Юрий Сальников - Шестиклассники
— Мама активистка, и сын активист! — провозгласил Стасик, напоминая о себе.
— Вот, вот, — подтвердил папа и действительно заговорил о Стасике: — Значит, хвалят сына?
Должно быть, ему тоже хотелось ещё раз услышать, как с похвалой отзываются о сыне. Стасик решил, что теперь уж мама во всех деталях с гордостью распишет, как о нём говорилось на собрании, но она ответила коротко:
— Хвалили.
И замолчала, словно нарочно не желая распространяться на эту тему. Зато папа сказал:
— Молодец! Всегда старайся, чтоб о тебе говорили только хорошее.
Мама серьезно поправила:
— Старайся делать хорошее, тогда и говорить будут как надо.
Она выделила слово «делать».
— По-моему, это одно и то же, — пожал плечами папа.
— Не совсем, — возразила Прасковья Дмитриевна.
Стасик не понял, о чём родители заспорили, и поднялся:
— Пойду спать.
Мама поцеловала его в щеку, но когда он, пряча от неё глаза, уже хотел идти, удержала за руку и спросила:
— У тебя что с Галкиным произошло?
— С Галкиным? Ничего.
— Но вы больше не дружите?
— Я с Шереметьевым теперь.
— Кто такой Шереметьев? — поинтересовался Василий Григорьевич.
— Отличник, активный ученик, звеньевой, — объяснила мама и снова повернула голову к Стасику. — А Галкин плохо учится, плохо ведёт себя, убегает с уроков, так, что ли?
— Так.
— Ну и правильно, подальше от таких! — одобрил Василий Григорьевич.
Стасик помнит, как мама взглянула на него мельком и, выпуская Стасикову руку, сказала странным голосом — не то с насмешкой, не то всерьёз:
— Правильно. Пускай с ним другие возятся.
Стасик тоже тогда посмотрел на маму и увидел: с суровым выражением она наливала в полоскательницу воду из чайника, готовилась мыть стаканы. По всему было заметно, что она предоставляла Стасику самому поразмыслить над её словами.
Всегда вот так — замолчит, и думай как хочешь!
Но тут и думать нечего: ясно, почему она проговорила «Пускай возятся другие». Таисия Николаевна на собрании не просто хвалила его, но рассказала и о том, как он перестал дружить с Галкиным, и мама осталась этим недовольна. А ведь сама радовалась, что сына в школе хвалят.
Что же ей ещё надо? Чтобы Стасик дружил с Галкиным и получал двойки?
Вот папа твёрдо одобрил: «Подальше от таких!» Только мама, видно, и ему потом что-то доказывала вполголоса в другой комнате.
Стасику очень хотелось услышать, о чём между собой говорили родители. Его всегда интересует, какие у них бывают разговоры без него? Но он ничего не мог разобрать, как ни вытягивал шею, подняв голову с подушки.
И окончательно расстроился: надеялся, что весь вечер будут его хвалить, ждал маму, ждал, а она об этом Галкине распространялась больше, чем о собственном сыне. О рисунках на выставке и вовсе забыла. Ну, ничего. Просто Таисия Николаевна и мама ещё не знают, какой Галкин лентяй. Вот завтра же он себя покажет!
Однако, к великой досаде Стасика, Галкин почти целую неделю проучился хорошо. И только в пятницу схватил опять двойку по географии.
Когда это случилось, внутри у Стасика всё словно запело от радости. Захотелось торжествующе крикнуть: «Ага! Кто прав? Я или вы?» Поэтому он и высмеял Галчонка, столкнувшись с ним в дверях класса:
— Сорвался?
И дома, едва ступил на порог, тоже не удержался от возгласа:
— Галкин-то опять двойку заработал!
— Чему же ты радуешься? — удивилась мама.
— Ничему не радуюсь, — ответил Стасик смущённо. Он вспомнил, как однажды, когда разбиралось дело с галкинским альбомом, такой же вопрос задала учительница Шереметьеву. Но Дима тогда злорадно уличал Галкина, и это никому из ребят не понравилось. А Стасик сейчас не уличал, а говорил про Галкина то, что есть. И всё-таки мама недовольна.
Вот и пойми! Если Галкин хорошо учится, на Стасика сердятся: дескать, зачем ты бросил с ним дружить? А если появляются у Галкина новые двойки — тоже не дают оправдаться, сразу спрашивают: чему радуешься?
Лучше уж совсем Галкина не касаться, а делать то, что от тебя требуется: отвечать на «отлично» уроки и выполнять все пионерские поручения!
Так Стасик решил твёрдо и на следующий день с блеском ответил по русскому языку, заслужил похвалу Павла Степановича на геометрии, а когда после уроков в класс пришёл Володя и задержал активистов, Стасик вместе со всеми обсудил, кого можно рекомендовать в совет дружины от их отряда. На воскресенье назначен общедружинный отчётно-выборный сбор. Вот и выделяли в совет дружины достойного пионера от своего отряда.
