Анна Гарф - Кожаные башмаки
Золотистые резные наличники школьных окон отбрасывают на стёкла длинные сизые тени. Тенями исчерчен снег, и на нём то вдруг вспыхнет яркая точка, то погаснет. Это играют лучи света, пробиваясь сквозь щели в плетнях и заборах.
Фатыма-апа вынесла из школы стопку тетрадей:
— Пожалуйста, передайте Наиле, она в библиотеке.
Миргасим берёт тетради:
— Ох, какие тяжёлые! Должно быть, тут полно двоек.
— Нет, они совсем ещё чистые. Быстрее ветра бегите, Наиле белая бумага очень нужна, срочно!
— А п-почему м-мы сегод-дня н-не учим-мся? — интересуется Темирша.
— Потому что в школе малышам сегодня места нет. Там старшеклассники делают снег, развешивают звёзды и луну.
Сказать сказала, будто загадку загадала. Головой кивнула, рукой махнула, ушла и дверь за собой притворила. От сапожек её следы остались на заснежённом крыльце. От слов её удивительных даже Фарагат призадумался, даже Фаим смутился.
— Про звёзды эти и луну я давно слыхал, — вспомнил Миргасим.
— Ну?
— Да я ничего не расслышал, Асия девчонкам на ухо шептала.
— Плохо быть первоклассником, — говорит Фаим, — у каждого от тебя секреты, всякий загадывает тебе загадки.
— Скоро всё разгадается, — пообещал Абдул-Гани, — в библиотеку придём и узнаем.
— Думаешь, Наиля скажет?
— А как же! Брат я ей или нет?
— Не скажет — тетрадей не получит, — решил Миргасим.
Библиотека теперь нисколько не похожа на тот чулан, куда Миргасим заскочил в свой первый школьный день. В окне вместо фанеры стоит стекло, на стенах полки, на полках книги, между полками портреты, картинки. На подоконнике цветы, посреди комнаты стол.
А на столе пакетики, пакетики… Что в них?
Но не успел Абдул-Гани и шагу ступить, как Наиля кинулась к столу, защищая, словно курица цыплят, эти свои пакетики от любопытных глаз.
— К столу не подходите, не смейте! Марш отсюда!
Руки у неё в разноцветных пятнах, одна щека синяя, другая зелёная. На полу, на подоконнике, на скамье — всюду, куда ни глянешь, кисти, банки с водой, листы бумаги, перепачканные краской.
Миргасим высоко над головой поднял пачку тетрадей и, оттолкнув ребят, двинулся к столу.
— Ни шагу дальше, — приказала Наиля. — Положи тетради на пол и уходи.
— Не дадим тетрадей, не уйдём. Сначала покажи пакеты! — Миргасим плечом оттолкнул её от стола, протянул руку к пакетам.
Наиля вдруг подняла банку с водой и плеснула на Миргасима. Ребята подхватили разлетевшиеся тетради, сложили их на полу, как Наиля велела, и убежали. Но Миргасим остался:
— Никуда я не уйду. Я замёрз.
— Ничего! На бегу согреешься, — и вытолкала его за дверь, — беги, догоняй своих.
Глава тридцать седьмая. Будь что будет
— Фатыма-апа к Насыровым спешит, — заметил глазастый Фарагат. — Должно быть, на репетицию.
В эту минуту дверь избы Насыровых отворилась. На крыльцо вышел рослый солдат в ватнике, в стёганых штанах, в валяных сапогах. На голове ушанка с красной звёздочкой.
Увидал Миргасима, подмигнул ему:
— Что такое зимой и летом одним цветом, угадал?
Миргасим только хотел ответить, но Мустафа уже спрыгнул с крыльца и кинулся навстречу учительнице:
— Здравствуйте, апа.
— Здравствуйте…
А мальчишки стоят вокруг и смотрят, и слушают, ждут: о чём сейчас солдат и учительница будут говорить?
Но оба они стоят молча.
— Абдракип-бабай в правление идёт, — сообщает Фарагат.
— Это он насчёт пайка для Асии, — говорит Фаим.
— Я обещал старику помочь, — спохватывается Мустафа, — он заказал телефонный разговор с Казанью.
— Я тоже в Казань насчёт Асии обращалась, — почему-то краснеет Фатыма-апа, — но ответа пока всё ещё нет.
— Надеюсь, просьбу фронтовика без внимания не оставят, — произносит Мустафа.
Миргасим глядит на брата и не поймёт, кто это не должен просьбу его без внимания оставить: телефон? Казань? Фатыма-апа?
Ох, жалобно брат на неё смотрит, на учительницу:
— Я ненадолго. Абдракип-бабай ждёт…
Чулпан подбежал к солдату, тявкнул умильно. Мустафа у Чулпана за ушами почесал, пощекотал под скулой, погладил, похлопал, потормошил и пошёл в правление.
Фатыма-апа поднялась на крыльцо избы Насыровых — высокое оно, крыльцо это, далеко видно отсюда, до самого угла.
Когда Мустафа за угол повернул, пошла Фатыма-апа на репетицию.
