Виктор Московкин - Человек хотел добра
— Так будет лучше, — сказал он со злобой. — Чиж мой по праву. Принесешь деньги — отдам назад. Не принесешь — прощайся с птичкой. Не видать тебе ее, как своих, ушей.
Я уже не пытался отнимать, а просил:
— Отдай, Пашка! В самом деле учительский чиж. Деньги я тебе принесу. А чижа у меня потребуют…
— Затем и брал, что он учительский. Если бы твой — не взял. Ты бы деньги и не стал отдавать, сказал: пусть чижом подавится. А тут принесешь, как миленький.
Я плакал от стыда, бессилия, оттого, что ничего не могу поделать. Пашка уйдет, мне останется только смотреть ему вслед.
— Гад ты, Пашка! Морду тебе мало набить!
Он придвинулся ко мне вплотную.
— Это еще что! Ты меня обзываешь? Скажи, я не ослышался? С ним по-хорошему, а он по-свински. Раз так, дружба наша врозь. И учти: с сегодняшнего дня я с тобой на «вы». Вы запомнили?
Глава девятая
Орлы без перьев
Он со мной на «вы». «Вы запомнили?».
Я запомнил это очень хорошо. И сейчас стою у дверей класса и раздумываю: идти ли на урок Валентина Петровича? Он, конечно, спросит, как у меня приживается чиж.
Предпоследняя перемена. До звонка еще несколько минут. В коридоре одноклассники затеяли игру в «жестку». Прыгают на одной ноге, другой ухитряются подбрасывать вверх «жестку» — подушечку, набитую сухим горохом. Выигрывает тот, кто умеет дольше всех продержать «жестку» в воздухе, не давая ей упасть на пол.
Самозабвенно играет со всеми Витька Голубин, странный человек, которому никакие неприятности не могут испортить настроения. Наверно, это очень умно: относиться ко всему на свете с легким сердцем.
Иной характер у неповоротливого Тольки Уткина. Он старается быть серьезным, хотя у него не всегда получается.
На днях прибежал ко мне, спрашивает, где бы найти две большие консервные банки, — очень нужно. Разыскал ему одну, а второй нету.
— Пойдем к дяде Ване, у него найдем, — предложил я.
Дядя Ваня был дома. На столе опорожненная бутылка вина и хлеб. Вошли и слышим:
— Хоть и часто, Иван Матвеевич, а простительно… Гоп-гоп! Иван проспится, а дурак никогда…
Дядя Ваня взглянул в нашу сторону и потряс головой: наверно, подумал, что мы ему привиделись.
— Дядя Ваня, нам нужно железную консервную банку.
— Зачем? — спросил он недоверчиво.
— У меня одна есть, — стал объяснять Толька, — я обрежу края и вставлю в нее другую. А вовнутрь — карбид подмоченный. Брошу на улице — вот взрыв будет!
Дядя Ваня насмешливо хмыкнул:
— Ерунда! Что ты придумал — настоящая ерунда! Кто же банку с карбидом по улицам разбрасывает? Ты отцу под стул подложь. Взрыв будет на всю Ивановскую. И до меня докатится…
— Да, хитрый! А если убьет?
— Кого убьет? Можешь не беспокоиться. Папа твой целехонек останется. А взрыв будет. Иди, а я прислушиваться буду.
Толька, оказывается, так и сделал, как советовал дядя Ваня. Взрыв получился, но совсем не тот, какого он ожидал. Алексей Иванович выпорол Тольку, а потом вынужден был, несмотря на мороз, держать полдня открытыми двери, потому что карбидом провоняло всю квартиру.
Сейчас Толька в классе — сидит над немецким учебником. Говорит, что они, Уткины, перебираются на новую квартиру, по этой причине не успел сделать домашние задания.
Мне очень грустно. Может, лучше не встречаться с Валентином Петровичем? Сбежать с его урока? Все равно: семь бед — один ответ.
И почему я такой невезучий уродился? Все со мной что-нибудь случается. А сейчас чувствую, совсем начинаю запутываться.
В дверях класса появляется улыбающаяся физиономия Тольки Уткина..
— Коротков, как по-немецки «кувшин»?
— Геен зи цу тойфель! — говорю я, не задумываясь.
— Что ты меня к черту посылаешь? Я серьезно. Дай посмотреть перевод.
Пока доставал тетрадь с переводом, задребезжал звонок. И не успел он еще смолкнуть, быстро вошел Валентин Петрович. Пришлось из-за «кувшина» остаться в классе.
Как долго тянулись эти сорок пять минут! Из объяснений Валентина Петровича я, конечно, ничего не понял. Весь урок сидел как на иголках. Когда учитель смотрел в мою сторону, я краснел, смущался и ерзал за партой. Думал, вот-вот он спросит про чижа.
Наконец спасительный звонок. Я убрал книжки и приготовился первым выскользнуть из класса. Но то, что сказал Валентин Петрович, пригвоздило меня к парте.
