Малгожата Мусерович - Целестина, или Шестое чувство
— Что ты! — горячо заверила ее Цеся. — Никто даже внимания не обратил…
— Профаны! — прогнусавила Данка и громко высморкалась.
— Что, что?
— А впрочем, я тебе не верю. Наверняка все прочли «Отчуждение» и теперь надо мной смеются! — Взрыв плача. — Нет, я отсюда не выйду! Как я теперь покажусь им на глаза!
— Данка, умоляю…
— Отвяжись! Нашли чем развлекать своих гостей… моим «Отчуждением»!.. Подлые!
— Не останешься же ты здесь…
— Именно останусь. Теперь я уже никогда отсюда не выйду. — Бурные рыдания. — Здесь и умру, зачем куда-то выходить.
— О господи! — сказала Цеся и без сил опустилась на ступеньки. — Этого я от тебя не ожидала, Данка. Ради бога, пойми: ты все преувеличиваешь. Никто уже о твоей поэме не помнит. Кончай паясничать.
— Я паясничаю?! — В донесшемся из-за двери восклицании прозвучало глубокое возмущение.
— Как дура, — со злостью ответила Цеся. — Сама же будешь жалеть.
Увы, хуже способа повлиять на Данку она не могла придумать.
— Это мы еще посмотрим, — ожесточенно заявила добровольная узница.
С этой минуты за дверью установилось упорное молчание.
14После получаса безуспешных призывов и бесплодных уговоров Цеся покинула свой пост под дверями башенки и сбежала вниз. Ситуация осложнилась — пора было просить помощи у родных.
Семейство Жак сидело в большой комнате за ужином. Как обычно, собравшись вместе, все болтали и дурачились наперебой. В комнате стоял веселый гам. Цеся с неодобрением оглядела небрежно накрытый стол, вокруг которого, конечно, тоже царил беспорядок.
— Мне нужна помощь, — объявила она, вступая в круг света.
— О, Цеся! — радостно приветствовала ее Кристина, сидевшая рядом с Войтеком в конце длинного стола. Молодые супруги с достоинством сохраняли продовольственную автономию; в тот вечер их ужин состоял из ржаного хлеба и сыра. — Цеся, хочешь выкупать Иренку? — закричала Кристина.
— I am an engineer,[8] — долбила Юлия, которой на следующий день предстояло сдавать зачет по английскому.
Она сидела спиной к обществу, опершись о край стола, а ее красивые ноги лежали на подлокотнике соседнего кресла. В одной руке юная художница держала учебник, в другой — стакан чая.
— Садись, Телятинка, — сказала мама, кладя на тарелку несколько бутербродов. — А где Данка, уже ушла?
— Данка сидит в башне, — многозначительным тоном сообщила Целестина. — Заперлась и не хочет выходить.
— Подумать только! Тебе с колбаской?
— С какой еще колбаской?!
— Обыкновенной, — ответила мама. — А хочешь, с брынзой или с шпротным паштетом.
— Данка сидит в башне и отказывается выходить! — крикнула Цеся.
— Ты уже говорила. — Мама даже немного обиделась. — Не понимаю, зачем так кричать.
— If it rains, I will stay at home,[9] — заверила Юлия.
Бобик кормил свою мышь творогом.
— Знаешь, Цеська, мой мыш уже умеет пить какао.
— Мне, пожалуйста, с брынзой, — потребовал с другого конца стола Жачек.
— Что вы заладили: брынза, брынза, того-этого. Я из всей нашей семейки люблю…
— …одну корейку! — торжествующе вскричал Бобик.
— А вот и нет, хе-хе, того-этого. Колбаску.
— Разве это колбаса? — серьезно заметил Войтек, Кристинин муж. — Вот у нас в деревне колбаса так колбаса. А здесь она и на колбасу-то не похожа.
— Точно, — поддержал его Жачек.
— Когда моя мать делает колбасу, это, честное слово, просто…
— Колбаса! — радостно выкрикнул Бобик.
— …колбаса. А здесь, извините, но это не колбаса.
— Я с вами не согласен, того-этого, — вступил в дискуссию дедушка. — Колбаса — она всегда колбаса.
— Тоже верно, — малодушно сдал свои позиции Войтек.
— Данка! — рявкнула Цеся, стуча кулаком по столу. — Данка! Сидит! В! Башне! И! Не! Хочет! Выходить!
— Ну и пусть сидит, — разрешил отец. — Что ты, силой потащишь ее ужинать? Может, бедняжка надумала похудеть?
— Отнеси ей наверх парочку бутербродов, — посоветовала мама.
— Вот этого я как раз и не могу сделать! — воскликнула Цеся, сжимая кулаки. — Она заперлась изнутри и заявила, что никогда больше не выйдет!
— Что ж, давайте теперь со шпротами, — капризно сказал дедушка. — Опять всю ветчину съели.
— Я могу подрезать еще, — вскочила тетя Веся.
— Пускай сидит, коли молодой жизни не жалко, — махнул рукой Жачек. — Впрочем, рано или поздно ей выйти придется. Голод, физиологические потребности, гигиенические навыки… Накроем голубушку возле ванной, и дело с концом.
