Ирина Шкаровская - Никогда не угаснет
— А ты-то зачем в такую сырость поднялась? Без тебя не обошлось бы? — укоризненно покачала головой тётя Мотя.
— Не обошлось бы… Ведь я в бюро комсомольском, как же без меня… Решили мы, комсомольцы, предложить старшим работницам, чтоб и они отработали в пользу беспризорных. Пойдёте, тётя Мотя?
— Да пойду уж, конечно.
Тётя Мотя стала быстро одеваться, всё время озабоченно глядя на Симу. А через полчаса они ушли. И вот с этого слякотного мартовского дня и началось то печальное и страшное, что Инка сохранила в своей памяти на всю жизнь.
После субботника Сима слегла и больше уже не вставала. Миновал март, и наступил апрель — первый месяц весны. Но какая это была противная, ни на что не похожая весна! Да холодный ветер, всё время моросило, а небо хмурилось и хмурилось и ни за что не хотело улыбнуться.
Однажды после уроков в зале происходило заседание совета отряда вместе с учкомом. Обсуждали вопрос о подготовке вечера, посвящённого дню рождения Коцюбинского. Рэм тоже присутствовал на этом заседании. Когда совет закончился, он встал, прикрыв глаза рукой, и пошатнулся.
— Что с тобой? — испугались дети.
— Ничего, — пробормотал Рэм, — это пройдёт. Ничего, — повторил он тихо и вдруг снова сел за стол и положил голову на руки.
— Симе очень плохо? — испуганно спросила Инка.
Рэм поднял голову, посмотрел на неё отсутствующими глазами.
— Очень.
Как тяжёлые льдины, падали в душу детей слова:
— Ей осталось недолго… Она просила, чтобы мы похоронили её по-комсомольски, чтоб над ней не гнусавили попы. И чтобы положить на неё красное знамя…
Молча разошлись дети по домам. А вечером к Инке прибежали заплаканные Соня и Липа. Инка поняла — Сима умерла.
На другой день, седьмого апреля её хоронили. Было хмуро и ненастно, и ветер, не апрельский, а какой-то февральский, холодный и назойливый, забирался под пальто, шевелил бумажные цветы на венке, который несли впереди катафалка два комсомольца «Ленкузницы». За гробом, рядом с Симиной мамой, которая всё время останавливалась, шёл прямо и твёрдо, как красноармеец в строю, Рэм. А за ними вся комсомольская ячейка завода, живгазета, пионеры, коммунары. Катафалк ехал пустой, а гроб несли на плечах Коля и три рабфаковца. В гробу лежала Сима в своей синей косоворотке с васильками вокруг ворота, с кимовским значком на груди. Инка не хотела, не могла смотреть на Симу. Она шла между Соней и Липой, опустив голову и спотыкаясь. И вдруг среди тихих и хмурых голосов девочке послышался живой и звонкий голос Симы:
— Инка! Подними голову. Инка! Разве ты не хочешь посмотреть на меня в последний раз?
Инка подняла голову, посмотрела на Симу и вздрогнула. Она была как живая, милая, ласковая, красивая Сима. Две косы темнели на косоворотке, и косы были пушистые, совсем живые. Всё та же родинка на щеке, пухлые розовые губы, глаза закрыты, и выражение лица озабоченное. Ей снятся чудесные ткани марки «Советский». Белое поле, а на нём разбросаны голубые васильки, а может быть, кремовое с красными гвоздиками. Слёзы метали Инке видеть ребят, Симу, и гроб уже не плыл, а качался и подпрыгивал. Инка шла, как в тумане, и с этой минуты всё теперь казалось ей зловещим. Зловещими были искусственные цветы и белый катафалк, молчаливые могильщики с лопатами в руках, три берёзки у могилы. Зловещим показался прыгающий с ветки на ветку нахохлившийся воробей.
Началась гражданская панихида. Секретарь комсомольской ячейки снял фуражку и, глядя на гроб, тихо сказал:
— Мы провожаем в далёкий путь своего дорогого товарища. Сомкнём же крепче наши пролетарские ряды!
Пожилая работница, утирая слёзы, рассказала о том, как Сима организовала ясли на заводе. А тётя Мотя подошла к гробу и долго плакала.
— Она больная пришла на субботник… Может, если бы не пришла…
Но никто не знал о Симе то, что знала Инка. Как она во сне и наяву мечтала, о чудесных узорах, как мечтала, чтобы первые модницы мира завидовали советским девушкам. Могильщики достали откуда-то гвозди и стали заколачивать ими гроб. А в это время появился попик — старенький, похожий на воробья. Он бежал, взметая пыль полами длинной рясы. Рэм встал перед ним, заслонив Симину мать, и тихо сказал:
— Уходите.