А Чулпан остался на улице, стоит, понуря голову, думает: бежать вдогонку за солдатом или остаться тут, дом сторожить?
Подумал-подумал да как припустился! Передние ноги вверх, задние вниз, передние вниз, задние вверх, вверх-вниз, вверх-вниз, собачьим галопом! Скакал-скакал и догнал солдата. Язык высунул, улыбнулся и пошёл степенно, как Асия учила, рядом с ногой.
Миргасим всё это видел, потому что и сам ещё быстрее Чулпана бежал, хотел догнать брата.
Хотел сказать ему: «Длинный мой язык про тебя налгал, милый брат. Сказал мой язык, что ты к нам домой насовсем приехал, пусть другие воюют, а ты останешься…»
Догнал было, да опомнился: «Самое время сейчас, пока Мустафы дома нет, мешок развязать». И повернул к дому.
— Ты домой, а мы?
«Эх, будь что будет!» — решил Миргасим и сказал:
— Айда, Золотой табун! Леденцы, бубенцы, два козла, две овцы! Весело, тесно, что кому достанется — неизвестно…
— И-го-го! — воскликнул Гнедой Абдул-Гани и начал копытом землю рыть.
— Н-но, п-поехали! — стеганул его табунщик Темирша.
Наперегонки с Гнедым скакали резвые лошадки Фаим и Фарагат. Впереди всех летел Миргасим.
Надо спешить, пока Мустафа ещё не вернулся.
«Позволит бабушка мешок развязать? Позволит! Сама рада будет на фонарики-огоньки поглядеть. Уж больно темно вечерами в избе. И свёрток сама развяжет. Она хороший дух любит. У неё в сундуке кусок мыла душистого лежит и ещё флакон с духами — дедушкины подарки».
Бежал Миргасим, бежал, да вдруг и приуныл, шаг замедлил, поплёлся позади всех. Вспомнил — мама дома. Чужой мешок развязать мама ни за что не допустит. А если без спроса? Бранить не станет. Никому она никогда худого слова не сказала. Но случается, и нередко, день-деньской на виноватого не поглядит, ему не улыбнётся. Что поделаешь? Придётся потерпеть. А после, когда ребята уйдут, надо будет прощенья попросить, обещанье дать: «Чтоб меня волки разорвали, если ещё когда-нибудь…» Потом он веником пол подметёт, тряпкой мокрой вытрет, мама увидит — в самом деле исправился! И простит. Однако до Нового года времени совсем мало остаётся. Что, если не выпросишь прощения? Кто под Новый год поссорился, тому ссориться весь год…
«Ну зачем я хвалился? Правду мама говорит: «Сынок, язык твой длинный тебе враг».
— Чего встал? — оборачивается Фаим. — Ноги к тропе примёрзли или тропа к ногам?
— Держу я тебя, что ли? Иди!
— Это твой дом, ты первый и ступай.
Миргасим шапку поглубже, на самые глаза, надвинул и нырнул в сени, как в прорубь.
Ребята смело за ним. Однако в сенях оробели, даже Фаим притих. Долго, старательно отряхивали веником снег с тулупов и валенок, кто нос чистил, кто откашливался.
Глядя на своих гостей, Миргасим засмеялся:
— РЕ-ПЕ-ТИ-ЦИЯ…
Никто не улыбнулся. Одно дело улица, другое — чужой дом.
«Э, будь что будет!» — повторил сам себе Миргасим и распахнул дверь в горницу.
Глава тридцать восьмая. Миргасим плачет
А в избе, в избе-то и в самом деле «музыка, танцы, весело, тесно, что кому достанется — неизвестно!». Как Миргасим говорил, так оно и случилось. И всё же он глазам своим не может поверить. Почему столько гостей? Будто свадьба. Старики, скрестив ноги на сэке, сидят в своих чёрных чеплашках, а на тахте женщины — светлые косынки, белые фартуки, сборки-оборки, мелкие складочки! У каждой в руках работа. Те, что постарше, с веретёнами пришли, прядут, кто помоложе, вяжут, вышивают, а молодайки младенцев своих забавляют. Мелькают спицы, поют веретёна, пестреют мотки разноцветных ниток, клубки крашеной шерсти — чем не фонарики-огоньки, золотые светляки?
— Смотрите, смотрите, слушайте, — толкает ребят Миргасим, — музыканты пришли!
Скинули музыканты тулупы, взяли в руки свои самодельные скрипки, провели смычком по волосяным струнам. Гармонисты растянули гармоники. О!
Ах, музыканты, музыканты, до чего же вы суровые! Усов ещё нет, вот и приходится хмурить брови, играть строго, без улыбки.
А напротив, у стены, пересмеиваются, то закрываясь рукавом, то взглядывая на музыкантов, девушки в шёлковых косынках. Женщины, глядя на безусых скрипачей и гармонистов, вздыхают, вспоминая своих старших ребят, тех, кто сражается сейчас далеко от родной деревни. Живы ли они, здоровы ли? Когда же будет Гитлеру капут, войне конец?
Музыканты играют, девушки поют:
