачав сокрушенно красивой головой: - И сколько слов, сколько хлопот из-за того, что раз в месяц наши здоровые ребята чуть меньше поспят! Просто удивительно! Начнем урок.
Наверное, не одна я в классе чувствовала себя пристыженной. Недаром все-таки Анастасия Ивановна красивая. Не просто так. Умела она поддержать в нас мужество, как и тогда, в прошлом году зимой, когда мы волков боялись. Молодец она, а не злая, решила я. Действительно, раз в месяц подежурить ночью! А мы уже разохались, как да что.
Вдруг раздался голос Лешки:
- Да, Анастасия Ивановна! Об чем разговор! Да мы хоть каждую ночь не будем спать, а всё физику учить!
Класс захохотал облегченно. Еще и потому, что Лешка ничего не учил. Только если урок не провертится, послушает, так ответит.
- Ты, Никонов, парень бравый. Будь моя воля, я б тебя сразу отправила к партизанам, разведчиком. Там бы ты пригодился. Да, глядишь, и в ум бы вошел. Понял бы, что ученье - свет.
- Ух, Анастасия Ивановна! - обрадовался Никонов, но не сдался. - А вы бы - генералом! Мы бы с вами…
Но Анастасия - не Мелентий Фомич, ее не заведешь на разговор.
- Все, Никонов, - сказала она негромко. - Поговорили.
Так вот все это началось.
Когда мы уходили в тот день домой, увидели: человек пять из седьмого класса возле здания начальной школы - главного штаба дежурств - пилили и кололи дрова.
- Зачем? - спросила Тоня Антипова.
- А для ночи! Печку топить! - ответила одна девчонка, набиравшая охапку дров. - Ночью холодно знаешь как!
Вечером на школьном дворе собрался народ: ребятам не терпелось поглядеть, как начнется дежурство. Крыльцо начальной школы, более широкое, чем наше, - вроде небольшой открытой веранды - походило на сцену, наверное, и потому еще, что его освещал фонарь «летучая мышь», стоящий на верхней ступеньке.
Актером был парень-семиклассник. Держа наперевес деревянную винтовку (все деревянное: затвор, искусно выпиленный, ствол, штык), он стоял и, свирепо потрясая штыком, кричал под общий хохот:
- Бабы, цурюк! Цурюк! Девки, форвертс, форвертс!
Подражал фильмам про немцев. Ему кричали снизу, со двора:
- Федьк! Фриц! Устав нарушаешь! Тебе надо вокруг объекта ходить, а ты на крыльце торчишь! Заяц ты, а не часовой!
Федька опять свое «цурюк!» кричит и добавляет:
- Руссиш нихт ферштанде! - Потом обернулся назад и крикнул: - Валька! Давай гранаты! Мы их счас гранатами отгоним!
А ребята восхитились:
- Фриц! Федька! Ты по-немецки шпрекаешь будь здоров! Тебя бы Анастасия послушала - сразу б «пять»!
И тут на крыльцо вышла девчонка с гранатами в обеих руках.
Так вот кого видели мы в минувшую субботу, когда шли домой! Она нам повстречалась у самого леса. Очень понравилось мне тогда ее лицо, сразу видно - не здешняя, не пеньковская. А Степка Садов пояснил: «Это нового лесничего дочка. С кордона».
Лесной кордон - лесничество, дома два-три - стоял на опушке того леса, через который мы ходили. Только наша дорога поворачивала резко влево вдоль леса, а на кордон - вправо.
Наверное, эта Валька первую неделю училась. Многие ее еще не знали, потому что стали спрашивать друг друга: «Чья это такая? Чья это?» И кто-то отвечал: «Наша это! Новенькая у нас! Валька Ибряева!»
А Валька передала гранаты этому Федьке-Фрицу и стоит, чуть улыбаясь ямочками на щеках, миндалевидными карими глазами в таких китайско-японских припухлостях над веками. Красноватый свет фонаря еще больше смуглил ее и без того смугло-розовые щеки, золотил виднеющиеся из-под серой пуховой шали гладкие светлые волосы, зачесанные назад. Она всем своим обликом отличалась от наших девчат, даже от Верочки Матвеевой. Вспоминалась мне при виде ее хорошая еда: свежие сливки, масло в прозрачных каплях влаги, пышный белый хлеб с румяной корочкой, янтарный мед в сотах, земляника на белом фаянсовом блюде.
Раздались голоса мальчишек:
- Эй, Федька, уступи дежурство!
- И я б с такой подежурил!
И голоса девчат, немного обиженные:
- Ишь разбежались! Новенькую увидели!
И теперь казалось, что Федька со штыком и гранатами поставлен охранять эту девчонку-несмеяну: она все так же молчала, чуть улыбаясь уголками губ, невозмутимая и спокойная.
- Снег сухой, эх жалко! Снежки не лепятся! Мы б их счас вместе с гранатами! - вздохнул кто-то и швырнул пригоршню снега в Вальку. Но снег только осыпал легонько нижние ступеньки крыльца.
В это время от ворот показалась высокая фигура, послышались твердые шаги. Шел военрук. И ребята-зрители поспешили забежать за деревья, за угол школы - кто куда.
Мы с Зульфией отправились домой и слышали, как Федька докладывал: «За время дежурства происшествий не случилось!»
И как военрук одобрил: «Молодцы! Продолжайте службу!»
- Значит, все-таки проверяет! - сказала Зульфия с торжеством.
- Еще бы! Первый-то раз, конечно, будет проверять! - ответила я рассеянно. Я думала о Вальке Ибряевой.
Красота человеческих лиц имеет надо мной какую-то таинственную власть. Она сбивает меня с толку. Мне кажется, красивый человек - не такой, как все. Особенный. Гораздо лучше, чем обыкновенный. Что у него не может быть слабостей, как у всех нас: он ничего и никогда не боится; он неподкупен; он ни за что и ни по какому поводу не соврет; не обидится из-за пустяка или глупости. И не обидит другого человека. Что главная его черта - великодушие. Я долго страдала, когда видела, что Анастасия Ивановна не такая, какой, по моему представлению, она должна бы быть при своей внешности. Чересчур уж много гордости, даже в презрении к другим - к нам - переплескивает. Мне казалось, что великая гордость, которая должна быть у красивых людей, - в невозмутимом спокойствии. А его Анастасии не хватало.
А Валя Ибряева оказалась сразу как раз такой, какой и должна быть: спокойной, невозмутимой и, конечно же, великодушной. Я все видела, как она стоит на крыльце перед целой толпой и - ни слова! Такая чудесная. Ее хочется видеть снова и снова.
