Дэн Смит - Тайна брата
Лиза, вздрогнув, зажмуривается, и по щекам у нее текут слезы.
— Не бойся, — шепчу я ей. — Не бойся.
Услышав мой голос, Лиза открывает глаза и смотрит на меня. Наши взгляды встречаются, и я выдавливаю из себя улыбку. Мы вместе. Мы будем сильными друг ради друга.
Кивнув мне, Лиза поднимает стиснутую руку. Глядя на меня, она разжимает кулак ладонью вверх.
Вольф встает перед ней.
Поднимает ремень до плеча и замирает.
Лиза смотрит на меня.
— У меня появилась мысль получше, — говорит Вольф.
Опустив ремень, он берет меня за руку, вкладывает его мне в пальцы и сдавливает их. Чувствую в кулаке холодную кожу.
— Ты будешь ее пороть, — говорит инспектор.
— Что? — Оторвав взгляд от Лизы, поднимаю глаза на него.
— Что слышал.
Я смотрю на Лизу. Та в замешательстве.
— Ударь ее, — требует Вольф.
Вдруг у меня перед глазами встает Йохан Вебер в боксерских перчатках, которые даже не завязал, и как ребята орут, чтобы я его ударил. Ничто в этом мире не заставит меня ударить Лизу.
— Нет, не буду. — Бросив ремень на ковер, я как могу выпрямляю спину.
На миг Вольф замирает. Потом наклоняется, подбирая ремень и складывая пополам.
— Кто-нибудь знает, куда вы пошли? — спрашивает он. — Рискну предположить, никто. Я прав?
Мы молчим.
— Похоже, вы не понимаете, как сильно влипли. Мои солдаты сейчас на Фельдштрассе. Мы здесь одни, и никто не знает, где вы. Вы можете просто… исчезнуть. Мама утром проснется, а тебя нет. Она подумает, что ты ночью побежал смотреть на следы бомбежки. И провалился в завал. Или зашел в дом, а тот рухнул. Похоронив тебя заживо. — Вольф улыбается. — Похоронив заживо. Отлично звучит. Может, это лучший вариант для «Пиратов эдельвейса». Вы же так себя называете, а? Молодые преступники, ненавидящие Германию.
— Нет, — отвечаю я. — Мы ненавидим войну. Мы ненавидим нацистов.
— Ты сам нацист, — скалится Вольф.
— Больше нет. — Оборачиваюсь к портрету фюрера. — Мой отец погиб из-за него.
— Руку вперед.
Не думая ни секунды, поднимаю руку ладонью вверх. Я не дам победить себя. Не принесу ему радости запугать меня. Я не…
Ффух-ШЛЕП!
Свист рассекаемого воздуха и хлопок удара сливаются в один звук. Ладонь полыхает, ремень прожигает пальцы и, обернувшись вокруг руки, стреляет в тыльную сторону.
Так больно, что я не могу дышать. Скриплю зубами, на глазах выступают слезы, но я не плачу. Я запрещаю себе плакать.
Ффух-ШЛЕП!
Второй удар еще хуже. Будто я окунул руку в расплавленное железо. Когда ко мне вернется зрение, наверняка я увижу кровь.
Ффух-ШЛЕП!
Третий удар просто невыносим. Ладонь взрывается, отголоски боли раздирают всю руку. Меня сгибает пополам, сознание меркнет. Я вижу белый свет. Перед глазами плавают искры. Крик вырывается наружу.
Рука будто сама прижимается к животу, вдавливается в куртку, тело тщетно ищет способ унять боль.
— Встань, — требует Вольф.
Стиснув зубы, выпрямляюсь. Я не буду смотреть на палача. Смотрю на Лизу, пытаюсь улыбнуться, успокоить ее. Но ее лицо искажено страхом. Она боится того, что ее ждет.
— Будь сильной, — говорю ей и закрываю глаза, лишь бы не видеть, как Вольф бьет ее.
Экзекуция завершена. Лиза прижимает руку к животу, так же как я. Увы, это не поможет.
— Мне грустно видеть, как двух юных немцев затягивает водоворот порока, созданный преступной группой, — говорит Вольф. В кабинете жарко, у Вольфа на лбу выступила испарина и блестит в свете голой лампы.
Смотрю на него. Пусть увидит ненависть в моем взгляде.
— Такие люди, как «Пираты эдельвейса», втираются к вам в доверие, лгут вам, создают у вас ложное мировосприятие, тогда как на самом деле любит вас именно фюрер, — обращается Вольф ко мне. — Он любит всех своих детей, он знает, что в них заключена сила Германии.
— Он отправил папу на войну.
Вольф качает головой:
— Твой отец пошел на войну, потому что любил Германию и мечтал сделать ее сильной. Зря ты поверил листовкам врагов.
— Папа не хотел на войну.
— Это мама тебе сказала? Это она вложила такие мысли тебе в голову?
— Нет.
