Оскар Хавкин - Всегда вместе
— Не о себе я, Семен Степанович, о деле… Семен Степанович, родной, разведчики-то мои уцелели? Что с ними?
Он с тревогой взглянул на хирурга.
— С меня и одного тебя хватит, — ответил тот. — Целы твои разведчики. На Голубую падь уехали. В Ртутной пещере живут.
Геолог вздохнул с облегчением. Разговор утомил его. Он посмотрел в окно. Тронутые нежной желтизной, тускло светились в лучах нежаркого сентябрьского солнца новоключевские сопки.
Спустя минуту геолог уже спал крепким и сладким сном выздоравливающего человека.
21. Осень
К середине сентября целинник был полностью раскорчеван, очищен от камней, ямы были засыпаны, земляные горбы срезаны. С обеих сторон поля врыли столбы, перекрыли их поперечинами, и ворота эти придали полю обжитой вид, будто годы уже существовал здесь стадион!
Можно было начать состязания. Владимирский распорядился сшить для обеих команд из синего и красного шелка спортивные костюмы.
В середине месяца выдалось теплое воскресенье, и загудело, зашевелилось поле первого в Загочинской тайге стадиона!
Потрясая толстой суковатой палкой, Бурдинский говорил Владимирскому и Кухтенкову:
— Ну, где будет центр Новых Ключей? У вас? Дудки! У нас в Заречье. Слепились вы там — вдоль ключа, под ключом, над ключом, окно в окно, дверь в дверь. «Куча мала», а не поселок. А здесь проспекты проложим — прямые, широкие, ни одного дерева на вырубку не дам. Ого! Скоро ко мне с той стороны паломники повалят: «Дайте, Семен Степанович, местечко под застройку». Во-первых — простор, во-вторых — кедровник, в-третьих — стадион, в-четвертых — неотложное врачебное обслуживание… А мы с Альбертиной Михайловной не всякому разрешим!
Учителя и рудничные руководители стояли у крыльца больницы. В воздухе веяло звонким холодком наступающей осени. Из труб четырех законченных срубов подымались прямые веселые дымки. Еще с десяток домов достраивалось вдоль дороги, ведущей в Загочу. А слева от дороги бурлило зеленое поле стадиона, по которому гоняли мяч красно-синие фигурки рудничной и школьной команд.
Хромов, стоявший рядом с директором рудника, задумчиво произнес:
— Стадион в тайге!
— Первый в районе! — откликнулся Владимирский. — Не то еще будет здесь, Хромов, далеко не то! Англичане укрывали от нас богатства, путали, фальшивые карты составляли. Когда уходили — оборудование в Шилке топили. А золота здесь — на столетия. Найдем! Новую фабрику построим, механизируем все процессы. Дорогу проложим. Дом культуры выстроим. И переименуем наш рудник из Новых Ключей в Великие Ключи!
— А про сады забыл! — неодобрительно заметил Геннадий Васильевич.
— Да, и сады будут! — с какой-то детской улыбкой оказал Владимирский. — Будут и сады на Новых Ключах!
Невольно забилось сердце у молодого учителя: сколько радостных дней еще впереди!
…Школьники и рудничная молодежь, переговариваясь, опускались этим вечером к реке. Вступив на шаткие доски плашкоута, Толя Чернобородов поднял руку в сторону Заречья:
Над падью, где речка витая,
В тайге, где сосна и кедрач,
Летает, летает, летает
Крылатый динамовский мяч!
Тихо вращался плашкоут, пересекая реку, и казалось — это кружились темные берега Джалинды, и крупные сентябрьские звезды, и круглые невысокие сопки. И то с одной, то с другой стороны оказывались огни заречинской больницы.
— Здравствуй, рудник! Здравствуй, новая осень! Здравствуй, родная школа!
Вскоре после окончания строительства стадиона Иннокентия Евсюкова избрали секретарем школьной комсомольской организации. Тине Ойкину поручили руководство ученическими пионерскими отрядами. Зоя Вихрева возглавила ученический комитет. Девятый класс закрепил за собой ведущее место в школе. Ване Гладких и Мите Владимирскому пришлось крепко подтянуться — общественное мнение класса судило жестоко и безжалостно.
В просторном зале второго этажа на стене висели тридцать шесть страниц первого номера журнала «Дружба»: по шестнадцать страниц в два ряда, и еще четыре страницы образовали третий, верхний ряд. Здесь выделялся рисунок Захара Астафьева: цепочкой по тропе идут юные разведчики-геологи, а впереди, в буйном цветении голубого ургуя, — уже ставшая знаменитой падь. Но две страницы журнала висели незаполненными, и на них было карандашом написано: «Здесь будет помещена статья Кузьмы Савельевича Брынова, по выздоровлении последнего». Кто-то карандашом же наспех приписал: «Скорее поправляйтесь, Кузьма Савельевич!»
