Астрид Линдгрен - Приключения Эмиля из Леннеберги
С большим трудом просунул он в слуховое окно сперва руки, потом плечи и стал потихоньку лезть дальше, все больше высовываясь. Но когда он уже наполовину вылез наружу, он вдруг застрял. Застрял так, что ни туда, ни сюда. Он как бешеный размахивал руками и ногами, но с места не сдвинулся ни на дюйм, а только опрокинул ящик, на котором стоял, и повис, бедняжка, в воздухе!
Как ты думаешь, что делает хозяин хутора, если он висит с непокрытой головой под проливным дождем? Он зовет на помощь? Нет, не зовет. Потому что знает Леннебержцев. Он прекрасно понимает, что если кто-нибудь увидит его в таком положении, он станет посмешищем для всей Леннеберги, а может, и для всего Смоланда до конца своих дней. Нет, он не будет звать на помощь!
А тем временем Эмиль, который вернулся в дом в том прекрасном настроении, которое бывает, когда ты выполнил порученную тебе работу, просто из кожи вон лез, чтобы повеселить сестренку Иду. Ей очень скучно так долго сидеть тихо, подумал Эмиль, а потому он повел ее в прихожую, и они развлекались здесь тем, что мерили по очереди все галоши. Галоши стояли в ряд вдоль стены, огромные и маленькие, и сестренка Ида визжала от восторга, когда Эмиль с важным видом расхаживал в галошах пастора и все повторял "таким образом" и "кроме того", точь-в-точь как пастор. В конце концов галоши оказались разбросанными по всей прихожей, и Эмиль, любивший порядок, решил их сложить все вместе: посреди передней вмиг выросла огромная гора из галош.
И тут Эмиль вдруг вспомнил про Свинушка, которому обещал принести на ужин объедки с праздничного стола. Он сбегал на кухню, свалил все, что там нашел, в миску и с миской в одной руке и фонарем в другой выскочил во двор. Дождь по-прежнему лил как из ведра, но он смело шел в темноте, чтобы порадовать своего поросеночка.
И вот тут-то — о, я содрогаюсь, когда об этом думаю! — тут он увидел своего отца! И отец увидел его. Ох, как это было страшно!
— Беги за Альфредом, — зашипел папа Эмиля. — И вели ему взять с собой кило динамита. Я хочу, чтобы домик Триссе сровняли с землей!
Эмиль помчался за Альфредом, и Альфред прибежал. Не с динамитом, конечно, да и папа Эмиля сказал это только во гневе, а с пилой — папу надо было выпилить, другого способа освободить его не было.
И пока Альфред пилил, Эмиль стоял на стремянке и в отчаянии держал над своим бедным папой зонтик, чтобы его не хлестал больше дождь. Ты, конечно, понимаешь, что минуты, которые Эмиль провел, стоя на стремянке, были не из самых приятных в его жизни, потому что папа все время рассказывал, что он сделает с Эмилем, как только освободится. И папа даже ничуть не был благодарен Эмилю за то, что тот стоял теперь с зонтиком, прикрывая его от дождя.
Альфред пилил так усердно, что опилки летели во все стороны. А Эмиль не зевал: в то мгновение, когда Альфред допилил до конца и папа Эмиля с грохотом свалился на землю, в то самое мгновение Эмиль отбросил зонтик и со всех ног понесся к сараю. Он влетел в него, на секунду опередив своего папу, и заперся на засов. Так что папе ничего другого не оставалось, как снова ломиться в закрытую дверь. Но долго это продолжаться не могло, потому что ему необходимо было успеть еще показаться гостям. Изменив своим правилам, он выкрикнул несколько бранных слов и исчез. Но прежде чем появиться на людях, ему надо было незаметно прокрасться в спальню и переодеться во все сухое.
— Где это ты так долго пропадал? — недовольно спросила мама Эмиля своего мужа, когда он вернулся к гостям.
— Об этом мы потом поговорим, — хмуро ответил папа. Вечер на хуторе подходил к концу. Пастор запел псалом, и все присутствующие его подхватили, каждый на свой лад.
— "Настанет день, пробьет наш час…" — пели они. А потом пришло время расходиться по домам. Но когда гости вышли в прихожую, то первое, что они увидели, была огромная гора галош, освещенная слабым светом керосиновой лампы.
— Это работа Эмиля, сразу видно, — в один голос сказали все.
А потом каждому, в том числе и пастору с супругой, пришлось по очереди садиться на скамеечку и долго перебирать и мерить галоши. На это ушло еще добрых два часа, а потом гости сухо поблагодарили хозяев, попрощались и исчезли в темноте и дожде.
С Эмилем они не смогли попрощаться, потому что он ведь сидел в сарае и, пыхтя, выстругивал своего сто восемьдесят четвертого человечка.
СУББОТА, 18 ДЕКАБРЯ, когда Эмиль сделал нечто такое, от чего вся Леннеберга пришла в восторг, и ему простили все его шалости, вернее, просто о них забыли
Близилось Рождество. Когда темнело, все обитатели хутора Катхульт собирались на кухне, и каждый занимался своим делом. В тот вечер мама Эмиля пряла на прялке, папа чинил башмаки, Лина чесала шерсть, Альфред и Эмиль стругали колышки для граблей, а сестренка Ида мешала Лине работать, пытаясь втянуть ее в новую игру.