Стасик предложил Шереметьева, но выделили Эдика Зайцева.
А потом Володя заговорил о подготовке к путешествию в будущее. Вот тут-то Стасик опять первый внёс предложение построить ракету и на ракете лететь в будущее. Он вызвался даже начертить её проект.
Ребята встретили его слова с энтузиазмом: пришлось буквально без передышки направо и налево объяснять, как он представляет себе эту ракету да как её лучше строить.
Шереметьев слушал, слушал и заявил:
— Давайте Гроховский начертит ракету, а моё звено её сделает!
Но против такого варианта восстали многие, и в первую очередь девочки из второго звена — они тоже хотели строить ракету.
Володя предупредил: это хлопотно и сложно, надо доставать много разного материала — досок, картона, фанеры.
— Мы достанем, — настаивала Комарова.
А Дима уже молчал. Стасику показалось обидным, что Шереметьева всё время затирают, и, чтобы поддержать своего звеньевого, он сказал:
— Вы когда ещё достанете, а у нас уже есть материал! Мы и сделаем!
— Ну хорошо, — согласился Володя. — Пусть вы.
— Что у тебя там есть? — спросил Дима, когда все расходились по домам. — Принеси завтра.
— Да как его принесешь? Это же ящик — во! — показал Стасик. — Хочешь посмотреть?
Дима подумал, согласился, и через некоторое время они оба карабкались по лестнице на чердак.
В заброшенном потайном «кабинете» было холодно и неприглядно. Толстым слоем лежала повсюду пыль. Висела по углам паутина. Тоненько свистел в щелях ветер.
Стасик вздохнул: ему вдруг стало словно чего-то жалко.
С каким увлечением этот уголок оборудовался! Как уютно в нём было сидеть, читая книжки про Джемса Джонсона или рисуя альбом для Галкина… Галкин! Опять он невольно вспомнился, хотя Стасик дал себе слово больше о нём не думать.
А сейчас за спиной стоял, брезгливо морщась, боясь задеть локтем за пыльные стенки, чистенький Дима. Галчонок обычно ничего не боялся — он двигался свободно, садился где попало, да и Стасик поступал так же. Чувствовали они себя здесь как дома. А теперь и он, Стасик, пришел сюда будто чужой, не зная, как повернуться, как встать.
— Вот, — показал он на фанерный ящик, покрытый зеленой бумагой и тоже изрядно запылившийся. — Для остова ракеты пригодится.
Дима приблизился к ящику, осторожно двумя пальцами приподнял лист бумаги, потом, нагнувшись, заглянул зачем-то вниз и даже слегка пнул ногой.
— Ничего, — отметил он удовлетворённо. — Рублей двадцать пять стоит. На почте для посылок продаются небольшие и то по восемь рублей. А тут, пожалуй, на полную четвертную вытянет.
— Я не продавать собираюсь, — буркнул Стасик. — Цена ни при чём.
— Ну да, — кивнул Дима. — Для ракеты подойдёт. Обрадуются они.
— Кто они?
— Ну, там!
Слова Димы Стасику не понравились.
— А ты не обрадуешься?
Дима присвистнул.
— Велика радость! Такой хороший ящик — и на слом! Знаешь что? — неожиданно предложил он. — Отдай его мне!
— Как тебе? — не понял Стасик.
— Ну мне. Насовсем.
— Зачем он тебе?
— Это уж моё дело. Найду зачем. Ежа в него поселю, — добавил Дима, засмеявшись.
— Ежа? — Стасик удивился ещё больше. — Ты же говорил: подох твой ёж.
Дима опять рассмеялся.
— Выжил!
— Значит, обманул всех?
— Подумаешь, обманул! Он, и верно, болел, чихал, фыркал, еле дышал. Я и думал — не выживет, а он выжил. И этот ящичек ему подходящий, честное слово. Отдай, заплачу!
— А ракета? Из чего делать будем?
— А мы её не будем, — махнул рукой Дима.
— Да ведь обещали!
— Ну и что? Ты слышал, как Володя сказал — сложное дело, хлопотное. Думаешь, ящик есть — и готово? Ещё, ой-ой-ой, сколько всего доставать, время тратить. Лучше пусть другие делают. С этой ракетой опять уроки запустишь. Чертёж ты им, конечно, сделай. И вообще рисуй, карикатуры в газету давай. Вот про Галкина можно… А очень-то из кожи не лезь, за спасибо отметки не ставят, нахватаешь лишнего, тебя же заругают, какой тебе интерес?
Было что-то очень нехорошее в Диминых словах, в его полушёпоте, в горячем обжигающем дыхании и в колючем взгляде, которым он так и буравил Стасика, придерживая его за рукав, будто боялся, что Стасик не дослушает и убежит. Но в то же время именно дружба с Шереметьевым привела Стасика к тому, что теперь его все хвалят. Разве это не стоит пустого фанерного ящика?
