Николай Омельченко - Повести
— Ох, ты бы хоть о варенье не говорил, — даже передернулась Наташа, — я могу его есть день и ночь, серьезно. Проснусь иногда ночью и на кухню, у нас в шкафчике там всегда всего полно, и варенье, и повидло, и даже мед, возьмешь прямо ложкой, без хлеба…
— И с хлебом неплохо, — понимающе прибавил Борис.
— А мне вообще хлеба мама не разрешает есть, — говорит Зойка, — разрешает только понемножку, то-о-ненькими-тоненькими, как бумага, ломтиками.
— Что, ей жалко, что ли? — удивленно хмыкнул Борис.
— Да нет, что ты, — Зойка даже руками замахала, — мама у меня очень добрая и щедрая, это просто, чтобы я не поправлялась. Мама моя ужасно боится, чтобы я не была толстой, и говорит всегда, что чем тоньше талия, тем дольше у человека жизнь. А бабушка моя, мамина мама, даже ругает ее за то, что она запрещает мне есть, сколько я хочу, хлеба. Ругает и говорит…
— Бери пей, — перебил ее Борис.
— А почему я первая?
— Потому что ты замерзла, аж дрожишь вся!
— Да это пустяки, это немножко, пусть лучше Наташа первая.
— Пей, тебе говорят! — Борис схватил Зойку за руку, пришлепнул к ее ладони целый ворох сухих листьев, поставил на них угольно-черную от копоти банку: — Пей, согреешься!..
То же самое проделал он и со следующей банкой и хотел было и Наташе положить на ладонь листьев, но та быстро и как-то независимо сгребла с Земли несколько листьев сама, поставила на них банку и затем осторожно поднесла ее к губам, держа на пучке пальцев, так когда-то держали бабушки блюдце с чаем. Отхлебнула, вытянув губы трубочкой, покачала головой.
— Ничего вкуснее не пила! А малиной как пахнет!
— Малиной? — переспросил, скривившись, Генка. — А я думал, что будет пахнуть ананасом.
В это время, снова в островной тишине, где-то совсем неподалеку, раздался сухой, похожий на пистолетный, выстрел и вслед за ним тот же самый, что и в прошлый раз, крик:
— Ой-ой-ё-ё-йой!
— Я ж говорил: пугают, — стараясь говорить как можно спокойнее, сказал Роман.
— А если — нет? — произнесла Зойка.
— Да кто-то балуется, — отмахнулась Наташа.
— Не будем обращать внимания…
— В следующий раз ты, Роман, поведешь нашу экспедицию не по реке, где есть рыба и острова с шиповником и малиной, а голодной степью или заведешь в какую-нибудь пустыню. И конечно же, заблудишься… — сказал Генка.
— Ой, Генка, ты дождешься, что Роман тебя нокаутирует! — сказала Наташа.
Роман лишь пристально поглядел на Генку и снисходительно улыбнулся.
— А вообще ты, Роман, смотри, поосторожнее с Генкой, он очень опасный человек, — понизив голос, сказала Зойка. — Он одному боксеру такое устроил, какому-то чемпиону по боксу среди юношей!
— Что же он устроил? — вновь снисходительно посмотрел на Генку Роман.
— Расскажи, Гена, — попросила Зойка.
— Могу, — небрежно потянувшись и бросив пренебрежительно-веселый взгляд на Романа, ответил Генка.
8. Фосфоресцирующий скелет
— С некоторых пор, — сделав устрашающим лицо, начал свой рассказ Генка, — я открыл одну ужасную тайну… Оказывается, боксеры храбры только против тех, у кого хорошие, крепкие мускулы. Если же такие мускулы отсутствуют или вообще их не существует, это приводит даже чемпионов в такой страх, что они тут же падают замертво…
Взял как-то меня братеник, как он выражается, побродить по Карпатам, а попросту говоря, в турпоход. Надеюсь, догадываетесь, что это такое?
— Надейся, — с усмешкой кивнула Наташа, — знаем.
— Не-е-е, ничегошеньки вы не знаете, — втянул голову в плечи и сокрушенно искривил лицо Генка, — абсолютно ничегошеньки. Вы и представления не имеете, что такое турпоход, в который отправляются взрослые. Это не то, что у нас с вами — вышел из электрички, прошелся по леску, остановились на первой попавшейся полянке и варим кашу да играем в бадминтон. У них такое не проходит. Они как начнут идти, так с утра до полудня, а потом не успеешь и присесть, и перекусить, снова, как ишак, рюкзачище килограммов пятьдесят за плечи и аж до темноты шпаришь, как заводной. Иногда за день так нашагаешься, что и не видишь уже, вечерняя ли темнота наступает или это у тебя в глазах темнеет от усталости. А они еще, бывало, остановятся где-нибудь на холме, смотрят вокруг и охают да ахают: ох, какая красота! ох, какой отсюда вид! какая природа! Меня один раз даже зло взяло… Залезли мы однажды на одну гору, еле-еле залезли. Остановились передохнуть, а одна престарелая женщина, так ей лет уже за двадцать, смотрит на заходящее солнце, руками всплескивает и… ах, никогда в жизни не видела такого кровавого красного заката. А я не выдержал и так, чтобы братеник мой не услыхал да по шее не дал, и говорю ей: это, тетенька, не закат красный, это у вас в глазах красно от дневной натуги.
