Яков Ершов - Витя Коробков - пионер, партизан
Партизан принес пачку газет. Колодяжный отыскал среди них небольшую тоненькую книжечку.
— Вот наш подарок, — он протянул книжку Вите. — Почитай ее и будь таким же, как Таня.
Витя открыл брошюру. Это был очерк о партизанке, назвавшей себя «Таня». Витя отошел в сторону. И скоро он уже не слышал, о чем толковали партизаны, он читал героическую повесть о девушке, которая бестрепетно отдала Родине свою только что начавшуюся жизнь. Образ юной партизанки завладел им целиком.
С ТОБОЙ ДРУЗЬЯ
«В первых числах декабря 1941 года в Петрищеве, близ города Вереи, немцы казнили восемнадцатилетнюю комсомолку-москвичку, назвавшую себя Таней, — шептал Витя, сидя у окна с карандашом в руке. Он рисовал и, как всегда, по привычке думал вслух: — Ей было восемнадцать лет. А мне? Мне скоро четырнадцать…»
Он пытался представить себе образ девушки, ее черты, ее думы, характер. В альбоме возникал один рисунок за другим. Вот Таня крадется к сараю, в котором находится склад противника. На ней шапка, меховая куртка, стеганые ватные штаны, валенки и сумка через плечо. Из-за отворота куртки торчит рукоятка нагана. Взгляд серьезный, напряженный. Такой бывает, когда решают трудную задачу.
Потом ему представилась другая картина. Совсем еще юная, высокая стройная девушка с большими темными глазами и темными стрижеными, зачесанными наверх волосами стоит в крестьянской избе перед фашистским офицером. Офицер допрашивает ее, а девушка гордо подняв голову, бросает: «нет», «не знаю», «не скажу», «нет».
Что давало ей силы так уверенно держаться на допросе, так смело отвечать фашистам? Наверное то, что она была не одна… Она была не одна, когда шла на задание темной морозной ночью. Она знала — на нее надеется народ, с ней вместе родная Красная Армия, ее друзья по отряду. Витя прекрасно понимал, что это значит, когда чувствуешь, что с тобой заодно твои друзья…
Какие муки выдержала она, эта тоненькая девушка, у которой отняли оружие и у которой осталось только одно средство защиты — мужество. И все же — она сильнее наглого, вылощенного фашистского офицера, что, подбоченясь, стоит перед ней с плеткой в руке, Но как показать эту силу, эту уверенность в себе? Кажется, можно выразить ее в гордом повороте головы, в презрительном взгляде, в горящих гневом глазах…
Витя рисовал с увлечением. Карандаш послушно скользил по бумаге, и мужественный образ девушки-партизанки выступал все яснее и яснее. Витя никогда не видел Тани и, конечно, нигде не мог найти ее фотографии. Поэтому он не знал характерных черт ее лица и фигуры. Он рисовал, вспоминая знакомых ему девочек, и на каждом рисунке лицо Тани было другим. Больше всего понравился ему рисунок, на котором изображался допрос и где Таня была удивительно похожа на Любу Самарину. У этой Тани было круглое личико, маленький нежный подбородок. Но в каждом движении, изгибе рук, в наклоне туловища, сдвинутых бровях Вите хотелось показать ее несгибаемую волю, ее твердое и решительное — «нет!».
Громко хлопнула дверь в передней, застучали по коридору кованые сапоги. Кто-то грубо и настойчиво забарабанил в дверь их квартиры. Витя торопливо собрал рисунки, разбросанные на столе, сунул под кровать и побежал открывать. Уже снимая крючок, вспомнил, что рисунок, который стоял на мольберте, он не успел убрать. Витя впустил полицая Мирханова, быстро прошел к мольберту, повернулся к нему спиной, подхватил руками рисунок и прижал к спине.
— Рисуешь? — спросил полицай, оглядывая комнату, разложенные на подоконнике краски и карандаши. — Рисуй, рисуй. Лучше, чем гонять по улице. Я Аркашке шалопаю, сколько раз говорил: иди учись у Витьки Коробкова, в жизни пригодится. Не хочет.
Мирханов бесцеремонно ходил по комнате, заглядывал во все уголки. Витя, не отходя от мольберта, поворачивался вслед.
— Ты мне сделай-ка доброе дело, — снова заговорил полицай, потирая красные пухлые руки. — Портрет фюрера изобрази. Отблагодарю, не забуду.
«Вот еще привязался», — подумал со злостью Витя, но промолчал.
— Не хочешь? — опросил Мирханов. — Как же, пионером небось был. Всех бы вас, прощелыг, розгами проучить. Умнее бы стали.
Вите хотелось бросить в жирную морду полицая: «Я и сейчас пионер!» Но он опять сдержался и промолчал. Он научился, когда надо, скрывать свои истинные чувства.
— Отец еще не пришел? — спросил Мирханов.
— Нет.
— Ну, тогда я позднее зайду, — пообещал полицай. — Дело есть.
