Юрий Сотник - Невиданная птица
Тимошка молчал и вздыхал.
— Ося! — вдруг сказал он.
— Что?
— А ведь нам ничего не будет. Слышал, как товарищ Белов сказал: «Материалами школа обеспечена. Сообщу вашему директору»?.. А у нас директора нет. Значит, он на десятилетку подумал. Вот им и попадет.
— Очень мило! Нашел чем утешить! Выходит, мы не только воруем, но еще и на невинных людей все сваливаем.
Я предложил вернуться и объяснить секретарю, что мы не десятилетку восстанавливаем, а семилетку. Но Оська сказал, что после такого конфуза у него язык не повернется с ним говорить.
— Придется теперь самим все материалы добыть. Хоть лопнуть, а добыть! — сказал он.
Глава IV. Строительство началось
История с Тимошкой испортила нам настроение. Но уже на Осетровой слободке Оська повеселел:
— Смотрите, ребята! Нет, вы только посмотрите! — воскликнул он, остановившись и протянув руку в сторону холма. — Видел когда-нибудь наш город такую картину? А? Видел?
Мы тоже остановились, и Тимошка даже захохотал от восхищения.
Вся площадка на холме была усеяна множеством ребят. Они сновали туда и сюда, вбегали в двери школы, влезали в окна и выскакивали оттуда, таскали какие-то предметы. Голоса их доносились даже сюда, на Осетровую слободку, и легко можно было представить себе, какой стоял там шум.
Мы добежали до холма, бегом поднялись на вершину и… остановились в изумлении.
Со всех сторон нас окружили ребята. Все они были вооружены захваченными из дому носилками, лопатами, ломами, а то и просто дощечками и палками. И все были совершенно черные, от пяток до макушек.
Мы долго смотрели на них, вытаращив глаза.
— В чем дело? Почему вы так закоптились? — отрывисто спросил Оська.
Вразвалку подошел Яша. Лицо его, майка, голые плечи и руки были одного цвета: черного.
— Территорию от мусора очищаем, — сказал он и добавил озабоченно: — Носилок вот нехватает!
Оказывается, строители, по его указанию, выгребали из шкалы мусор, в котором было много пыли и сажи.
Мы успокоились.
Тимошка отобрал себе команду в пятнадцать человек и убежал с ней искать по городу материалы, предварительно дав Оське слово, что будет действовать честно. Остальные ребята снова рассыпались по всему холму.
Оська сказал мне:
— Ну что ж, пойдем и мы работать!
— А как же наши новые костюмы? Нужно сбегать переодеться.
— Некогда бегать! Мы члены комитета и должны показывать пример. Снимем рубашки и положим в сторонку.
Делать нечего. Вскоре мы с Оськой уже ковыряли двумя фанерками золу, накладывая ее на носилки, еще через две минуты мы были такие же черные, как и другие строители.
Я до сих пор жалею, что у меня не было в этот день фотоаппарата, чтобы засиять нашу работу и послать снимок в «Пионерскую правду».
Более семи десятков закопченных ребят бегали, копали, долбили, скребли. Одни, завывая, как сирена пожарных автомобилей, мчались с носилками и, добежав до воронки от тяжелого снаряда, сбрасывали в нее мусор; другие под команду «Раз, два — взяли!» выдергивали из-под хлама ржавые куски железа; третьи семенили, прижав к груди кирпичи от развалившейся печки; четвертые выпрямляли гвозди, стуча по ним камнями…
На площадке перед школой было два крытых убежища — траншеи, которые хорошо сохранились. Мы их превратили в склады.
Здесь хозяйничала Галина с целой бригадой своих помощниц. Она вертелась с блокнотиком в руке, растрепанная, похожая на зебру от ржавчины и сажи, размазанных по лицу, и, сильно волнуясь, кричала:
— Куда кладешь, растяпа! Железо — в тот склад!.. На что мне твои битые стекла? У меня не мусорная яма!
То и дело на холм поднимался кто-нибудь из работников отдела снабжения. Гора старых досок, обрывков толя и прочих «стройматериалов» непрерывно росла.
Словом, все шло прекрасно. Однако часов около трех случилась маленькая неприятность.
На холм пришла хорошо одетая гражданка. Она оглянулась и спросила:
— Где Леночка? Леночка здесь?
Чумазый Оська подбежал к ней:
— Леночка? Какая Леночка?
— Леночка Радзиевская. Она недавно пошла сюда.
— Не знаю. Посмотрите, пожалуйста, сами.
Никогда бы гражданка не нашла свою Леночку, если бы та сама не запищала: «Мама, я здесь!» Как назло, эта маленькая девочка умудрилась так вывозиться, что даже мы с Оськой казались перед ней снежинками.
Гражданка схватила свою дочку за руку и потащила ее с холма.
