Софья Могилевская - Марка страны Гонделупы
— Вот наша копейка! Только одна — больше нет… А если б таких было побольше, мы бы сели с тобой в автобус. Ты устал, Тяпочка? Скажи по правде. Очень?
Но странно: Тяпа почему-то не спешил с ответом. Он не кинулся Кирилке под ноги. И не взвизгнул. И не запрыгал. И не лизнул Кирилку в нос. И вообще ничем не выразил своего мнения. Тяпы попросту не было возле Кирилки.
— Тяпа, где ты? — тревожно спросил Кирилка и обернулся.
Тяпа несся, болтая ушами и оглашая воздух ликующим лаем, туда, где неподвижно стоял тот самый автобус, который ехал к вокзалу.
А навстречу Тяпе бежали…
Кирилка растерянно потер рукой лоб, будто он не мог понять, что такое происходит!
Неужели это…
Но кто же другой мог бежать прямо по лужам так, чтобы брызги летели выше головы, кто другой, кроме Вовки?..
А за ним? Ну, разумеется, Петя. Он! Снял шапку и, как саблей, крутит ею над головой. И кричит восторженно и громко:
— Кирилка, ура! Я тебя увидел самый первый…
И с ними Петина мама. И тоже бежит ему навстречу. И тоже что-то кричит. И тоже машет ему рукой.
А четвертый? Кто же четвертый?
Кто этот невысокий человек в странных мохнатых сапогах? В шапке с длинными ушами?
И почему у него такие глаза, будто он сейчас заплачет, или засмеется, или сделает то и другое разом?
— Приехал, — шепчет Кирилка дрожащими губами, — приехал…
И бросается к ним, всем четверым, всхлипывая и задыхаясь от слез.
Разве легко найти слова, чтобы описать радость этой встречи?
— Кирилка! — У Пети щипало в носу, и он готов был сам зареветь. Кирилка, прошу тебя, не плачь… Я был тогда ужасная дрянь! Возьми мой носовой платок. Но почему ты сразу позабыл таблицу умножения?
Вовка выхватил из Кирилкиных рук его тяжелый портфель. Изо всех сил шлепнул Кирилку по плечу:
— Заседание было! Ух и здорово же… Возьми лучше мой платок. Ничего, утирайся, он грязный!
— Кирилка, дружочек, — шепчет Петина мама. — Но почему же ты к нам не пришел? Как ты мог придумать такое?
А тот, в высоких северных сапогах, тот ничего не говорит. Он только целует мокрые щеки Кирилки, его рыжие волосы и заплаканные глаза.
И тут все увидели, как они похожи один на другого — Кирилка и этот человек с Севера.
— Вот так да! — воскликнул Петя, переводя глаза с Кирилки на его отца и снова на Кирилку. — Значит, вы и есть Кирилкин папа? Мама, ты раньше догадалась?
— Нет, и я догадалась только сейчас.
— А я догадался, я догадался! — завопил Вовка. — Я сразу догадался. Я говорил: может, он и есть его папа… Петя, говорил я?
— Нет, — твердо сказал Петя, — ты этого ни разу не сказал. И раз мы с мамой вдвоем не догадались, как же ты мог?
— Значит, я тоже не догадался! Вот так здорово! Никто не догадался! — с восхищением продолжал кричать Вовка.
— Мальчики, — сказала мама, — как я рада за Кирилку! Теперь вы снова будете вместе…
В этот самый миг, когда, казалось, ничто не могло омрачить общей радости, вдруг какая-то тень появилась между Кирилкой и солнцем, и большая рука опустилась на Кирилкино плечо.
— Ага, — пророкотал чей-то бас, — вот ты где! Наконец-то я тебя нашел!
Кирилка обернулся и помертвел: перед ним стоял тот самый огромный милиционер, который увел его из вагона в детскую комнату.
— Честное слово, — закричал он, хватаясь руками за отца, — я не виноват… Я больше не буду… Я не пойду…
Но на милиционера эти слова, видимо, не произвели никакого впечатления.
— Здорово ты от меня удрал, — продолжал он. — На вид тихонький, а поди ты какой ловкач…
— Кирилка, — прошептал Петя, — что это?
И больше он не мог проронить ни слова.
— Кирилка… — проговорил Кирилкин отец, не спуская глаз с Кирилкиного лица. — Что случилось?
Вовка же стоял насупив черные брови. Он думал.
Сейчас Кирилку уведет милиционер. Наверно, в милицию. Что же он мог сделать плохого, что его в милицию?
А Тяпа готов был на части разорваться от гнева. Наскакивая на милиционера, он оглашал воздух яростным лаем.
Нет, нет, нет, он не верил, чтобы Кирилка мог хоть в чем-нибудь провиниться…
— Вот какие все глупости! — сердито вскричала мама, становясь между милиционером и Кирилкой. — Можно ли так? Этот мальчик с кем-нибудь подрался?
— Да нет! — удивился милиционер.
