Геннадий Михасенко - В союзе с Аристотелем
Валерка задумчиво помолчал, плотнее прижимая шарф к горлу, потом вздохнул.
— Да-а… Юрк, а ты чего-нибудь боишься?
— Чего?
— Ну, чего-нибудь…
— Не знаю. По-моему, нет. Чего бояться? А ты разве чего-нибудь боишься?
— Кто — я? Хм, я… Важно, как ты. — Валерка посмотрел в глаза другу. — Понимаешь, я почему-то боюсь встретиться с ним или с бабкой.
Юрка только брови сдвинул. Валерка же поспешил объяснить:
— Ну, не то чтобы очень боюсь, а как-то так… Это сейчас. А когда встречу, я не испугаюсь, вот увидишь. — Мальчишка сосредоточенно посмотрел на абажур, точно там видением промелькнул божий поверенный.
— Вам еще чаю?
— Да, мам. И Юрке, вот его стакан.
— Печка теплая?
— Теплая.
Над Валеркиной кроватью Юрка увидел грамоту в рамке. Рамка была странной, не прямоугольной. Это вообще была не рамка, а нечто похожее на волну или на снежный вихрь, застывший на лету.
— Когда это ты выпилил?
— А я все время пилю. Сейчас чаю напьюсь и опять. Правда, трудно, голова кружится, от горла, но с перерывами ничего… Катька остается после уроков?
— Остается.
— А ты?
— Что — я?
— Остаешься?
— Зачем?
— Помогать.
— Да-а, так себе, через день. Там и без меня хватает учителей. А торчать на задней парте надоело. И вообще Нелька одна ее здорово подучит. — И Юрка рассказал о сегодняшнем Катином успехе. (Валерка заулыбался.) — Да! Учти, что послезавтра — день моего рождения. Как хочешь, но выздоравливай.
— Послезавтра?.. Так к послезавтра я не успею.
— Успеешь. Иначе весь год будешь валяться в постели!.. Еще тут одно дело. Аркаша советует Катьку пригласить. Как, по-твоему, стоит или нет?
— По-моему? — Валерка перестал швыркать чаем, но губ от стакана не отнял. — По-моему, стоит… С нами ей будет веселей, чем дома одной или с матерью. Да и нам будет веселей. Какие-нибудь игры придумаем. Стоит.
— Тогда все — приглашаю.
— Только потихоньку. А то Фомка опять задразнится.
— Конечно… Да, на вот тебе номера примеров и вот страницы, где учить. — Юрка положил другу на колени газетный клочок, сполз с кровати и, отряхивая выпачканную известкой спину, несколько раз покружился, как кот, к хвосту которого привязали бумажный бантик.
По радио артист запел «Скажите, девушки». Валерка, вытянув шею, хрипло и совершенно не под мотив начал подвывать. Юрке тоже нравилась эта песня. Слушая, он обшаривал комнату взглядом, пытаясь определить, где замаскирована Валеркина чудо-клетка о двенадцати хлопках. Именно о двенадцати, потому что Валерка просил сделать двенадцать пружин. Неужели возможно сделать двенадцатихлопку?.. Валерка ничего не показывал, несмотря на чуть ли не каждодневные просьбы. Юрка даже сердился, но сейчас он и не просил и не сердился, надеясь захватить друга врасплох или раскрыть тайну случайно. Но ни то, ни другое пока не удавалось. Сколько он ни оглядывался, нигде ничего подозрительного не выпучивалось и не выпирало.
— Ну ладно, — сказал Юрка, оделся и вышел.
Ему навстречу, потягиваясь, выбрался из конуры Тузик. Юрка остановился перед ним и, тыча в его сторону пальцем, торжественно, с дрожью продекламировал:
Расстанься с глупой маскою
И сердце мне открой!
Тузик принял это на свой счет, повалился на спину, задрал лапы, облизнулся, прищурил глаза и замер с виновато-рабским видом.
— Тряпка ты, Тузенций, а не полярник, — проговорил Юрка и ногой швырнул в него снегом.
Пес вскочил и залаял.
Юрка так и не понял, откуда взялись торт, виноград, яблоки, шоколадные конфеты и прочие яства. Все это возвышалось на столе, как остров изобилия.
Василиса Андреевна дожаривала картошку. Петр Иванович, потирая руки, расхаживал возле стола.
Юрка, от волнения не зная, что делать, выставил клетку с двумя уже пойманными синицами на тополь и теперь, поднырнув под штору, следил за ними в незамерзшую кромку окна. Прилетел жулан и принялся бродить по куполу садка с растопыренными крыльями, должно быть шипя на пленных и кичась своей свободой. Юрка знал эту птичью манеру. Но сейчас ему было безразлично, врежется жулан в хлопку или улетит… Приближалось назначенное время.
Хлопнула дверь.
— Ну-у, — воскликнул Петр Иванович, — раз больной встал, значит, все в порядке!
— Здравствуйте, — сказал Валерка все еще не своим голосом.
Юрка, улыбаясь, вышел из комнаты. В правой руке Валерка держал что-то большое, окутанное простыней. У Юрки затрепыхало сердце. Он хотел что-то сказать, но все забыл и только смотрел на это нечто, предполагая в нем подарок.