— Коротков и ты, Голубин, зайдите после уроков ко мне в учительскую.
Так и есть! Узнал про Пашку и Корешка, хочет расспросить подробнее и сделать выводы. Значит, придется сказать, что Пашка отнял у меня чижа.
Нет, так нельзя. Верну чижа — тогда, может быть, расскажу. Только не сейчас. Чтобы не думал Валентин Петрович, будто я растяпа. Ему ведь, я знаю, жалко чижа. И отдал он мне не потому, что кот житья не давал птичке, просто Валентин Петрович очень добрый, старается делать людям приятное.
Конца уроков я ждать не стал. Следующий немецкий, можно пропустить. Немецкий язык мне дается легко: если пропущу один час, учительница ругаться не будет.
В раздевалке толпились и галдели, как галчата, ученики младших классов. Хорошо, что здесь не оказалось моих октябрят. Стоять в очереди мне было некогда — я стал пробиваться вперед. Малыши запищали, начали меня оттаскивать за пиджак, но я не обращал на них внимания: если пробуду долго в раздевалке, увидит кто-нибудь из учителей, попросит обратно в класс.
— Сема, ты куда торопишься?
Я обернулся и застыл. Сбоку от меня стояла в очереди Нина. Совсем некстати.
— Давай я тебе получу пальто.
Она протянула руку, и я, сам не зная, зачем это делаю, отдал ей номерок.
Когда мы оделись, я, не глядя на нее, торопливо попрощался и хотел идти.
— Мне быстрее надо, побегу, — попытался я объяснить ей.
— Побежим вместе, — заявила Нина. — Я люблю бегать.
Не хотелось мне с ней сейчас разговаривать. Но она не замечала этого. Стала рассказывать, что в воскресенье всем классом пойдут собирать металлолом.
— И ваш класс тоже?
Я ответил, что не знаю, никто ничего не говорил.
— А как чиж? Поет?
— Чиж?.. Поет. И утром, и вечером. Такой певун!..
— Сема, у тебя зубы болят?
— Почему зубы? А!. — Я понял, что у меня кислый вид. — Болели! Сейчас проходят…
— Чижу давай семечки. Он любит. Только пощелкай их сначала, а то он будет сам щелкать и насорит по всей комнате. Не нравится ему, когда шелуха в клетке, вычикивает ее лапой. Пить тоже даешь?
— Нет, не давал…
— Сема, он же умрет.
В самом деле, вдруг Пашка не поит чижа?
— Знаешь, Сема, пойдем на каток. Смотри, какой день хороший!
На улице было хорошо. Сыпал снежок, мягкий, как пух. Все обновилось, посветлело.
Сходить на каток мне хотелось, но успею ли? Собирался еще побывать у Пашки.
«Надо обо всем рассказать Вере, — внезапно решил я. — Она поймет, даст денег. Правда, ей потом придется экономить на другом. У нее все рассчитано до копейки».
Я сказал Нине, что на каток мы обязательно пойдем.
— Правда? — обрадовалась она. — Тогда заходи за мной. Что молчишь? Придешь?
— Наверно, нет. Лучше там, на катке встретимся.
— Почему? — удивилась она. — Стесняешься?
Конечно, стесняюсь! Не объяснять же ей, что я сегодня сбежал от ее отца.
— Как хочешь, — немного сердито сказала Нина. — Можно встретиться и на катке.
Мой план — рассказать все Вере и попросить у нее денег — неожиданно рухнул.
Дома было все как обычно: сидел Николай, лениво листал какую-то книжку; Вера готовилась стирать белье.
— Именинник явился, — весело встретила она меня. — Закрывай глаза и вытягивай руки.
Думая, что сестра шутит, я сделал так, как она велела. Каково же было мое удивление и разочарование, когда в руках у меня очутилась картонная коробка с клеймом обувной фабрики «Североход». Я не знал, плакать мне или благодарить сестру. Обновка радовала, но теперь ни за что бы у меня не повернулся язык просить денег для Пашки.
— Ты что, Семен! Недоволен? А я-то старалась, выбирала… Посмотри, какие прочные ботинки.
Николай с интересом наблюдал за нами.
— От радости забыл, что говорят в таких случаях? — напомнил он.
— Не забыл: спасибо надо сказать, — ответил я, еле сдерживаясь, чтобы не запустить в него новыми ботинками. И после, уже обращаясь к Вере, добавил: — Не надо было покупать, я бы и в старых, походил.
— Глупости! — решительно возразила она. — Носи без всяких спасибо.
Потом они заставили меня переобуться и пройтись по комнате, что я и сделал без особой охоты.
К Пашке я в тот день не успел. И на каток собрался только потому, что неудобно было обманывать Нину. И хорошо сделал, что пошел.
Будь моя воля, я всех людей с плохим настроением заставил бы кататься на коньках. Моментально забываются все горести.
