Станислав Росовецкий - У друкарей и скоморохов
— Пристойно, панове, — заявил он торжественно. Перегнувшись через ковчег, положил лист на поставленный уже для этого широкий табурет и взял чистый из стопки на соседнем табурете. Селивон, тяжко вздохнув, осторожно повесил отпечатанный лист на верёвку для просушки. Вёрёвки по светлице протянул загодя Васка и прищепки на них по указаниям мастера расположил…
Прошло два часа. У Васки занемели уже руки, и он с облегчением услышал, как Селивон прохрипел:
— Досыть. Не можу больше.
— Ещё чего! — окрысился на него раскрасневшийся мастер. — На свадьбе, скажешь, гулял альбо на похоронах? Не задля красного словца писано, что печатники быть должны трезвенными и добродетельными! Вымой знову руки та ставай на мое место!
Вернувшись, Селивон с опаскою встал на место мастера. Увидев, как кладет он на тимпан бумажный лист, мастер схватился за голову.
— Ты ж мне так увесь папир загубишь! Полежи краще… Васильку, попробуй ты.
У Васки дело пошло получше. Вскоре он совсем освоился, и теперь уже мастер Спиридон, которому приходилось хвататься то за мацы, то за ворот пресса, начал вытирать рукавом пот со лба и задыхаться. Наконец, он сдался. Позвал Селивона и повел друкарей перекусывать.
Только за столом Васка понял, как устали у него ноги. Подниматься тяжко оказалось. Селивон молча встал на своё прежнее место. Мастер всё быстрее втаскивал и вытаскивал ковчег, Васка извел уже полмиски краски. Он старался не смотреть на стопу чистой бумаги: уж слишком медленно та уменьшалась.
Потом он обнаружил, что не различает на доске набора, и испугался, что измазал краской стан. Оказалось, что и окно еле светится. Пока мастер ходил за свечами, Селивон исчез. Вернувшись, мастер поставил подсвечник, огляделся и молча взял у Васки из рук мацы. Малый, стараясь протянуть время, поплелся мыть руки.
Потом он снова втянулся в работу, и теперь ему уже начало казаться, что это не ковчег задвигает он в стан, а ядро забивает банником в жерло пушки, а когда помогает мастеру затягивать ворот, то это и не ворот вовсe, a пушка, которую нужно повернуть на неприятеля. Ну-ка, ещё одно ядро, панове, вот вам! И ещё одно — вот вам! И ещё одно ядро — получите! И ещё ядро!..
Мастер Спиридон, обычно разговорчивый, за работой становился сосредоточенным и молчаливым. Но тут, заряжая сотую уже, наверное, пушку, Васка услышал, что и он ворчит себе под нос, а когда вслушался, понял, что важным паном мастером овладело то же весёлое отчаяние, что помогает держаться на ногах ему, Васке.
— Немецкая пехота хотела за Днепр переправиться, ух… — а казаки все байдаки та челны пожгли, — и-й-эх!
— Немцы на Печерське местечко ударили… — а казаки з мещанами их побили!
— Гетман Конецпольский казаков под Переяславом обдурил, золотые горы пообицявши — тепер казак пану вовек не поверить!
— Реестровци хотилы гетмана Тараса пану Конецпольскому выдать — а наш Тарас из гарматами на Сеч ушел!
— Унеяты клятые… Что ты, Васильку? А…
Васка свалился на пустой уже табурет для чистой бумаги.
— Ух, треба перепочить…
Мастер поднял Васку и повел, сам пошатываясь, на свое любимое место. Они сели на верхней ступеньке крыльца. Город давно спал. Звезды были такими яркими и крупными, как будто висели они над полем. Не осталось сил спустить рукава рубахи.
— Васильку, твий Томилка… ну, пан Евсей … уехал до Путивлю с московським лекарем… Ух… которого от царского величества прислано отца митрополита Иова лечить… Ох, плох наш старик…
— Угу, и Голубка в телегу запряг.
— Ты, я ведаю, остался, ибо чаешь дождаться своих друзей. До ворот братства ходишь… Добре… А потом? Останься у меня за пидмайстра, друкарчука… Ух, полегчало немного…
Васка не спешил с ответом. Типографское ремесло нынче прямо-таки устрашило его. Он знал, что они сегодня печатали двадцатый лист «Апостола» и что книга эта большая, не меньше, чем в 120 развернутых листов. За день один такой лист оттиснут с одной только стороны… Сколько же уйдет труда на всю книгу? Стоящему ли делу ученый, умный и добрый мастер Спиридон навсегда подарил свою жизнь?
— Пане Спиридон, а что мы будем делать завтра?
— Завтра? Ще сегодня, передохнувши, ты добре отмоешь набор, а заутра его разберешь. Я же замочу папир, а завтра почну складати следующий лист, оборот сегодняшнего.