Витя знал, что никакого дела у Мирханова к отцу нет и не может быть. Он догадывался, что полицай следит за отцом. Как отец не понимает? Отшил бы этого полицая, так нет, последнее время он, наоборот, стал даже любезнее с ним.
Едва Мирханов ушел, Витя опять принялся за рисунок. Хотелось поскорее кончить. Но а дверь снова постучали. На этот раз пришел Славка.
— Что рисуешь? Покажи.
Витя разложил рисунки. Славка долго и внимательно рассматривал их.
— Что это за парень? С гранатами… Парашютист?
Витя покачал головой.
— Разведчик?
Витя рассмеялся.
— Эх ты, Славка! Это же девушка.
— Девушка? — удивился Славка. — А штаны, шапка…
— А волосы? Посмотри. И черты лица мелкие. Надо же все-таки быть наблюдательным…
— Волосы тоже короткие, — оправдывался Славка, — назад зачесаны. А кто она?
— Это Таня, Герой Советского Союза Зоя Космодемьянская. Знаешь, какая смелая?
— Как это: и Таня и Зоя!
— Как ты не поймешь? Она вообще-то Зоя, а на допросе назвалась Таней. Это, чтобы фашисты настоящего ее имени не узнали. Да подожди, я расскажу по порядку. А ты рисунки смотри. Потом скажешь: правильно я нарисовал или нет.
Витя усадил Славку, а сам, расхаживая по комнате, начал рассказывать. Он знал героическую историю Тани почти наизусть, но толковал ее по-своёму, оценивая поступки Тани так, как представлялись они ему, когда он пытался на место юной партизанки поставить самого себя.
— Ты понимаешь, — говорил он. — Таня сама вызвалась пойти в тыл врага. Ее предупреждали, что опасно, говорили — будет страшно в лесу, ночью, одной. Она ничего-ничего не испугалась.
Славка разглядывал рисунок, мысленно соглашался с Витей. «Девчонки, — думал он, — упрямые бывают. Дрожат, а говорят: не страшно. А эта вовсе вон какая смелая, глазастая».
— А ведь это правда, Славка, — заметил Витя, — когда по своей воле идешь — не страшно. Страшно, если посылают, а тебе не хочется. Вот тут уж надрожишься. А если сам решил — ничего. Я, помнишь, один раз поспорил, что ночью на кладбище схожу. Сгоряча вырвалось, а отступать было стыдно. Нет, думаю, пойду. И, знаешь, почти не страшно.
— Я в лесу тоже был ночью, — говорит Славка, — когда партизан искал. Сперва боялся — жуть. А потом ничего. Деваться-то некуда, сам пришел.
— Фашисты на Москву наступали, — продолжал рассказывать о Тане Витя. — Надо было их остановить, вредить им, дороги портить, взрывать мосты и склады… И вот в Петрищеве, под Москвой, — подробной карты нет, а то бы я нашел, где это… Ну, в общем, в тылу врага кто-то перерезал ночью все провода полевого телефона. Понимаешь? Все провода! Они, фашисты-то, за трубки хватаются, а все молчит, связи нет. Вот переполох поднялся! А это она сделала, Таня!
— Зоя, — поправил Славка, рассматривая рисунок. На нем девушка, склонившись низко к земле, что-то искала, нащупывала рукой в том месте, куда падал слабый свет ее карманного фонарика.
— Ну да, Зоя, — согласился Витя. — А потом она уничтожила конюшню немецкой воинской части, семнадцать лошадей. А потом ее поймали… — голос у Вити дрогнул и сорвался. — Плохо, что одна была, — откашлявшись, продолжал он. — Если бы с ней хоть маленький мальчишка был — вроде Шурика Воробьева, — она ни за что бы не попалась. Мальчишка бы на часах стоял, посигналил бы. Они бы отбиться могли. А так, конечно, трое на одну…
— Это она напрасно помощника не взяла, — соглашается Славка.
— Я даже хотел вот здесь мальчишку нарисовать, — говорит Витя, показывая на рисунок. — А потом убрал. Неправда же будет…
Они некоторое время молчат, сокрушаясь: как же это так — осталась в тяжелую минуту девушка одна, и не было около друга, который предупредил бы об опасности.
— А дальше? — нетерпеливо спросил Славка. — Сбежала?
Витя отрицательно покачал головой.
— Нет, пытали ее. Хотели узнать, где партизаны. Но она ничего не сказала, ни-че-го. Они даже не узнали, как ее зовут. — Витя помолчал, перебирая в руке карандаши, и добавил: — Ей звание Героя Советского Союза присвоили.
Витя не сказал, что Зою повесили. В его сознании она жила, и он представлял себе и рисовал ее только живой, смелой и отважной, каким и должен быть герой. Он спросил у Славки, какой рисунок ему больше нравится.
— Вот этот, — не задумываясь, сказал Славка. — Смотри, как она фашиста отчитывает.
