Дойвбер Левин - Улица Сапожников
— Жалко.
— Не говори! Не говори, коваль!
Подошел Хаче — в башлыке и в валеных сапогах.
— Слыхал, рыжий? — сказал он. — Исроэла убили.
— Что ты? Кто?
— Не знаю, — сказал Хаче. — Уж не ты ли?
— Брось, Цыган! — сказал Ирмэ. — Говори толком!
— А толком вот что, — сказал Хаче. — Бандиты зарезали. Его нашли подле Застенок, в канаве. Горло перерезали.
— Вот оно что, — сказал Ирмэ тихо. — А чего его туда занесло?
— Кто его знает. Шальная же башка. Заблудился, должно. А то, может, совсем собрался из Рядов.
— Да на кой он им дался?
— Мало ли, — сказал Хаче. — Гады же. Бандиты.
Игнат вдруг захохотал.
— Намедни, — сказал он, — пришли это они к холбнянскому Гавриле. Три человека, с винтовками, с бомбами. «Угощай, хозяин!» Гаврила побегал по деревне, принес там, что было, самогону там, сала и — дурья голова — подходит с разговором: дескать, гости дорогие, кто такие будете? Старшой-то и говорит: «Мы, говорит, такие, что против красных и против белых. Зеленые мы. За крестьянство стоим». Гаврила-то и обрадовался: «Во, говорит, спасибо. А то, говорит, совсем мужику житья не стало. Обижают очень. Наборы да разверстки. Спасибо, говорит, товарищи». Старшой-то: «Что? Товарищи?» И — раз — в зубы. Всю морду расквасили. И еще окна в хате побили. Теперь-то Гаврила ходит, плюется. «Чтоб, говорит, у этих-то заступников руки-ноги отвалились».
— Чего там «руки-ноги»? — сказал Хаче. — Расстрелять — и все.
— Не, — сказал Игнат. — Я бы их не стрелял. Я бы их — живьем в могилу!
— Ты бы, Игнат, в могильщики пошел, — сказал Ирмэ. — А то ты все «в могилу да в могилу». Ты и про меня, небось, думаешь: «в могилу бы его, коваля»?
— Не, — сказал Игнат. — Живи уж, коваль, покуда живется. Чего там?
Близко проходила дорога. И по дороге мчал верховой. Слышно было, как чавкает грязь под копытами и как дышит конь — тяжело, с хрипом.
— Стой! — кричали всаднику со всех сторон. — Стой! Куда?
Всадник — молодой паренек — на всем скаку остановил коня.
— Командира! — крикнул он высоким мальчишеским голосом. — Где командир?
— Здесь! — Герш поднялся. — Чего там?
— Подь-ка сюда! — крикнул верховой. — Дело есть! Герш подошел. Паренек свесился к нему и быстро о чем-то заговорил. Герш слушал молча. Потом сказал:
— Не надо, — сказал он. — Сами справимся. А самогон дать. Сколько ни попросят. И смотреть. Понял?
Верховой что-то сказал еще.
— На свету, — ответил Герш, — часам к шести.
И пошел к штабу.
А верховой повернул коня, гикнул, цыкнул и умчался так же быстро, как и примчал.
В лагере зашумели.
— Вестовой, — сказал Игнат. — Сейчас, значит, выступать будем.
— Похоже на то, — сказал Ирмэ. — Как думаешь, Цыган?
— Кто его знает, — Хаче лениво поскреб затылок. — Может, обман какой.
Подошел Алтер.
— Ну, как? — сказал Ирмэ. — Что там?
— Да вот Никита г-говорит: «Выступать немедля», — сказал Алтер. — А Герш: «Пошлем разведку. П-проверим».
— А бандиты где? — сказал Хаче. — Далеко?
— У самого Кобылья, в л-лесу, — сказал Алтер. — Пьют. Герш сказал: дать им самогону, сколько влезет.
— Верно, — сказал Игнат. — Пьяный что малый. А много их?
— Человек с-сто, что ли. Конные.
— Пошли, ребята, к штабу, — сказал Хаче.
Теперь уже не трудно было найти, где штаб. Весь отряд столпился у штаба. Все — и мужики, и рядские парни — понимали, что дело всерьез, и стояли чинно, не напирая. В центре горел фонарь. Под фонарем перед четырехверсткой сидели Герш, Никита и Иоганн. Герш провел по карте карандашом, покосился на Круглова: «Так?» Тот закусил усы, сощурился, кивнул: «Давай!» Герш поднял голову.
— Товарищи, — сказал он, — нужны двое. В разведку. Ребята нужны скорые, чтоб враз. Ну?
Ирмэ отпихнул Алтера и Игната и выперся вперед.
— Я, товарищ командир!
— Еще?
— Я! — сказал Хаче.
— Так, — Иоганн встал. — Я пойду тоже, — сказал он. — Я хорошо знаю место.
— Ладно, Иван, — сказал Герш. — Проверь все как следует. И смотри — осторожно. Заметят вас — провалено дело. Понял?
— Да, — сказал Иоганн. — Понял.
Глава вторая
Разведка
Ирмэ толкнул Хаче в бок.
— И Австрия с нами, — сказал он. — Важно.
— Тихо! — буркнул Хаче. — Услышит!
— Мы итти очень скоро, — сказал Иоганн. — Мы итти как лошадь. Хорошо?
— Хорошо, — сказал Хаче.
Они выбрались на дорогу. Дорога шла прямо — и это было хорошо. А то в этой тьме, — хоть глаз выткни, — ничего не стоило сбиться с дороги и забрести куда-то в сторону, вкривь, вкось, совсем не туда, куда надо. Иоганн торопил. Он шел впереди и так споро семенил ногами, что Ирмэ и Хаче еле за ним поспевали. Был он, Иоганн, такой же, как три года назад, у барака. Бритый, лысый, в железных очках. Только вместо шинели — полушубок, на голове — картуз, на ногах — высокие болотные сапоги. Чисто вологодский. Однако каждый мужик в отряде, встретив Иоганна, сразу узнавал в нем чужака, немца, и, покачивая головой, долго дивился: «Ишь ты! Немец — и, гляди ты, за нас, за советы! Понимает!»
Дорогу после утреннего дождя совсем размыло. Итти было тяжело — грязь прилипала к сапогам, просачивалась внутрь, пудовой каймой облепляла штаны. Винтовка — на веревочной привязи вместо ремня — резала плечо и била по ногам. Ирмэ попробовал было понести ее в руках. Но вышло, что хрен редьки не слаще. Иоганн — тому, конечно, что? Один маузер. То-то он и гонит, как на пожар.
— Скажи, чтоб шел потише, — сказал Ирмэ. — Уморит.
— Сидел бы ты, рыжий, дома, — сказал Хаче. — И тепло и не дует.
— Больно ты, Цыган, умный стал, — проворчал Ирмэ. — С чего бы?
— С воблы.
Иоганн остановился. Уже должна бы быть, по его расчету, деревня Филатовка, а деревни не было. Он пялил глаза во мрак, принюхивался — не пахнет ли дымом, прислушивался — собаки не лают ли. Но дымом не пахло. И собаки не лаяли. Иоганн прошел вперед, назад, повернул — нету!
— Что такое? — сказал Хаче.
— Деревня пропала, — пробормотал Иоганн, — должна быть деревня, а пропала.
— Это которая? Филатовка?
— Йа.[13] Филатовка.
— Го! — сказал Хаче. — Вспомнил! Мы ее давно прошли, Филатовку-то. Ты о чем думал-то, халява?
И пошел вперед, к Малому Кобылью.
Австриец вдруг захохотал. Хохотал он звонко, по-детски.
— Что это — халява? — сказал он.
— Как бы это сказать? — Хаче подумал. — Ну, сапог, одним словом.
— Ага, — сказал Иоганн, — понимаю. А почему ты сказал — сапог?
— Все так говорят; — сказал Хаче. — Раз человек дурак, то говорят халява — сапог, то есть.
— А ты сапог?
Хаче обиделся.
— Почему сапог?
— Ну, сапоги делаешь? — пояснил Иоганн.
— А-а, — догадался Хаче. — Нет, не сапожник. Кузнец я.
— О! — обрадовался Иоганн. — И я был кузнец. В Вене.
— Вена — это что? Город, что ли?
— Йа. Город.
— Ничего себе город? — поинтересовался Хаче.
— Большой город, — сказал Иоганн. — Очень большой.
— У тебя там что — кузня была? Или как?
— Нет, — сказал Иоганн. — Я на заводе работал. Там много человек работал. Три тысячи.
— Три тысячи! — удивился Хаче. — И все на одного хозяина?
— Йа, — сказал Иоганн, — на один хозяин.
Хаче сердито плюнул.
— Эксплуататор! — проворчал он. — Бандит!
Иоганн снова захохотал.
— Йа, — сказал он, — большой бандит.
— Веселые вы парни, австрийцы, — сказал Хаче, — а халявы. Вы бы по-нашему: хозяина — к ляду, завод — себе.
— Сделаем, — сказал Иоганн. — Мы вернуться из России — сделаем. Мы теперь понимаем.
— Чего там понимать? — сказал Хаче. — Дело ясное.
Ирмэ шел позади. Шел и завидовал. «Эка чешет! — думал он про Хаче. — Не подступись!» Наконец не выдержал — подскочил к австрийцу и сунул ему в руку кисет с табаком.
— Закури, товарищ.
Остановились закурить. При свете зажигалки Иоганн внимательно посмотрел на Ирмэ. Потом закурил. Потом опять посмотрел.
— Я тебя знаю, — сказал он.
— И я тебя знаю, — сказал Ирмэ. — Я у тебя, помнится, бинокль торговал.
— Йа, — сказал австриец. — Потом солдаты в тебя стреляли. Помнишь?
— Еще бы не помнить, — сказал Ирмэ. — Памятный денек-то. Меня в ту же ночь загребли.
— Как — загребли? — не понял Иоганн.
— Ну, заграбастали, — сказал Ирмэ.
— Как?
— Арестовали.
— А-а! — сказал австриец. — Ты же небольшой был? Как это?
— Так это, — сказал Ирмэ — Посадили и всё. Политический, видишь ли, — добавил он важно.
— Долго тебя держали?
— Держали бы долго, кабы не революция, — сказал Ирмэ. — Полгодика-то все-таки отчубучил.
— Такой небольшой — и в тюрьме, — дивился Иоганн.