— Поздравляю с годовщиной, — проговорил Валерка торопливо. — Возьми от меня.
Юрка взял, поставил на табуретку, откинул углы простыни. Это была клетка… Нет, это была не клетка, а сказочный птичий терем. Двухэтажная, с двенадцатью хлопками, по шесть с каждой стороны, вся резная и очищенная шкуркой, без единой проволочки, не считая пружин, которые тоже прикрывались деревянными накладками. Василиса Андреевна. Петр Иванович, Юрка — все стояли подле табуретки и молчали.
— Нет, — сказал вдруг Юрка, — я не возьму ее.
Валерка удивленно поднял брови.
— Слушай, Валера, — проговорил Петр Иванович, — давай-ка завернем ее да в уголок поставим, а домой пойдешь — прихватишь.
И он начал было прикрывать клетку, но Валерка отстранил руку Петра Ивановича и испуганно спросил:
— Да почему?
— Нельзя, Валерка, — заметила и Василиса Андреевна. — Нельзя. Это не шутка. Нельзя!
— Да ведь это я ее сделал! Я сам! Что вы?.. Я сделал, и я дарю ее Юрке. Вы почему?.. — Он чересчур поднажал на голосовые связки и закашлялся.
— Давай-давай ее, Валера, завернем и поставим в уголок, а пойдешь домой…
— Тогда я сейчас пойду домой. — На глаза мальчишки навернулись слезы. — Раз не хотите, то не надо…
— Да нет же. Ты пойми — такие штуки надо в музее выставлять, а не дарить всяким шалопаям.
— Если надо, я для музея еще сделаю, а эту — Юрке.
Вошел Аркадий, ахнул, увидев клетку, осмотрел ее, не раздеваясь, согласился, что это «изделие не для дома», но раз оно дарится от чистой души, то отчего бы и не принять. Валерка поддакнул. Юрка неуверенно поднял клетку до уровня глаза, отнес ее в горницу и поставил на диван.
— Я и птиц в нее не буду садить.
— Почему?
— Они всё тут загадят.
— Чистить будешь. А лучше опилок посыпать или золы. Мы курицам и то и другое подсыпаем.
— Мощнецкая!.. Я ведь тебе совсем не такую рисовал, хуже. И ведь без чертежей, да?
— На ходу придумывал.
— У тебя, брат, голова работает. Я тоже иногда придумываю толковые клетки, но с ними копаться долго. Ну, думаю, сейчас шестихлопку сделаю. Пока рейки заготавливаю — на четыреххлопку перейду, а как сколачивать — куда мне, думаю, такая махина, раз — и двуххлопка… Да, мощнецкая!
— Давай к весне скворечники сделаем такие. Я сегодня вычитал, как самому сделать приборчик для выжигания. Выжжем красиво — все скворцы наши будут. Я завтра начну приборчик. Он простой: вот такой брусочек с дырочкой, на конце прикрепить кусочек спирали, а от нее…
— Ну-с, за стол! — скомандовал Петр Иванович. — Люблю грозу в начале мая!
Юрка выскочил на кухню и торопливо проговорил:
— Нет, погодите.
— Что, еще кого-то ждете?
— Да.
— Кого?
— Это… — Юрка замешкался, как-то задвигал руками.
— Даму, — сказал Аркадий.
— Даму? — удивился Петр Иванович и тыльной стороной кисти провел по щеке, при этом послышалось шуршание. — Так надо же побриться, раз дама.
— Да какая дама — Катька Поршенникова! — возмутился Юрка, краснея, и в порыве самозащиты заявил: — Тогда садимся! Вовремя не пришла — не надо.
— Экий ты, братец, горячий, — посетовал Аркадий. — К скольким ты просил?
— К трем.
— Сейчас без пяти три. К тому же сам бог велел женщине чуть-чуть опаздывать. Так ведь, мам?
— Да я уж и не помню, что бог-то велел, но подождать конечно, надо. Пусть и картошечка еще попреет. Кто же это — одноклассница?
— Ну, — сердито ответил Юрка.
— Пойдемте-ка в подкидного дурака сыграем, — проговорил Петр Иванович. — Минут десять.
Десять минут прошло. Прошло пятнадцать. Юрка то и дело косился на будильник, злился, играл не вдумчиво, наконец посреди кона хлопнул картами о стол и поднялся.
— Хватит! Раз не захотела — не надо.
— Юрк, — проговорил Аркадий, — а вдруг не «не захотела», а мать не пускает? Вдруг ей очень хочется, а мать — нет! — и все?
— Не знаю, — сказал Юрка.
— А я уверен, что именно так. К кому-кому, а к тебе-то Поршенникова не сразу отпустит дочь. Я подумывал об этом.
Юрка взглянул на брата и тотчас сообразил, о чем он сказал. Да, ведь они с Валеркой первейшие враги Поршенниковой, и, разумеется, к ним она не отпустит Катьку… Мало того, она, может быть, смеется над приглашением, издевается, выставляя его во всяких унизительных видах; сидит на табуретке и хихикает, блестя рожей… Юрке неожиданно захотелось сказать этой женщине что-то злое, желчное, чтобы передернулось у нее лицо и чтобы вся она так и обмякла.
