Сергей Иванов - В бесконечном лесу и другие истории о 6-м «В»
«Всё равно я сделаю, — сказал он себе. — Раз решил, то сделаю. По заслугам!»
Он подошёл к доске и как бы для начала написал: «Гады! Гады! Гады!» Буквы получались огромные, мел крошился и брызгал, словно электрод во время сварки… Но, поставив последний восклицательный знак, Серёжа положил мел, без всякой паузы взял губку и вытер всю надпись — точно по линиям, от первой до последней буквы. Потом сел на учительский стул и минут пять смотрел, как испаряются его слова, написанные теперь водой. Потом ещё раз вытер доску, слева направо и справа налево. И она опять стала чистой, как была.
Всё. Можно идти домой…
Серёжа набрал полный кулак газетных клоков, распахнул окно и бросил клоки на улицу. Сейчас же ветер подхватил их и внёс обратно в класс — не все, конечно, немного. Серёжа ползал за ними испуганно и остервенело. Клоки разбегались, как живые. Наконец он догадался закрыть окно и тогда собрал их все, лежащие неподвижно.
И он снова взял полный кулак бумаги и открыл окно. Однако теперь бросил осторожно, сразу вбок. И ветер снова подхватывал их, дёргал, раскручивал, устраивал кутерьму. А Серёжа всё подбавлял ему работы!
На школьный двор вышел Осалин. Увидел Серёжу в окне шестого «В».
— Ты чего делаешь, Петро? — крикнул он удивлённо, улыбаясь. Видно, разговор со Псковом был хороший.
— Салют пускаю! — весело ответил Серёжа.
Доска за его спиной блестела чистотою — ни одна экспертиза не докопается.
— Даёшь!.. Там убрано, в классе?
— Стерильно!
— Норма!.. В смысле спасибо… — Он замолчал, не зная, что говорить дальше, и у Серёжи как раз все бумаги кончились. — Ты уроки сделал, Петро?
— Откуда? — беспечно ответил Серёжа.
— Слушай, тогда айда к этому… к Горелу! Борька Сахарок задачи поможет… Айда!
Серёжа молчал.
— Чего? Чего ты?.. Со своими будешь, да? Со Стаиным?
— Ну да… Правильно… — сказал Серёжа тихо.
— Ну тогда… это… — Пашка немного изменил тон, но всё же улыбнулся: — Тогда покедова!
Серёжа Петров остался один.
Но прежде чем идти домой, он пошёл в уборную и вымыл губку чисто начисто. Даже чище, чем было у Горелова и Борьки.
Из разговора на уроке— Оль, Оля! Я тебе должна одну вещь рассказать!
— Нашла время!
— Я и так три урока терпела. Я тебе знаешь как не хотела рассказывать! Оль!
— Тихо. Уже Елена смотрит… Ну чего такое?
— Оль, только…
— Да не скажу я никому.
— Честно?.. Ой, Оль, не знаю, чего делать. У нас же вчера соревнования были. Я тебе вроде говорила, да?.. Ну и вот. Там другие пока выступали, а я в следующей пятёрке должна была. И я на запасной каточек… Знаешь, у нас маленький такой каток там есть. Ну это неважно… Я, в общем, потихонечку катаюсь, разминаюсь, и вдруг он выходит из Дворца спорта. У него там, оказывается, тренировка была!
— Кто выходит?
— Коровин Игорь… Ну нашей Коровиной брат! Мы, помнишь, её навещали в том году… Я-то его сразу узнала. А он меня нет. Остановился у самого краешка и стоит. И ещё солнышко засветило — он буквально весь отражается на льду! Знаешь какой! А я как раз еду в ласточке и прямо на него!.. А он стоит и меня ждёт. Честно, Оль!.. Он меня, конечно, не узнал. Я же дико изменилась. Да он меня в том году и вообще не заметил…
Ой, извините, пожалуйста, Елена Григорьевна! Я правда больше не буду…
Да? Скажи, Оль, всегда всё заметит, чего не надо. Ладно, я коротко. В общем, он меня все соревнования ждал и пока я переодевалась. А я… хорошо, что мне мама велела новую шубу надеть. Знаешь, у меня с лисой такая шубочка. Ну, у которой рукава вот тут шире, а тут отделка. Нет, рукав именно что вшивной!..
Оделась я, и мы пошли. А он же не знает, что я в шестом классе. А я-то знаю, что он уже в девятом! Да ещё перворазрядник! Я, конечно, стараюсь на разные темы. Но больше про фигурное. Тут мне можно хоть семнадцать лет дать!.. Вот мы подходим к моему дому, а он меня за всю дорогу даже ни разу под руку не взял…
За что дневник-то! Что я сделала-то?.. Да пожалуйста!.. Когда другие разговаривают… Ничего я не огрызаюсь. И не собираюсь даже! И так тоже неправильно упрекать, что я вымахала под потолок. Во-первых, не под потолок, а во-вторых, я же не виновата, что я акселератка!