И попик сейчас же исчез между крестами и сумрачными ангелами. А пионеры, комсомольцы, коммунары запели: «Вы жертвою пали в борьбе роковой», так, как она хотела. И положили на гроб красное знамя революции, тоже, как она хотела. А когда гроб на верёвках стали опускать, на край могилы бросилась Вера Рябчук и забилась в неудержимых рыданиях. Тётя Мотя подняла Веру, прижала к себе и кинула на гроб горсть земли.
— Пусть земля будет ей пухом.
И вслед за ней все сделали то же самое…
Через неделю Рэм и Коля уехали в село на посевную кампанию. Провожать их пошли всем отрядом. И детдомовцы были на вокзале.
— Ребятки… — от волнения Рэм больше ничего не мог сказать, а только печально и ласково смотрел на детей.
Они ушли с вокзала очень грустные. Было хмуро, слякотно… И весна, как на зло, почему-то особенно долго задерживалась.
Кораблик «Инна»
И всё-таки весна пришла. Снова заулыбалось небо, зазеленело всё вокруг, и в один из первых тёплых дней Стёпка пришёл к Инке. Что-то новое появилось в нём. Инка не могла сразу определить, что именно. То ли он узнал какую-то важную вещь, то ли возмужал и вырос за несколько дней. На Стёпке был новый брезентовый плащ, выглядевший почти элегантно, новая кепка. И вдруг Инка поняла, в чём заключается то новое, что появилось в её друге.
— Стёпка… Ох, Стёпка, — ахнула девочка.
На отвороте его плаща красовался кимовский значок.
— Когда? — спросила Инка и, не дождавшись ответа, обиженно проговорила: — А мне ничего не сказал.
— Позавчера. Девять вопросов по текущему моменту задали. На все ответил.
Он осторожно вынул из кармана комсомольский билет и протянул его Инке.
— Смотри.
Инка так же осторожно взяла его в руки.
— У меня ещё одна новость, — сказал Стёпка.
Девочка вопросительно посмотрела на него.
— Пойдём гулять, я тебе скажу.
— Ну говори, — нетерпеливо сказала Инка, как только они вышли из дому.
— Я поступаю в Одесское мореходное училище. Вот… Ответ на своё письмо получил.
— И ты уедешь? — Инка растерянно смотрела на него. — А почему нельзя учиться в Киеве?
— В Киеве! Сказала! А где же в Киеве море?
И, как всегда при воспоминании о море, лицо Стёпкино стало задумчивым и мечтательным. Инка больше не расспрашивала его. Они пошли на Владимирскую горку, побродили по её аллеям, по днепровским откосам, а затем спустились вниз на набережную. Здесь было пусто и тихо. Высоко в небе сверкало горячее весеннее солнце.
— Инка, смотри! — радостно крикнул Стёпка. — Смотри!
Да Инка и сама увидела: недалеко от берега хрустнул лёд, и на глазах детей откололась и медленно отодвинулась большая льдина. Слева и справа затрещали льдины, зашуршали синеватыми краями, рассыпались на куски, запенили воду бурными всплесками. А та, первая, большая льдина, всё плыла вперёд, расталкивая другие, крошась на маленькие, белые осколки.
Дети молча стояли, очарованные чудесным зрелищем, и не заметили, как подошёл к ним лысый старичок, похожий на гоголевского Акакия Акакиевича.
— Вы присутствуете при феноменальном, исключительном событии, — произнёс он высокопарно. — Киевляне не помнят, чтобы так поздно трогался Днепр. Правда, старые люди рассказывают, что точно так было семьдесят пять лет назад. Но они преувеличивают. — Старичок поднял вверх сухой голубоватый палец. — В 1888 году Днепр тронулся десятого апреля. А сегодня — сегодня девятнадцатое апреля. Запомните этот день, юные граждане.
— Я запомню, — серьёзно сказала Инка, — 19 апреля 1929 года…
Но старичок, продолжая сам с собой разговаривать, отошёл. А дети ещё долго бродили по набережной, вдыхая запах весны и ласкового апрельского солнца. Затем они поднялись на фуникулёре, погуляли по Владимирской улице, вышли на бульвар Шевченко. В те времена здесь не было ни скамеек, ни чугунной ограды, но те же пирамидальные тополя стояли, подняв к небу гордые верхушки. Когда стемнело и синие тени окутали город, Стёпка сказал:
— Я тебе буду писать каждый день. А ты мне?
— Я тоже.
И как тогда в лесу, они шли, взявшись за руки, и им было хорошо и грустно. По улицам плыли оживлённые толпы людей, направляющихся к набережной смотреть, как тронулся лёд. На углах стояли мальчишки — продавцы газет — и выкрикивали:
— «Съезд французской компартии», «Советский проект разоружения на Женевской комиссии», «Чемберлен подружился с Муссолини».
— Давай пойдём в кино, — неожиданно предложил Стёпка.
— У меня нет денег.
— Но у меня есть.
— Ты поведёшь меня в кино за свой счёт! — возмутилась Инка. — Это мелкобуржуазные замашки!
