Анастасия Перфильева - Во что бы то ни стало
Лена с ракеткой в клетчатом футляре какой-то неестественной сжатой походкой («Взрослую строит!» — догадался чуткий Алешка) прошла в калитку, пропустила ребят. Уселись тесно друг к дружке. Алешка заметил и то, что Лена смущена: многие дачницы и юноши окликали ее, кивали, как своей, а их с Динкой встретили явно недружелюбно.
Играли двое — толстый и красный, как помидор, дачник с мокрыми подмышками и юноша в шелковой рубашке, отутюженных белых брюках и лосевых туфлях. Юноша играл хорошо, зная это и рисуясь. Прыщавые подростки, сгрудившиеся за скамьями, шептали подобострастно:
— Всеволод подает!
— Всеволод принимает!
— Сейчас он его хаволяем!
— Сам ты хаволяй! Это смэш!..
Увидев Лену, юноша улыбнулся, помахал ракеткой. Она порозовела, Алешка немедленно отметил и это.
— Плэ! — картинно изгибаясь, посылал юноша сильные мячи и принимал ответные. — Рэди!
Считали игру по-непонятному: дьюс, адвенч… Васька морщил нос, громко, так что рядом прыскали, спрашивал:
— Кто, белый толстого или толстый белого?.. Дьюс — это по-нашему сколько? Белый парень что, иностранец? А зачем он ногу, как петух, задирает?
Динка фыркнула презрительно:
— Фасон давит. Неужели не видишь? Ленку и прочих барышень покоряет.
Алешка сидел молча, следил настороженными сузившимися глазами за юношей и незаметно за Леной. А она… Как будто забыв про них, она так откровенно болела за боровихинского кумира, что Алешка мрачнел с каждой минутой.
— Леночка, становитесь теперь вы! — любезно предложил тот, обыграв толстяка, отработанным движением перепрыгивая через сетку, подходя и глядя мимо Дины, точно она была пустым местом.
Лена растерянно оглянулась. Всеволод — он умел быть галантным — протянул взятую у толстяка ракетку Дине.
— Мерси, не танцую, — вызывающе отрезала та.
— Тогда, может быть, вы? Или вы? — ничуть не теряясь, насмешливо обратился он к Ваське, к Алешке.
— А что, сыграю! — переглянувшись с Диной, громко ответил Алешка и взял ракетку.
— Алеша, ты же не умеешь… — смутилась Лена.
— Давайте с вами? Один на один.
— Со мной? — Всеволод, казалось, не ожидал такой дерзости. — Простите, но здесь есть желающие. — Он подчеркнуто вежливо передал Лене три мяча.
— Ладно. Ленка, валяй ты.
И Алешка решительно вышел на площадку. Чего здесь было больше? Мальчишеского ухарства, задора или желания высмеять Ленку за то, что она таяла перед этим белоногим франтом? А она? Она послушно пошла на другую сторону! Дина, Васька, дачницы уже с интересом следили за обоими.
Явно передразнивая Всеволода, Алешка с места перемахнул сетку, присев по-спортивному, с выброшенной рукой. Положил на землю ракетку… Лена смутилась вконец. Повернувшись спиной к зрителям, сказав громко: «Извиняюсь», — Алешка мигом скинул брюки, рубашку, разулся, подхватил ракетку и рысцой отбежал к задней линии в одних трусах. Легкий, проворный, босой… На скамейках захихикали. Алешке и дела было мало.
— Давай бей! — скомандовал он.
— Леночка, начинайте же! — крикнул и Всеволод. — Вы же моя ученица.
— Плэ! — еле слышно пискнула она, подбрасывая мяч.
— Редька! — ответил Алешка звонко и так ловко наподдал его ракеткой, что мяч со свистом перелетел через большую сетку и упал где-то в кустах.
Васька с веселым гоготом побежал за ним.
— Давай еще! Кого ждешь?
И со вторым и с последним мячом Алешка расправился так же. А затем, прислонив ракетку к сетке, перекувырнувшись и мастерски пройдясь на руках по площадке под откровенно восторженные возгласы подростков, стал одеваться.
Лена, кумачовая от стыда, готова была разреветься. Но… веселый молодой гром неожиданно ахнул и раскатился над головами. Сильные редкие капли застегали площадку, пестря ее. С визгом, прикрывая завитые головы, побежали к домам дачницы.
…Мрачен, недоволен был собственной выходкой Алешка, хоть и делал вид, что ему очень весело. Было жаль посрамленную Лену, больно за нее… Восхищалась этой выходкой Дина. Васька неумелыми шутками старался успокоить всех — подумаешь, событие!
— Ты мне эту свою лопатку сегодня же вечером дай! — на бегу говорила Дина, попыхивая и раздувая ноздри.
— Лопатку? — Лена бежала рядом, теплые капли не охлаждали горящих щек.
— Ну, как ее… ракету!
— Хорошо. А зачем?