— Бессовестная! — кричала она. — Ведь только вчера тебя мыла!.. А вам стыдно, большим детям, учить ребенка всяким глупостям!
Я не обратил на это происшествие особого внимания. Но Андрюшка подошел к нам с Оськой озабоченный, насупленный.
— Как вы думаете, ребята, — забормотал он, — не выйдет ли из всего этого чего-нибудь такого? А?
— Чего, например? — не понял председатель.
— Ну… неприятностей всяких… Нас теперь две недели мочалкой три — не отмоешь.
— Д-да! — Председатель задумался. — Действительно… Это может восстановить родителей против строительства… Яков! На минутку!
Подошел главный инженер. Посовещавшись, мы решили, что на сегодня хватит. Оська отдал распоряжение всем итти по домам и привести себя в порядок до возвращения родителей с работы.
— А у кого родители дома, тем как?
— А тем… Тем ни в коем случае не говорить, что перепачкались на строительстве!
Глава V. С мамой
Я брел по нашей улице и думал о том, как бы выстирать свои новые брюки так, чтобы они опять стали светлосерыми. Вдруг я услышал знакомые шаги. Это шла мама, забегавшая домой в обеденный перерыв. Свернуть в сторону было поздно. Я опустил глаза и попытался пройти мимо, надеясь, что мама не узнает меня в таком виде.
— Коля, это ты?
— А?.. Я, мамочка… Здравствуй, мамочка?
— Что с тобой? Что это за вид?
Я только вздохнул. Мама стояла, сунув руки в карманы распахнутого макинтоша, и смотрела мне на ноги.
— Новые брюки… — сказала она медленно. — Где же ты это постарался?
Я молчал.
— Я тебя спрашиваю. Николай!
Я поднял глаза, выпрямился и сказал негромко, но как можно тверже:
— Мамочка, ни о чем меня не расспрашивай! Потому что врать я тебе не хочу, а правду сказать не могу. Это чужая тайна.
Мама долго смотрела на меня.
— Так, так!.. Ну, спасибо тебе… Суп — на плите, каша — в шкафу.
Больше она ничего не сказала и ушла.
Я знал, каких трудов стоило маме купить эти брюки в тяжелое военное время. Придя домой, я несколько часов подряд мылил брюки, тер их о стиральную доску, пока не протер две дыры. Их мама тоже заметила, вернувшись вечером с работы.
Считается, что бить детей некультурно. А всякий мальчишка знает: лучше, чтоб тебя выдрали за провинность, как Сидорову козу, чем если тебя не бранят, не наказывают, а только молчат.
Чего я только не переделал, после того как убрал корыто и вытер лужу на полу! Начистил картошки для ужина, заправил и зажег керосиновую лампу, наколол дров на целую неделю… Мама продолжала молчать. Я принялся чистить кастрюли, ножи, вилки, навел на них блеск, какого они и в магазине не имели.
Мама штопала чулок с таким видом, словно я на свет не рождался. Лишь когда закипела вода в чайнике и сварилась картошка, она сказала два слова:
— Иди ужинать.
Это был не ужин, а одно мучение. Мама сидела напротив меня с усталым, грустным лицом, подперев голову рукой. Тонкая прядка волос отделилась от ее прически и повисла над тарелкой.
И вдруг я чуть не подавился картошкой: за окном раздался свист. Свистели так, словно подзывали собаку. А мы с ребятами только сегодня уговорились: для того чтобы срочно вызвать кого-нибудь из дому, нужно посвистеть и закричать «Бобик, Бобик?»
Мама подняла от тарелки глаза и наконец проговорила:
— Да, Николай!.. Не знала я, что у меня такой сын.
— Бобик, Бобик, Бобик! — закричал на улице голос, похожий на Тимошкин.
— И тебе не стыдно, Николай?.. Не ерзай на стуле!.. Тебе не стыдно вести себя, как трехлетний ребенок?
— Я нечаянно, мамочка… — пробормотал я.
— Бобик, Бобик, Бобик, Бобик! — надсаживался за окном Тимофей.
— Прожуй сначала, потом говори… Отец, уезжая на фронт, думал, что ты будешь помощником для своей матери, ее опорой. А ты все, решительно все делаешь для того, чтобы ее огорчить!
Теперь уж мне стало обидно. Я всегда помогал маме по хозяйству, хорошо учился. Я выпрямился на стуле и сказал:
— Если бы ты знала, мамочка, где и почему я испортил брюки, ты бы не стала так говорить!
— По-твоему, портить брюки ради глупой игры — это…
Я еще больше обиделся:
— Глупая игра, да? Это глупая игра, да? А ты знаешь, что мы там делаем, знаешь?
— Еще не имела удовольствия узнать. Что же именно?
