Игорь Минутко - Лето в Жемчужине
Теперь, когда Витя встречал взгляд мамы, ему становилось не по себе. Вите казалось, что и мама чувствует то же.
Что случилось?
Двадцать девятого июня, в пять утра — как и договорились — за Витей приехал Федя. В телеге уже сидел Вовка и зевал до самых ушей.
Хотели с собой взять Альта и Сильву, но собаки еще раньше убежали куда-то по своим делам.
Поехали. Утро было солнечное, теплое, несмотря на ранний час; все кругом курилось легким паром — таяла роса.
— Давай, Пепел, к парому, — сказал Федя.
И Пепел заржал от удовольствия.
Паром ходил через Птаху сразу за дебаркадером. Здесь уже стояло несколько подвод, собрались колхозники — женщины в ярких косынках, повязанных на самые глаза, и мужчины с косами через плечо. Некоторые косы, наверно, самые острые, были обмотаны тряпками, а те, что без тряпок, были похожи на сабли, и в них отражалось солнце.
И среди толпы был Илья Зубков, бывший Гвоздь, в синей рубахе с расстегнутым воротом, в старых брюках, которые были ему коротки, и все равно Илья показался Вите очень симпатичным. Теперь он был молодым колхозным парнем, ладным, веселым, и в его широко поставленных глазах светились удовольствие и озорство; синяк под глазом стал у него фиолетовым. А рядом суетилась счастливая тетя Нина в новом сарафане с мелкими цветочками, она казалась рядом со своим старшим сыном маленькой, сухонькой, очень проворной, и все заглядывала в лицо Ильи, поправляла ему ворот, и видно было, что несмотря ни на что, она гордится своим сыном. Вызов был во всем облике тети Нины: «Да, мол, стряслась с ним беда. И ничего. Он исправится, будет другим. А мы выдержим, дождемся. Только не оступись опять, сынок…».
Илья снисходительно, немного грустно смотрел на мать, улыбался ей, и тоже было видно, что он счастлив.
С Витей Илья поздоровался за руку и дружески подмигнул ему, как старому знакомому.
Подходили новые люди, все приветствовали друг друга, были веселы, праздничны. Одна молодая женщина, хитро посмотрев на Витю и Вовку, спросила у Феди:
— А это что за огурчики свеженькие?
Витя смутился, а Федя сказал:
— Молодое подкрепление. Помогать будут. — И засмеялся.
Вокруг тоже все смеялись, хлопали ребят по плечам.
— Это же герои наши! — сказал кто-то.
Говорили разом:
— Вроде бы погодка на «ясно» поворачивает?
— Похоже.
— Еще б недельку — и перестоит трава.
— Не позволим!
— Ни в коем разе! Только б харчей добрых.
— Емельяниха в поварах. Не обидит.
— Знамо, не обидит.
— Эх, Иваныч в больнице, — вздохнул кто-то. — И праздник без него не в праздник.
— Какой праздник? — удивился Витя и толкнул Вовку в бок.
Ответил Федя:
— Праздник и есть. Сенокос — начало всех работ, которые год кормят. Одним словом, ребята, начинается страдная пора.
С той стороны подошел паром. Первой на него осторожно вкатилась пятитонка; паром просел в воду, от него пошли волны. За машиной въехали подводы: сделалось шумно и тесно. Пахло бензином, конским потом; все галдели и смеялись.
Поплыли на ту сторону Птахи. Мужчины специальными крюками цепляли железный трос, зажав его, тянули крюки к себе, — и паром медленно плыл к противоположному зеленому берегу.
Паром ткнулся в мокрый песок, всех качнуло вперед. Стали выгружаться.
Пепел сразу взял крупной рысью. Остальные лошади отстали. Куда им до Пепла! Гулко стучали копыта по мягкой дороге. Вокруг пошли зеленые луга с темными островами кустарников.
— Понимаете, — объяснил Федя, — едем мы по старому руслу Птахи. Самые лучшие травы здесь, потому что в половодье река разливается, ил приносит. Удобряет почву. Видите, какая трава кругом? А сенокосилку не пустишь. Кустарники — это раз. Холмы да кочки — два. Приходится вручную. Зато работка — век бы косил. — Федя засмеялся. — Эх, люблю я сенокос, ребята!
Работу мальчики получили несложную — в ведрах разносить косцам воду. Первый раз Витя видел, как косят траву.
Косцы стоят лесенкой, шага за три друг от друга и наступают с косами на стену травы.
— Жжик! Жжик! Жжик! — ровными дорожками ложится скошенная трава, почему-то сразу становясь бледнее.
У косцов разгоряченные потные лица, на спинах потемнели от пота рубашки. А трава все валится и валится!
— Ребята! Водички! — кричит кто-нибудь, и мальчики, зачерпнув ковш воды из ведра, наперегонки бегут к тому, кто позвал их.
