Макс Бременер - Тебе посвящается
— Родители нам давали небольшие суммы, — сказал Шустиков.
— Их хватало, чтобы расплатиться?
— Мне лично — да.
— Ему лично — нет! И мне лично — нет! — с неожиданным ожесточением воскликнул Костяшкин, увидя, наверное, в последнем ответе Шустикова попытку в чем-то отделить себя от него и увильнуть от одинаковой участи. — Мы с ним — осенью это было — отбирали деньги у ребят поменьше, когда те из школы шли. Вон этот нам всегда помогал! — Костяшкин размашистым движением указал на второго свидетеля.
— Подтверждаете ли вы это? — обратился к Шустикову прокурор.
— Да. Я сам не сказал об этом, потому что это были совершенно незначительные суммы, — ответил Шустиков, снова употребляя строго научное слово «суммы», напоминающее школьные уроки арифметики и алгебры.
— Я говорил! — яростно шепнул Валерий Игорю.
— Ваш сын сделал хуже и себе и Леше! — зло сказала впереди женщина с крупным бледным лицом матери Костяшкина.
— Может, за чистосердечное смягчат им, — точно оправдываясь, ответила та.
Затем, по просьбе защитника, суд допросил в качестве свидетеля Зинаиду Васильевну Котову.
Она сообщила, что в тот день, когда «это случилось», Шустиков и Костяшкин пробыли в школе до 9 часов вечера. Они находились в пионерской комнате и мастерили елочные игрушки.
Переход от самого невинного из занятий к довольно предосудительному был для Зинаиды Васильевны загадкой.
— Я все-таки уверена: то, что ребята делали до девяти часов, характеризует их гораздо больше, чем то, что с ними случилось позже…
При этих словах встрепенулся потерпевший Куницын, справедливо желая, может быть, возразить, что «случилось» как-никак все-таки с ним…
Обращаясь к суду, Котова просила учесть явную непреднамеренность преступления и позволить мальчикам вернуться в школу, где им обеспечено «благотворное влияние замечательного коллектива»…
Вслед за Котовой, также в качестве свидетеля, выступила Ксения Николаевна.
— Меня вызвали сюда для того, — сказала Ксения Николаевна, — чтобы я характеризовала подсудимых, двух учеников школы, где я работаю. — Она проговорила это медленно, с трудом. — Но не менее важно, по-моему, характеризовать и обстановку в восемьсот первой школе. Ее можно назвать только обстановкой показного благополучия. Чем же она характеризуется? Прежде всего боязнью уронить школу — некогда действительно образцовую — в глазах общественности. Именно эта боязнь стала у директора школы всепоглощающим, я бы сказала, чувством. Поэтому серьезнейшие недостатки в работе школы он старался скрыть.
Если итог учебной четверти обещал быть неутешительным, учителей побуждали завышать оценки учащимся, чтобы любой ценой добиться искомого — высокого среднего процента успеваемости.
Если становилось известно, что ученики школы недостойно ведут себя на улице, директор старался «не верить» этому, «не замечать» этого и в итоге — все замять. По его словам, все в школе обстояло превосходно. А ребята, которые видели, как обстоит дело в действительности, слушали эти слова без уважения.
Так слово некоторых педагогов начинало для ребят существовать отдельно от дела. Оно утрачивало силу и цену…
Мне тяжело и больно об этом говорить. Ведь я много лет работаю в восемьсот первой школе. И, конечно, я тоже несу ответственность за обстановку, которая сложилась в ней в последнее время. В нашем педагогическом коллективе немало здоровых сил. Они вели борьбу с недостатками, но без должной настойчивости. Они, я уверена, будут теперь энергичнее и последовательнее. Потому что необходимо, чтоб наши дети росли в обстановке, где Слово и Дело дружны и слитны. Тогда ложь для них станет чудовищным нарушением норм поведения. Тогда невозможно будет стать на путь обмана и на путь преступления. Мы создадим такую обстановку в восемьсот первой школе!
Даже о приговоре, вынесенном Щустикову и Костяшкину — Шустиков был приговорен к двум, а Костяшкин — к трем годам заключения, — ребята, выйдя из суда, говорили куда меньше, чем об этой части речи Ксении Николаевны.
Конечно, на эти темы думал и однажды рассуждал с Натальей Николаевной Валерий; конечно, они тревожили Лену; конечно, подобными, хотя и менее зрелыми, мыслями делились иногда между собой десятиклассники. Но многие вовсе не размышляли об этом. Но были девочки, которые с первых лет учения привыкли знать и гордо повторять, что учатся в лучшей школе района — в той самой, 801-й!