Зойка и Наташа прыснули от смеха. Роман и Борис слушали Генку, как и всегда его слушали, с недоверчивостью, хотя и не без удовольствия, с легкими усмешками.
— Так и сказал, Гена? — смеясь, сокрушенно покачивала головой Зойка.
— Так и сказал, — вздохнул Генка.
— Ну и грубиян же ты…
— В-о-от, уже и обзываешься, уже и оскорбляешь меня, — Генка с деланной обидой отвернулся от Зойки и продолжал: — А вот та тетенька меня не оскорбила, она просто погладила меня по голове и сказала: ой, какой ты невоспитанный мальчик. А тут еще рядом этот чемпион по боксу стоял с девчонкой одной, они так рядом и шли в походе все время, как волы в ярме, даже по узкой тропе рядом, а на привале он ей первый спешит палатку ставить, с котелком к ручью первым летит. Так вот, он-то ничего, что рассмеялся, меня это мало задело, а тут она, эта девчонка — ноги как спички — своим писклявым голоском — хи-хи-хи, хе-хе-хе, и меня будто кипятком ошпарило. Ну, думаю, погодите вы у меня, погоди, чемпион!
— Да что за поход у вас такой смешанный был, старики и дети? — усомнилась Наташа.
— А вот такой и случился. Меня братеник взял, чтобы одного дома не оставлять, все боится, что я газ невыключенным оставлю или еще что-нибудь, как он выражается, утворю. Ну, а тех тоже свои взяли, чемпиона — отец, он был нашим инструктором, а девчонка эта оказалась сестренкой той самой тетеньки, с которой я поговорил. В общем, братья, сестры, отцы — полная семейственность. Ну, думаю, погоди у меня, боксер! Ты хоть и старше меня года на три, на четыре, хоть и чемпион, я тебе устрою!..
Генка замолчал, обвел хищно прищуренными глазами ребят, пригнулся к костру, который бросал на него вздрагивающий, словно пугающий свет.
— Долго ничего такого не подворачивалось, — понизив голос, продолжал он. — Наконец остановились мы рядом с какими-то пещерами. Мы лазили по ним — ничего интересного: сыро и падалью воняет. Там еще одна была, наверху, на самой макушке горы, никто туда уж и лезть не захотел, мол, одно и то же, и эти двое поддакивают, да, там то же самое, неинтересно. Я, конечно, был рад до смерти, что не надо еще и туда карабкаться, но только лишь для того, чтобы не соглашаться с этими двумя, и говорю: именно та, что на макушке горы, и есть самая интересная. Чем же она интересная, спрашивает чемпион, причем так это презрительно усмехается и посматривает на ту пигалицу, а та тоже с тем же выражением ко мне и тоже повторяет с ехидцей, чем же та пещера интересна? А хотя бы тем, отвечаю, что туда не всякий решится сунуться. Это почему же, спрашивает чемпион. Ну, а в таких случаях, сами знаете, надо темнить, что-нибудь такое туманное, загадочное подкинуть, особенно если во всем этом участие принимают девчонки, они мигом на это клюют.
— Ох, так уж и клюют, — не вытерпев, перебила Наташа, — не я тебе попалась!
— Погоди, еще и ты попадешься, — словно мимоходом пообещал Генка.
Наташа замахнулась на него обгоревшей веткой, которой только что поправляла огонь в костре, но Зойка тут же схватила ее за руку и бросила нетерпеливо:
— Пусть продолжает, слушайте…
— А вот так, отвечаю я этой расчудесной паре, — даже не взглянув на Наташу, продолжал Генка, — а вот так, не решаются и все! Я таких смельчаков знал, говорю, что ого-го! Да и те, как только намекнешь об этой пещере, так и на другое разговор переводят или вообще помалкивают. Ну, а все же, что там? — уже загорелся чемпион, а ну, говорит, пошли сейчас! И эта пигалица тоже: пошли! Эх, думаю, погорел я, там-то ведь наверняка такая же самая пещерка, как и все другие. А чемпион уже и за руку пигалицу схватил, тащит в гору. Постойте, говорю, днем туда каждый дурак пойти может, днем все как и в других пещерах, а вот ночью, самое главное, говорю, ночью… А что ночью, тоже не знаю. Главное, конечно, их было удержать, чтобы они тотчас же не пошли. Ночью так ночью, говорит чемпион. Можем и ночью, поддакнула пигалица. И ко мне: а ты пойдешь с нами? Видно будет, говорю.
Ну и вот: все отдыхали, развлекались, кто как мог, а я целый день думал, думал да так и не мог ничего придумать.