— Понимаешь, это выходит только с тем, кто боится щекотки, — объяснила Ида, а значит, ей годилась только Лина. Ида водила своим маленьким пальчиком по юбке Лины и говорила:
Дорогие папа с мамой,
Дайте мне муки и соли,
Заколю я поросенка!
Заколю, а он как вскрикнет!
Когда Ида доходила до слова "заколю", она тыкала указательным пальцем в Лину, и Лина всякий раз, к великой радости Иды, вскрикивала и хохотала.
Видно, эта невинная детская присказка про поросенка изменила ход мыслей папы Эмиля, потому что он сказал вдруг нечто совершенно ужасное:
— Да, Эмиль, ведь скоро Рождество, пора тебе заколоть твоего поросеночка.
У Эмиля нож выпал из рук. Он уставился на отца.
— Заколоть Свинушка? Нет, этого не будет, — твердо сказал он. — Это ведь мой поросенок, ты мне его подарил, когда я дал обет быть трезвенником, разве ты забыл?
Нет, этого папа не забыл. Но он сказал, что во всем Смоланде никто еще не слыхал про чудаков, которые выращивали поросят для забавы. Он надеется, что Эмиль уже крестьянин, а это значит, он понимает, что поросят держат для того, чтобы потом заколоть.
— Разве ты этого не знаешь? — с удивлением спросил папа Эмиля.
Нет, Эмиль это, конечно, знал и сперва даже не нашелся, что ответить, но потом все же сообразил.
— Я уже крестьянин, это верно, и потому знаю, что некоторых поросят растят на племя. Вот, папа, чего ради я вожусь со Свинушком.
Ты, наверное, не знаешь, что значит "растить на племя". А вот Эмиль знал: это значит растить поросенка, чтобы он потом стал папой многих крошечных поросят. Эмиль понимал, что только это может спасти Свинушка.
— Нам надо только завести маленькую свинку, — объяснил он свой план отцу, — а когда мы их вырастим, у них будут поросята! Много прекрасных поросят, — уверял Эмиль папу.
— Что же, это неплохо, — согласился папа Эмиля. — Но тогда у нас на хуторе Рождество будет постное. Без ветчины, без колбасы, вообще без всякого мяса.
…Дайте мне муки и соли,
Заколю я поросенка!..
— твердила сестренка Ида, но Эмиль на нее цыкнул:
— Да замолчи ты со своими глупыми стишками! Нет, кровь Свинушка не прольется, это уж точно! Пока Эмиль жив, он этого не допустит.
На кухне долго царило молчание, мрачное молчание.
Но вдруг Альфред выругался. Стругая, он поранил себе палец, и у него потекла кровь.
— Тебе легче не стало оттого, что ты выругался, — строго сказал папа Эмиля. — А я не желаю слышать такие слова у себя в доме.
Мама Эмиля достала из ящика чистый льняной лоскуток, перевязала Альфреду руку, и он снова стал стругать колышки для грабель. Это было зимнее занятие — за долгие вечера всегда перебирали все грабли и заменяли сломанные зубья новыми, загодя готовясь к весне.
— Значит, решено… У нас на хуторе будет постное Рождество, — сказал папа Эмиля и мрачно уставился в одну точку.
В тот вечер Эмиль долго не мог заснуть, а наутро он разбил свою свинью-копилку, отсчитал тридцать пять крон, запряг Лукаса в старую телегу и поехал в Бастефаль, где все занимались свиноводством. Домой он вернулся с великолепным поросенком, которого он тут же оттащил в свинарник к Свинушку. А потом Эмиль пошел к отцу.
— Теперь в свинарнике два поросенка, — сказал он. — Можешь заколоть одного к Рождеству, но только, советую тебе, не ошибись, когда будешь выбирать.
Эмиль был в бешенстве, с ним такого никогда еще не случалось. Он выпалил все это, словно забыв, что говорит с отцом. Он ведь понимал, что, спасая жизнь Свинушку, обрекает на смерть другого бедного поросенка, и это казалось ему ужасным, но выхода не было; он знал, что иначе отец не оставит его в покое.
Два дня Эмиль не ходил в хлев, он попросил Лину кормить обоих поросят. А на третий день он проснулся, когда было еще совсем темно, оттого, что визжал поросенок. А потом этот пронзительный визг вдруг смолк.
Эмиль дышал на замерзшее стекло, пока не оттаял кружочек, и поглядел во двор. У входа в хлев висел фонарь, и в его свете он увидел двигающиеся тени людей. Поросенка закололи, это он знал. Отец и Альфред ошпарят его кипятком, соскребут щетину, а потом придет Крюсе-Майя, и они вместе с Линой пойдут в прачечную промывать кишки, чтобы делать колбасу. Так закончил свои дни поросенок из Бастефаля, которого купил Эмиль.