— Он что-нибудь где-нибудь взял? — еще грознее наступая на милиционера, продолжала мама.
— Ничего такого не было, — замахал руками милиционер. — Что вы!
— Тогда зачем же его в милицию? — совсем сердито воскликнула мама. Зачем?
— Так его же ищут по всем местам… Это мальчик, который потерялся… А больше ничего и не было! — бормотал милиционер, пятясь от рассерженной мамы.
— Боже мой! — чуть не плача, говорила мама то милиционеру, то Кирилке. — Ну можно ли так пугать детей? Кирилка, дружочек, успокойся! Он нашелся, понимаете? Он нашелся! Это мы его искали, и мы его нашли… Кирилка, не плачь, вытри глаза…
— Что вы, гражданочка! — добродушно посмеиваясь, сказал милиционер. Никто его не собирается никуда уводить. Раз нашелся, пускай и будет с вами! Разве я против?
А Петя был просто потрясен: подумать только, его мама оказалась таким храбрецом! Они все онемели от страха, и только она одна не испугалась. Она так разговаривала с милиционером, что милиционер сам чуть не испугался!
— Ты смелая, — прошептал Петя и с уважением посмотрел на маму. — Ты очень смелая…
Тут Кирилка, который все еще стоял, закрыв лицо руками, заговорил, всхлипывая и глотая слезы:
— Честное слово, я не брал, я забыл их в гастрономе… Честное слово…
— Не разоряйся! — с досадой перебил его Вовка. — Чай-то у тебя? Целый?
— Вот. — Кирилка вытащил из кармана замызганную пачку чая, которую они с Вовкой еще вчера купили в магазине.
— Ну и ладно… А сдачу я уже отнес твоей тетке. Как продавщица мне отдала, так я и отнес.
— Что я наделала! — с испугом вскричала вдруг мама. — Только сейчас вспомнила… Ведь чайник все еще на керосинке!
— Теперь распаялся! — сказал Петя. — Вот увидишь… Как же ты?
— Извиняюсь, — немного смущенно проговорил Кирилкин папа, — но, кажется, я перед уходом прикрутил вашу керосиночку…
— Да? — просияв, воскликнула мама. — Большое вам спасибо!
Глава двадцать восьмая
«Снежная королева»
Лева Михайлов, ученик пятого класса «Б», последний раз смотрел на шведскую серию, былую гордость и великолепие, а теперь позор и бесчестие своего альбома.
Последний раз, перед тем как расстаться, он смотрел и на верхового, который мчался на алом коне, в алом развевающемся плаще, и на грузный золотистый дилижанс, и на легкий парусный корабль, и на пароход с тяжелым хвостом дыма, и на голубой самолет — быстрокрылый воздушный почтальон.
Он смотрел на все эти марки, и острый стыд за совершенный и раскрытый обман боролись в нем с горечью предстоящей утраты.
До сих пор у него горят щеки при воспоминании о тех обидных словах, которые ему пришлось выслушать от товарищей на пионерском сборе. Но еще страшнее было, когда после сбора все стали расходиться по домам. Они уходили, разговаривая друг с другом, смеясь и озорничая, а он стоял один, и никто не подошел к нему, никто не захотел сказать ему слова. И даже Гена Валунский, тоже заядлый марочник, с которым он, Лева, постоянно менялся марками и которого в душе презирал за частые двойки, даже Гена прошел мимо него, будто мимо пустого места…
И в то же время, несмотря ни на что, Лева не мог, ну просто не мог себе представить, как расстаться со шведской серией. Неужели этих марок больше не будет в его альбоме?
Он несколько раз брал в руки пинцет, чтобы отклеить марки от альбомного листа, и снова клал пинцет на стол.
Неужели ему придется отнести эти марки Пете Николаеву?
А если всем сказать, будто он честно понес их Николаеву, но будто начался сильный ветер, и уж как это случилось, он и сам не поймет, но марки разлетелись в разные стороны… И он не мог догнать ни одной. Ни одной, как ни старался!
Пока же шведская серия полежит в укромном местечке. И как только забудется эта история, он снова наклеит марки к себе в альбом…
Но ведь это еще один новый обман? И этот новый обман куда хуже прежнего.
И Лева представил себе лица ребят из своего отряда. И будто опять услыхал их негодующие слова: «Оказывается, ты попросту мошенник! Уходи из нашего отряда! Не хотим быть с тобой в одном отряде!» Так они сказали ему сегодня на сборе. Лева потрогал свой пионерский галстук. И почувствовал, что нет ничего ужаснее, чем лишиться его. Сегодня ему простили его проступок, но в следующий раз…
Стараясь не разглядывать марки шведской серии, чтобы окончательно не потерять мужества, Лева взял пинцет и осторожно отклеил их все от листа альбома. Затем уложил в пакетик из прозрачной бумаги, который сунул в карман. Он положил пакетик в самую глубь кармана, чтобы ветер и в самом деле как-нибудь случайно не вырвал их у него из рук и не разнес по всей улице…