История седьмая. В старинном Ленинграде
Как получить зелёный цвет? Надо смешать синий и жёлтый. Это известно из рисования чуть ли не ученикам первого класса, правильно?
Однако сейчас на глазах человека, вполне доверяющего науке, ничего подобного не происходило. Синева и жёлтый закатный свет — они не сливались, а существовали отдельно на одном и том же небе.
Неслышимый и почти невидимый реактивный самолёт чертил по этой жёлтой сини пушистый, быстро исчезающий хвост. Самолёт проползал примерно на метр выше тоненького, просвечивающего насквозь обмылка дневной луны. «На метр выше луны», — подумала Люда и улыбнулась странным этим словам, пришедшим ей в голову.
Вообще надо сказать, что сейчас Люда Коровина занималась совершенно не свойственным ей делом — она мечтала. То есть не то чтобы о чём-то определённом, а просто… Часов в пять вдруг на неё напало это странное состояние. Она надела пальто, шапку, варежки, отцовские бурки, прихватила толстый клетчатый плед, выставила на балкон кресло.
Что, почему? То ли неожиданно наступившая весна, то ли полная удача в третьей четверти (единственная из всего шестого «В» она оказалась круглой отличницей), то ли молчаливая победа над нежданно притихшим Соколовым… Словом, неизвестно что, но что-то случилось.
Сейчас Люда чувствовала себя в том зыбком и счастливом состоянии, когда ты оказываешься на некоторой вершине, дальше идти уже некуда: только вниз или только изо всей силы вверх — рывок и работа… Но какое-то время можно не падать и не рваться вверх, можно просто немножко постоять здесь, невесомо балансируя, как балерина, на самом кончике пальца. Или, вернее, как во сне.
Её старший брат, девятиклассник школы с биологическим уклоном и весьма подающий надежды боксёр, даже вышел к ней на балкон в одной тренировочной курточке. Спросил удивлённо и, конечно, насмешливо:
— Ты что, куришь здесь, что ли?
Люда с трудом придала своему лицу обычное спокойно-твёрдое выражение, повернулась к брату: откуда, мол, эта странная мысль!
— А что за неподвижность такая? — опять спросил брат довольно резко. — Мечтаешь? Влюбилась?
Люда помедлила несколько секунд:
— Я задачу решаю, а что?
Брат пожал плечами и чуть громче, чем следовало, захлопнул балконную дверь.
Прошло ещё сколько-то времени. По небу всё гуще разливался малиновый закат. Люда, которая так редко никуда не торопилась, смотрела на эту картину почти удивлённо.
Её настроение требовало чего-то особенного. И оно произошло. Балконная дверь снова открылась, появился отец. Он был в пальто, в шапке и даже в одной перчатке. Видно, только что вернулся с работы. Другую руку, голую, отел, сунул куда-то во внутренний карман, в глубины пиджака. Люда встала:
— Здравствуй, папа.
Отец протянул ей — она сперва не поняла — билет! И сразу догадалась, даже не читая: в Ленинград!
— Поедешь одна, — сказал отец. — Сегодня в двадцать два десять.
Наверное, для многих такое сообщение было скорее тревожным, чем радостным. Но только не для Люды!
Человек, у которого всё выстирано и выглажено, у которого личное хозяйство в полном порядке, не боится спешных сборов. Для него вообще отсутствует такое понятие «спешные сборы».
— Сейчас мама придёт, я ей звонил. Думаю, тебе стоит согласовать с ней список вещей?
— Большое спасибо, пап!
Отец улыбнулся ей:
— Только прошу иметь в виду: это не премия, а лишь следствие хорошей учёбы. Стремись к большому, попутно обретёшь и малое!
Это была их семейная поговорка.
Отец ушёл в комнаты. А Люда осталась ещё на балконе. До поезда было четыре часа, и какие-то минуты ничего не решали. Надо было всё обдумать и успокоиться.
В Ленинград ей хотелось давно. Не в Москву, а вот именно в Ленинград. Может быть, оттого, что там учился отец — когда-то давным-давно, ещё в пятидесятых годах. И книг про Ленинград у них было много — ещё тех, старых, знакомых с самого детсадовского детства. И товары ленинградские они в семье любили больше. Считалось у них, что Ленинград уж выпускает так выпускает. А Москва может иной раз и тяп-ляпом отделаться.
В Ленинград ездил Людин старший брат. Правда, после восьмого. Но ведь он так никогда и не учился!
А Люде отец еще в сентябре сказал, в самом начале:
— Работай, дочь, а Ленинград приложится. Вот такая даётся тебе нота камертона!
Отец слов своих на ветер не бросал и никогда их не забывал. Поэтому Люда спокойно взялась за работу. Спокойно и упорно. И в результате никто не выдержал её темпа. Только Шуйский одно время тянулся. Но это ведь действительно очень трудное дело — быть круглым отличником. Это как у чемпионов — ни дня без тренировки. А Князь что-то там недоучил по своей обычной расхлябанности. Ну и соответственно в четверти…