— Значит, твой брат и его дружки. Они говорят, что любят музыку и длинные волосы, но на самом деле они занимаются саботажем. Избивают гитлерюгенд, малюют лозунги на стенах. Что дальше? Взрывать заводы? Убивать полицейских? А ты поверил в их ложь, — говорит Вольф, усаживаясь за стол. — Интересно, есть ли способ убедить тебя стать хорошим немцем. Может, вам обоим пойдет на пользу провести какое-то время вдали от дома? У нас есть тренировочные лагеря, предназначенные как раз для таких детишек.
— Нет! — вырывается у Лизы.
— Нет? — поворачивается к ней Вольф. — Не хочешь в лагерь?
Она трясет головой.
— Значит, не хочешь в лагерь, куда отправился твой отец? — Вольф скрипит кожаным ремнем. — Представляешь, когда я его забирал, он умолял меня отпустить его. Но коммунистам не место на наших улицах. Они недалеко ушли от евреев, обтяпывающих свои грязные делишки у нас на пороге. Но ты не беспокойся, — улыбается палач. — Мы о нем еще долго не услышим. Скорее всего, вообще никогда.
Последние слова ранят не хуже пули. Они отнимают у Лизы последнюю надежду увидеть папу Из нее будто выпустили воздух. Колени подгибаются, и Лиза падает на пол подрубленным деревом.
Я бросаюсь вперед и успеваю поймать ее. Так бы она рухнула прямо лицом об пол. Но мне не хватает сил, чтобы удержать ее, я только смягчаю удар, сам при этом падая на колени.
Вскоре Лиза открывает глаза. Кажется, она не понимает, где очутилась. Наконец память возвращается, и моя подруга, свернувшись на полу клубочком, начинает всхлипывать.
— Ненавижу тебя, — говорю, глядя с пола на Вольфа. — Ненавижу.
Вольф встает, не выпуская из рук ремня.
— Вы проведете эту ночь в камерах, а я тем временем решу, что с вами делать. У вас там будет повод подумать над своим поведением и решить, готовы ли вы стать хорошими немцами.
Кошмар
Поднять Лизу на ноги получилось не сразу. Ни встать, ни идти без моей помощи она не может. Вольф выводит нас из кабинета. В темном коридоре, как древний призрак, витает запах дезинфекции. Инспектор шагает позади, направляя нас.
Проходим мимо кабинета, совсем как у Вольфа, только в середине стоит стул. Дальше комната, забитая шкафами с документами. В конце коридора нас встречает лестница, ведущая во тьму, на второй этаж. Так и аду, что нам прикажут идти туда. Но Вольф командует открыть дверь в стене под лестницей. Передо мной распахивается черный провал.
— Спускайся, — требует Вольф.
Поддерживая Лизу, шагаю вперед. Мы спускаемся в подвал. Не такой подвал, как у бабушки с дедом, а просторное помещение с лестницей, по которой можно идти вдвоем.
Вольф включает свет. Да, в этом подвале не хранят старую мебель и велики. Здесь не стоит печка, зимой ревущая пламенем. Тут обитают иные кошмары.
Помещение раза в два-три побольше, чем наш подвал. Никакого мусора, зато к холодным стенам приделано шесть клеток, три с одной стороны, три с другой. Словно маленький зоопарк. Между ними столько места, что взрослый мужчина, раскинув руки, может пройти из конца в конец и ни разу не коснуться железных прутьев. Пол каменный, некрашеный, зато весь в небрежно оттертых пятнах. Сразу ясно, это следы прежних узников, кровь людей, которых давно нет.
В каждой клетке стоят деревянные нары. Простыня на них есть в единственной занятой клетке.
Там сидит Стефан. У меня екает сердце.
Едва завидев меня, он садится.
— Ты-то здесь как очутился?
— Рисовал на стенах, — говорит Вольф. — «Пират эдельвейса», прямо как старший брат.
Стефан недоуменно и тревожно разглядывает меня, потом качает головой.
— Вы ошиблись, это была моя листовка, это я рисовал на стенах.
Мы подходим ближе к клетке, и я отчетливо вижу на брате синяки. Лампочка светит тускло, но этого хватает, чтобы разглядеть следы побоев. Левый глаз заплыл, прямо как у меня после парада, губа раздулась, на ней засохла корка крови. Некогда длинные волосы сострижены под ноль.
— Что ты с ним сделал? — спрашиваю у Вольфа, шагая прямиком к клетке. — Ты, свинья, что ты сделал с моим братом?
Обернувшись, смотрю Вольфу в глаза.
— Не надо, — просит Стефан. — Делай, что он говорит. Расскажи обо всем, что он спросит.
— Слышу речи истинного немца, — говорит Вольф. — Видишь, как мы делаем из людей настоящих патриотов? Когда Стефан попал к нам, он только ругался и плевался. А посмотри на него сейчас.
— И что с ним дальше будет? — спрашиваю.
— Еще не решил, — признается Вольф. — То ли он усвоил урок, то ли его стоит еще подержать. Или отправить в лагерь.