Спустя несколько дней после перевыборного собрания староста исторического кружка Трофим Зубарев выставил в коридоре прибитую к деревянной рамке карту Европы. Сверху на белой бумажной ленте рукой Захара была выведена крупная надпись: «На фронтах второй мировой войны». Спустя некоторое время, опять-таки Трошей в содружестве с Толей Чернобородовым, была сооружена витрина газетных вырезок…
Каждое воскресенье Кухтенков и Хромов уводили ребят в сопки. Школьники возвращались опьяненные холодком осени, военной игрой, синезубые от голубичного сока: в эту осень крупная ягода тучей покрыла просторы Забайкалья. Ребята изучали мотор, чертили топографические карты, делали переходы в противогазах. Борис Зырянов в высоком звании инструктора ПВХО терпеливо (каково это для Бори!) просвещал шестиклассников. Поля, как инструктор ГСО, была неутомимо деятельной в отведенном ей царстве бинтов и носилок.
Малыш — Тиня Ойкин был увлечен работой с настоящими малышами, и его светлая чолка теперь уже неразрывно соединялась с красным пионерским галстуком. Тиня носил этот галстук и в интернате, и на уроках, и на улице, входил с ним в учительскую, покорял им директора, членов комсомольскою бюро, родителей, когда затевал новое «очередное мероприятие» с пионерами.
Однажды, вскоре после митинга, посвященного освободительному походу Красной Армии, Тиня Ойкин предложил написать письмо школьникам города Луцка.
— И пошлем подарок! — поддержала Поля Бирюлина.
Вскоре в отполированный дедом Боровиковым ящик были сложены принесенные ребятами из дому книги, портреты, бюсты вождей. А письмо написал Захар Астафьев.
Он писал о том, что никакие границы не отделяют сейчас школьников Западной Украины и Западной Белоруссии от школьников Забайкалья, что на расстоянии девяти тысяч километров одинаковой любовью к Родине проникнуты сердца советских детей. Он писал о том, что раньше, при царе, Сибирь была страной ссылки и каторги; что дедушка Бориса Зырянова был за революционную работу сослан на усть-карские рудники; что небольшой разъезд Загоча превратился за годы советской власти в районный центр с паровозным и вагонным депо, с двумя кинотеатрами («один в каменном здании»), тремя школами, радиоузлом и крупной электростанцией; что Загочинский район по территории равен такому государству, как Бельгия; что среди сопок, в тайге много золота, сурьмы, олова, и школьники во время летнего похода обнаружили у Голубой пади богатое месторождение минералов.
Еще писал Захар о том, что Антон Трещенко хочет быть геологом, Зоя Вихрева — металлургом, Кеша Евсюков — моряком, Линда Терновая — педагогом, а Борис Зырянов — артиллеристом. И это все доступно и возможно в Советской стране («наши старшие братья уже получили высшее образование или учатся в вузах»). Не забыл Захар написать и о том, что юноши и девушки, достигшие восемнадцатилетнего возраста, скоро будут принимать участие в выборах местных органов власти.
В конце письма Захар поздравлял школьников Луцка с наступающей двадцать второй годовщиной Великого Октября, «которую вы впервые празднуете свободными людьми». Геннадий Васильевич и дед Боровиков обязательно просили сделать приписку насчет партизанского привета «от старых бойцов за советскую власть». Варвара Ивановна строго проверила орфографию и пунктуацию. И письмо, покрытое десятками подписей, и коричневый деревянный ящик отправились в многоверстный путь на запад, на освобожденную советскую землю…
На октябрьском вечере, после концерта, Кеша вышел на эстраду, держа в руках небольшой бумажный листок. И по тому свету, которым было озарено Кешино лицо, но тому огоньку, который искрился из узких прорезей его глаз, ребята поняли, что случилось необычное.
— «Дорогие товарищи! — медленно читал Кеша. — Впервые свободно и легко мы произносим и пишем эти волнующие слова. Горячий привет вам от школьников советского Луцка! Мы счастливы, потому что свободны. Нет ныне жандармов и шляхтичей, называющих нас «москалями». И на улицах Луцка льется вольная русская речь… Вместе с вами отныне будем строить новую, радостную жизнь».
Тетрадный листок в крупную продолговатую клетку с красной линией, отчертившей поле, переходил из рук в руки.