— А потом?
— Оттисну пробу, вычитаю, выправлю набор — и… Проше, панове, до верстату!
— А потом?
— Ты что ж это? — Мастер всмотрелся в перепачканное краской лицо не на шутку осунувшегося своего подмастерья, улыбнулся понимающе. — Ну, добре… Егда все отпечатаем, я наберу, вычитаю и выправлю, и вместе мы оттиснем с особливым бережением титульные листы.
— А тогда?
— Теды разложим на тетради и перевезём на возку экземпляров со сто интерлигатору… по-московски как же будет?
— Переплетчику? Ясно… А дальше что?
— Оправленные экзкемпляры я продам, возьму гроши.
— А после того?
— Розрахуюсь з боргами, то бишь верну занятое на печатание у заимодавцев…
— А тогда что?
— Куплю знову бумаги, олова та свинцю.
— А потом?
— А по тому… Что ж, поведаю тебе, что будет по тому, — мастер обнял Васку за плечи и прижал накоротко к себе. Отпустил и продолжил внезапно окрепшим, певучим голосом. — Возьмёт нашу книгу в руки мой земляк, православный белорусец и возрадуется, побачивши, что в Киеве книги русские печатают, а коли так, то не везде пировать и веселиться панам-католикам да унеятам. И в Валахии брат наш единоверный молдаванин увидит её и заплачет, и станет мечтать про время, когда и он из-под турецкой пяты освободится и гордым человеком станет снова. А как попадет наше творение лет через десяток на очи грамотному казаку, присвистнет он: «Эге ж, бачите, и мы в тому славному роци не тилькы панам-ляхам та шмулям-орендарям чуба добренько-такы поскубалы, а й книги святые выдруковалы!» И крестьянин тёмный промолвит, листа книжного несмело коснувшись: «Выходить, то неправда, что вси ученые люди у Киеве панам-ляхам продались и унию приняли, что книги уси руськие езувитами выкуплены и сожжены! Не вмерла ще й казацкая маты!» И ёще пройдет время, и потомок мой, потомок сытый, учёный и добродетельный, cию книгу побачивши, удивится. Возьмёт её с полки счастливый и вольный потомок мой, разогнёт её осторожно и уразумеет, чем мы, малые, нищие и угнетенные, в тёмные годы нашей гистории занимались: не токмо о пище своей повседневной, но и о пище духовной для народа своего православного радели! От яке у нас ремесло, Васильку! Уразумел тепер?
Васке понял почти все, что сказал типограф Спиридон Соболь, понял, принял сердцем своим и решил остаться с мастером, но глазами невольно искал в черной громаде города то место, где должны были быть видны церковные купола над Братским монастырем, у ворот которого через неделю в полдень мог, обязан был появиться Бажен Любимов, походный скоморох.
Придумавший эту книжку обращается к читателю
Небось, успел ты уже подумать, что я тебе хочу вкратце рассказать о том, что приключилось дальше с моим героем? Я об этом и сам хотел бы узнать, да только… Молчит моя немудрёная машина времени, совсем разладилась. Паста в ручке засохла, корзинка для бумаг переполнилась, а монитор ноутбука, едва нажму на клавишу с вопросительным знаком, сразу же покрывается бесконечными рядами ?????????????? А вот только что высокая стопка томов «Киевской старины», не уместившихся на табурете-стремянке, рухнула, обдав меня пылью, и едва не замуровала у компьютерного столика…
Что же, всё-таки, могло случиться с ним, Ваской? Как могла повернуться его судьба?
Вызволил ли он, как собирался, из кабалы Вешку?
Не умер ли, не дай бог, в ужасной для киевлян чумной эпидемии 1632 года, когда после мора в Киево-печерской типографии некому было допечатать начатую в здоровое время книгу?
Дожил ли в честной бедности до грозного 1648 года, до славной Хмельниччины, и не сложил ли голову в новых битвах за свободу?
А может быть, в ряды красножупанной старшины ученостью и быстрым соображением пробившись, принялся после победы грабить и порабощать своих же украинцев?
Что если, латинскою высокой премудростью ослеплённый, подался он в молодости за наукой к хитрым иезуитам и сам не заметил, как обратился в просвещённого и оттого ещё более гнусного предателя неученых земляков?
Или, высотами типографского мастерства овладев, отправился наш повзрослевший Васка подрабатывать на Запад и там, в чистых, красивых городах, сгинул душою, забыл обо всём на свете, кроме гульденов и талеров?
Думается мне всё же… Нет. Не будем изменять правилу, принятому, как ты, наверное, заметил, в этой книжке. Я не водил тебя, мой читатель, за ручку. Попробуй и сейчас сам подумать над этой, последней страницей.