И вот теперь и первые и вторые услышали с трибуны народного суда полную, беспощадную правду о своей школе.
Как ни странно, эта правда показалась обидной не только директору Андрею Александровичу, но и кое-кому из девочек. Во всяком случае, Лида Терехина сказала:
— Но ведь как же так, ребята?.. Хотя мальчишки не знают… Но нам-то с первого класса внушали: лучшие, такие-сякие, почет и слава! Как же теперь понимать? Это ж прямо наоборот! Просто не сходится даже…
— Если ты решаешь задачу, — проговорил Станкин, — и ход рассуждения у тебя верен — и, само собой, не путаешь в вычислениях, — то получаешь точное решение. И тебя не должно смущать, если с ответом не сходится. В ответах бывают ошибки.
— Правильно, Стась, — понял и поддержал его Валерий. — Нам нужно, чтоб точно, чтоб правда!.. «Не сходится»! — передразнил он Терехину. — И пусть не сошлось с ответом! Зато — правда.
— Правда, — подтвердил Евгений Алексеевич, незаметно присоединившийся к ребятам, пока они, стоя на перекрестке, ждали, чтоб остановился сплошной поток автомобилей.
Им пришлось постоять здесь еще минуту, и, раньше чем огонек светофора позволил им идти, к переходу подошла Зинаида Васильевна.
— Да, необходимую правду сказала нам Ксения Николаевна, — заметила Лена специально для нее.
— Все-таки уж очень она, мне думается, жестоко и резко… — отозвалась Котова.
— Что — жестоко? — спросил Евгений Алексеевич. — Правда?
— Именно, Евгений Алексеевич, — ответила Зинаида Васильевна.
Они перешли улицу, и уже близко от школы завуч негромко сказал:
— О жестокости правды толкуют обыкновенно те, кто не ощущал жестокости лжи.
Жильников стал часто бывать в 801-й школе. Секретаря райкома комсомола видели на уроках, на собраниях комсомольских групп, на пионерских сборах. Как-то, побывав на сборе отряда 5-го класса на тему «Каким должен быть пионер», он сказал Наталье Николаевне:
— Чего-то все-таки явно недоставало. Давай-ка поломаем над этим головы.
На сборе, о котором шла речь, пионеры пересказывали то, что читали о Володе Дубинине, Павлике Морозове, Сереже Тюленине. И говорили, что хотят быть на них похожими. Но так как Павлик разоблачил кулаков, которых теперь не было, а Дубинин и Тюленин отличились на войне — теперь же царил мир, — то ребята, говорившие, что хотят на них походить, не очень-то себе представляли, как этого достичь. И некоторые из них, видно, считали так: подвиг — в будущем, а пока поозорничаем вволю. Володя Дубинин, как известно, был тоже озорной, а Тюленин — даже отчаянный парень.
— Обязательно нужны примеры не только воинской отваги, — сказал Наталье Николаевне Жильников, — но примеры гражданского мужества. И примеры сегодняшние. Чтоб, понимаешь, обстановка в них была современная. Это очень важно… Пусть иногда скромный подвиг будет, не обязательно великий.
Наталья Николаевна подумала и рассказала ему о Валерии. Как он, рискуя, что хулиганы с ним расправятся, вместе с товарищами из боксерской секции решительно защитил малышей. И хотя ему самому потом досталось все-таки от хулиганов, не простивших своего поражения, но маленьких с тех пор никто в переулке не смел тронуть пальцем.
— Молодец парень! — сказал Жильников. — Что ж ты думаешь, это ведь пример для подражания.
— Я к тому и клоню, — ответила Наталья Николаевна. — Только это еще не конец истории.
И она рассказала о том, как Валерий поспорил с директором и как его комитет комсомола отстранил за это от работы вожатого.
— Теперь он, кроме учебы, интересуется одной Леной Холиной. Между нами говоря, конечно. И больше ничем, — закончила Наталья Николаевна.
— Ушел в личную жизнь! — рассмеялся Жильников. — Так надо ж его тянуть обратно в общественную! Тем более, что в инциденте с директором он был только по форме неправ. А по существу, я бы сказал, напротив.
Спустя несколько дней после этого разговора Котова на перемене подошла к Валерию и предложила ему снова стать вожатым 5-го «Б». Валерий, считая, что он может доставить себе удовольствие и поартачиться, ненатурально зевнул и осведомился, не поручить ли это дело кому-нибудь более достойному. Зинаида Васильевна ответила, что, по ее мнению, он в последнее время вел себя хорошо и загладил свой некрасивый поступок. Валерий разозлился не на шутку, заявил, что ему нечего было заглаживать — каким был, таким остался.