Не о том, не о том думала она сейчас, другой вопрос был на языке. Почему Алешка так вызывающе враждебно вел себя только что на теннисе? И она все-таки спросила его, когда домчались до стахеевской дачи и дождь так же внезапно кончился, только с сирени, шурша, скатывалась вода.
— Алеша, ну зачем ты так? Там, на площадке?
— А зачем ты повела нас на этот дурацкий теннис? Себя показать? — Он весь ощетинился, как ерш.
— Алеша, не надо, Алешечка! — жалобно сказала Лена. — Ой, смотри, у тебя все плечи мокрые…
А на рассвете следующего дня — мальчики действительно сговорились ночевать на хозяйском сеновале и уехать с первым поездом, только против сеновала Ольга Веньяминовна восстала категорически — Лена проснулась, как от толчка. Дины на кушетке в комнате не было, окно нараспашку, солнце горит за сиренью.
На цыпочках Лена подкралась к стеклянной двери на террасу, где Найле устроила ребят спать на сдвинутых креслах. За ночь кресла, конечно, разъехались, и Васька спал богатырским сном на полу. Один. Алешки тоже не было.
Лена прикусила губу. Накинув халат, перелезла через подоконник, спрыгнула в сад. Алешка и Динка, неужели же вы предатели?
На улице мычала корова, стукал колодец. И недалеко, кажется за хозяйским сеновалом, часто ударяли во что-то. Жмурясь от встающего солнца, Лена отворила калитку и понеслась к сеновалу. Обогнула его и попятилась…
Распаренная, как малина, Дина яростно махала над головой Лениной ракеткой и лупила по теннисному мячу. Мяч с гулким стуком отлетал от стены сеновала, Дина зверем бросалась на него и лупила снова. Лена уже хотела закричать, броситься к ней… И вдруг увидела то, чего уж совсем не ожидала.
Откуда-то из-за чужой дачи, озираясь, пробирался Алешка. В руках у него что-то белело. Лена отпрянула за сеновал. Не дыша, перебежала обратно к своему забору — она знала в нем лазейку, — нырнула и притаилась под сиренью.
Щелкнула калитка. Алешка показался на дорожке. Он был босой, в трусах, как тогда на теннисе. Неуклюже, головками вниз, держал охапку крупных белых лилий с золотыми сердцевинами. С изогнутых светло-зеленых стеблей на дорожку капала вода.
Алешка подкрался к раскрытому окну Лениной комнаты и положил лилии на подоконник.
У СТРАХА ГЛАЗА ВЕЛИКИПосле расформирования детского дома Марья Антоновна с Дарьей Кузьминишной поселились в большом доме на улице Остоженке, у Крымского моста. Здесь размещался тот самый рабфак, на котором преподавала теперь Марья Антоновна.
Кузьминишна тщетно пыталась постичь, что значит это загадочное слово. Никак не укладывалось в ее голове, зачем на рабочем факультете учатся вместе бородатые отцы семейств и безусые, точь-в-точь мальчишки из их детдома, юнцы.
— У молодых мозги свежие, проворные, — говаривала она. — Тем, лохматым, за ними и не угнаться. У них же небось свои ребятишки, хозяйство, заботы…
— Мама, мама, — смеясь, отвечала Марья Антоновна. — Я вот вчера одному такому бородачу у доски диктую: «Зайчик скачет по полю». Он и пишет «зайчек». А потом как на меня вдруг закричит: «Идите вы знаете куда с вашим зайчиком!» Дверью хлопнул и ушел. Талантливый изобретатель, а ведь пропадет без учебы.
— Так уж и пропадет! — качала головой Кузьминишна. — Что ж ему, без твоего зайчика и с машиной не совладать?
— Не совладать.
Сама Кузьминишна к этому времени частично ликвидировала неграмотность: выучилась довольно бойко читать по букварю «Мы не рабы, рабы не мы» и подписываться, только перекладину на «Ц» ставила сверху, так что получалось не Лицкалова, а Липкалова…
Андрей Николаевич жил с Кузьминишной и Марьей Антоновной в том же коридоре. Одинокий и неизбалованный лаской, он давно уже прочно вошел в их маленькую семью, видимо, до конца своих дней. Работал он на том же рабфаке, столовались они вместе, Кузьминишна готовила и стирала его скромные одежки, а когда он однажды попытался сделать это сам, так раскричалась, прямо беда.
С новой жизнью и домом Кузьминишна примирилась скрепя сердце. Могло ли быть иначе после хозяйствования в детдоме на широкую ногу? Постепенно она привыкла к тому, что кругом пропасть народа, а с нижних этажей слышен то и дело грохот отодвигаемых стульев, гул голосов. И только мысли о тех, с кем расстались уже третий месяц, в первую очередь о Лене, Динушке и Алешеньке с Васей, не давали покоя. Как они живут? Не нуждаются ли в чем? Здоровы ли? Проведают, покажутся, и опять ни слуху ни духу. А у нее сердце болит…