Посмотришь на луг — весь он пестрит косынками, точно крупные яркие цветы среди трав. Это женщины. Они косят наравне с мужчинами.
В первом ряду, оторвавшись от остальных, шел Илья. Шел размеренно и красиво, взмахи у него были широкие, упругие, синяя рубашка прилипла к телу, пот заливал лицо; Витю, когда он пробегал мимо, поразило это лицо — оно было вдохновенно, яростно, все в движении. И… нет, наверно, Вите показалось. По щекам Ильи ползли слезы… Слезы? Нет, это пот, конечно! И Витя поспешил уйти, потому что понял: сейчас Илья должен быть один среди этих буйных трав, зеленого раздолья, высокого синего неба.
С утра было безоблачно, а к полудню на горизонте стали громоздиться тучи.
— Дождь пойдет, — сказал Вовка.
Но к перерыву дождь так и не собрался, и в два часа дня повариха Емельяниха привезла обед.
Емельяниха была толстой, с крепкими красными щеками, а глаз совсем не видно — заплыли. Огромный живот Емельянихи плавно колыхался под грязным фартуком. Она приехала на телеге, в которую была запряжена маленькая пегая лошадка.
Приехала Емельяниха и сразу закричала сердитым сорванным голосом:
— Мужики! Бабы! Девки! На обед! Сбирайсь!
В тень густых кустов стали собираться косцы, вытирая руками потные лица.
— Притомились малость, — говорили вокруг.
— А травы — лучше не надо.
— Знатные травы.
— Ну, потчуй, Авдотья! Чего привезла?
— Наша Авдотьюшка постарается.
Емельяниха накладывала в миски гречневую кашу с кусками баранины. Каша была невероятно вкусной, обжигала губы, запивали ее холодным молоком. Краюхи хлеба были нарезаны огромными ломтями, на листе лопуха лежала горкой соль, ворох молодого лука блестел — его вымыли в Птахе.
Тетя Нина сидела рядом с Ильей и кормила его дополнительно из белого узелочка — творогом, яичками, розовым салом. Даже про Вовку забыла. Илья ел сосредоточенно и молча, а тетя Нина смотрела на него счастливыми сияющими глазами.
Витя уплетал вовсю. Хорошо было обедать на скошенной траве, под кустами, среди этих веселых и сильных людей, и чувствовать, что вот и ты работал вместе с ними, устал тоже и, как они, заслужил обед и отдых.
После обеда по лугам, по траве, которая доходила до пояса, мальчики пошли купаться на Птаху. Переплывали на тот берег, загорали на горячем песке. И неожиданно — даже не заметили, как тучи собрались — начался дождь.
Но это был особый дождь. В городе такого не увидишь. Там перед тобой маленький клочок неба в тучах, из которых льет, и все. А сейчас Витя видел огромное небо, раскинувшееся над землей. И не все оно было в тучах. Были голубые, сияющие пятна; иногда проглядывало солнце. Краски быстро менялись. Дождь шел в разных краях — немного помочил мальчиков и двинулся дальше. Стало припекать солнце, а дождь шумел где-то совсем рядом, потом и шум исчез. Дождь был уже далеко — из тяжелой черной тучи на краю земли вниз, на луга, упали серые застывшие полосы.
— Ливень там, — сказал Вовка.
А вокруг все сверкало на солнце, травы курились парком, и густо, пряно, тяжело пахло полевыми цветами.
Потом через луга от правого берега Птахи перекинулась радуга, четко видная на фоне темной тучи.
— Гляди, — сказал Вовка, — радуга-дуга из реки воду пьет.
— Зачем ей пить? — удивился Витя.
— А я откуда знаю? Пьет и все.
В мокрых лугах косцы отбивали косы; тонкий, разноголосый перезвон летел над округой.
Федя учил Витю косить. Но ничего не получалось.
— Ты правой рукой дави книзу, — объяснял Федя, — а левой вроде бы сопротивляйся, чтобы ровно она шла, концом стебельки поддевала.
Витя давил, сопротивлялся, но все равно ничего не получалось. Коса мяла траву, пригибала ее, кончик косы выскакивал кверху и нахально блестел. Витя весь покрылся потом, болели мозоли, заработанные на веслах. К тому же хохотал Вовка.
— Гля! Гля! — кричал он. — Весь аж подбоченился!
Витя разозлился:
— Дурак ты.
— Верно, дурак, — подтвердил Федя. — Ты сразу научился? — и Вовка замолчал.
— Ничего, Витя, — ободряюще сказал Федя, — завтра получится.
Домой возвращались поздно, в сумерках. Сладкая усталость наполняла тело, слипались веки.
«Дома напишу Зое письмо», — как-то вяло, безвольно подумал Витя и неожиданно для себя спросил у Вовки:
— Как там Катя?
— Мать ее ездила, — сказал Вовка. — Поправляется. У нее не перелом, а сильный вывих.