— Какая муха ее укусила? — заинтересовалась мама. — У этой девочки богатая внутренняя жизнь, уверяю вас.
— Неважно, какая муха. Важно, что она решила там умереть.
— О-о-о! — протянул Жачек.
За столом сразу стало тихо.
— Говорю вам, все очень серьезно, — закончила Цеся. — Вы должны что-нибудь придумать.
— Но что? — растерянно спросил Жачек. — Впрочем, надеюсь, это не очень срочно. Раз уж заперлась, пусть сидит, а я пока допью чай.
— Она не выйдет, говорю.
— Что значит — не выйдет? В крайнем случае я позвоню ее отцу, тогда посмотрим, выйдет или не выйдет.
— А кстати, неплохо было бы познакомиться с ее родителями, — заметила мама. — Похоже, они своей дочкой мало интересуются, а? Девочка сидит здесь целыми днями, домой возвращается ночью, и никто даже не позвонит, не спросит.
— Потому что не все матери такие клуши, как… — начал было Жачек.
— Как кто? — полюбопытствовала мама.
— Я боюсь за Данку, — сказала Цеся.
— Так поешь чего-нибудь, Телятинка. — Мама пододвинула дочке тарелку. — Как говорится, живот крепче — на сердце легче.
— Ох, да мне правда сейчас не до этого! Папа, ну пойди, поговори с ней.
— Он бы выполнил эту работу, если б ему заплатили, — бесстрастно бубнила Юлия. — В условном предложении после «if» употребляется Past Perfect. He would have come if she had invited him.[10]
— Ну пожалуйста, подымитесь наверх.
— Проголодается — выйдет, — заявил Жачек, принимаясь за очередной бутерброд. — Ее можно будет взять измором, увидите.
— Да нет же, — рассердилась Цеся. — Вы недооцениваете Данку. Она не такая, как вы все, она человек одухотворенный. Пища ей не нужна.
— Вот это да!
— Она идеалистка. Ест не ради удовольствия, а исключительно для поддержания сил. Не забывайте, что она пишет стихи, — горячилась Целестина.
— Я тоже когда-то писала стихи, — напомнила присутствующим тетя Веся. — И, кажется, даже не плохие.
— I used to live in the country,[11] черт побери! — сказала Юлия.
В конце концов отец все-таки поднялся из-за стола. За папой, разумеется, последовала мама, потом к ним присоединились дедушка с Бобиком. Шествие замыкала Веся. Трое художников остались в столовой. Юлия зубрила английский, а Кристина с Войтеком занялись подготовкой к купанию младенца.
— Можно высадить дверь, — предложил отец, когда Данка, несмотря на многократные призывы, не проявила ни малейших признаков жизни.
Остальные с сомнением переглянулись. Высадить дверь?
На площадке было тесно, душно и мрачно. Темноту рассеивал только слабый отсвет, пробивающийся сквозь щель под дверью.
— Свет горит, — заметила тетя Веся. — Значит, жива.
— Не понимаю, какую ты видишь связь между одним и другим, — с раздражением возразил Жачек. — Что, по-твоему, электрическая лампочка должна сама погаснуть в присутствии покойника?
— О господи! — испугалась мама.
— Впустим ей туда мыша, — предложил Бобик. — Если она живая, начнет визжать. А если не начнет визжать, значит, не живая.
— Или спит, — сказал Жачек.
— Или не замечает мыши, того-этого.
— Или заметила, но не испугалась, — добавила тетя Веся.
— Или испугалась, но не подает виду, — оживился Жачек.
— Или…
— Хватит! — крикнула Цеся. — Данка, открывай, не то мы выломаем дверь…
Минуту царила тишина. Потом за дверью послышалось какое-то движение. На щель упала тень, и оттуда стал потихоньку выползать листок бумаги. Цеся, присев на корточки и повернув листочек к свету, прочла вслух:
— «Если выломаете, дверь, я выскочу в окно!»
— He выскочит, — тешил себя надеждой Жачек.
— Выскочит. — Дедушка, как всегда, был настроен пессимистически. — Да и хорошую довоенную дверь жалко. Я бы позвонил ее родителям, того-этого.
— Данка! — крикнула Цеся в замочную скважину. — Мы сейчас позвоним твоим родителям. Ну как?
Снова минутная тишина. Шорох, шелест — и в щели под дверью появилась очередная записка:
«Родители уехали. Никуда не звоните, не то выскочу».
15На следующее утро положение ни на йоту не изменилось к лучшему. Родителей Данки действительно не оказалось дома — во всяком случае, никто не подошел к телефону ни вечером, ни утром. Семейство Жак легло спать, а спозаранку были обнаружены следы, неоспоримо доказывающие, что ночью Данка побывала в ванной. Вероятно, она мылась, причесывалась Юлиной гребенкой и вытиралась дедушкиным полотенцем, о чем свидетельствовали разводы от туши для ресниц протяженностью в полполотенца. В кухне исчезло кое-что из съестного. Судя по всему, Данка решила держаться до последнего.
