Эдуард Веркин - ЧЯП
– Тот самый, что ли?
Но Грошев не ответил, побежал к ручью.
– Я же говорил… – Грошев опустился у воды на колени и принялся промывать жетон. – Я же говорил, везет. Везет, еще как везет! Я так и думал! Здесь тоже автомат должен был стоять, мужики пили, потом шли звонить, теряли все…
Синцов тоже подошел к ручью.
– Так это нужный? Тот самый? Какие мы у Чучельника купили?
Грошев его не заметил, продолжал протирать жетон с живой радостью, точно только что здесь своими руками он отрыл самородок на полтора килограмма.
– Так это он? – в третий раз спросил Синцов.
– Да, – ответил Грошев и быстро убрал жетон в карман.
– Настоящий?
– Кажется.
Грошев помыл руки и поднялся на ноги.
– Что-то я устал, – сказал он.
– Да?
– Да. Устал. И ноги ломит. Хорошо съездили, и домой пора…
– Согласен.
Синцов шагнул к мотоциклу Бореньке, но Грошев не спешил, стоял, похлопывая пальцами по карману.
– Что-то еще? – не понял Синцов.
– Да, тут такое дело…
Грошев поглядел на лопату.
– Слушай, Костян, а ты как, ничего необычного не замечал?
С каким-то чуть более подозрительным интересом, точно и не просто спросил, а за плечо заглянул – нет ли кого?
Но никого.
– Замечал, – ответил Синцов. – Парочку психов-коллекционеров, которые собирают чугунные утюги, выщипывают белок, их неожиданно много…
– Нет, по-настоящему необычного, – перебил Грошев. – Странного? Необъяснимое вроде как?
– А что? – в ответ спросил Синцов.
– Ну как что… – Грошев смутился. – Как-то все слишком уж в полный рост все это.
– Что в полный рост?
– Удача. Удача наступает уж как-то в полный рост.
Грошев похлопал себя по карману, затем по другому.
– О-па… – Синцов хихикнул. – Ты же сам говорил: удача пришла – поднимай паруса, ты же сам каждый раз говорил, что надо это использовать…
Грошев достал из одного кармана жетон, из другого гагаринский рубль.
– И что? – спросил Синцов. – Ну, нашли рубль и жетон. Туда же много лет разную мелочь смывало…
– Не просто рубль, – поправил Грошев. – Это, возможно, реальный раритет, я никогда о таком не слышал… Меня это… смущает, что ли. Поэтому и спрашиваю. Ничего не произошло? Может, слышал что необычное? Или сон? Или предчувствие…
– Слышал – это голоса, что ли?
– Голоса тоже…
– Сон, – вдруг вспомнил Синцов. – Точно. Мне в самом начале сон приснился какой-то…
Синцов стал рассказывать. Про старуху с зеленой сумкой, которая вроде как совсем не была старухой, а непонятно кем была и двигалась непредсказуемой траекторией, оставаясь всегда впереди.
– А потом еще голова болела, – закончил Синцов. – Как будто веревкой стянуло. Сон какой-то дуровой, а? Ты в снах разбираешься?
– Не очень. Сны штука темная, особенно дневные.
– Ага, понятно.
Не хочет говорить, подумал Синцов. Врать не хочет и говорить не хочет.
– Это был земляной дед, – сказал Грошев. – Так мне думается.
– Как дед? Это же старушка… И кто такой земляной дед?
– Бажова не читал?
– Бажова?
Грошев закинул лопату на плечо, двинулся к мотоциклу.
– Какого Бажова?
– Того самого, сказы который. Уральская готика, короче. Так вот, он про них часто писал. Медной горы хозяйка, Огневушка-Поскакушка, Бабка-Синюшка, Серебряное копытце. Их по-разному называют, но все это примерно одно и то же.
– Что?
Грошев забросил лопату в коляску, вернулся к Синцову.
– Скажем так… Хтонические дохристианские сущности.
– То есть?
– Полевая, лесная и домовая нечисть.
Как-то неприятно стало, будто холод от ног поднялся выше.
– Но ведь это сон… был… Со старухой. Мне все приснилось…
– Там не понять, сон или не сон, или… Они здорово голову обносят…
Грошев повертел пальцем вокруг головы.
– Путать любят, – улыбнулся Грошев. – Ты думаешь, что сон, а на самом деле не сон совсем. А может, и сон… Как матрешка, понимаешь?
Синцов не понимал, потому что не мог поверить. Огневушка-Поскакушка. Земляной дед.
– И что это означает? – не понимал Синцов.
– Да кто его знает… – Грошев покривился. – Их ведь не понять, у них свое представление… Хтонические сущности, короче. Другая логика, все другое… Слушай, а ты этой старушке что-нибудь говорил?
– Не помню. Я что, должен помнить, что я каждой старухе… Говорил вроде.
Синцов вспомнил.
– Точно ведь, говорил, – Синцов постучал себя пальцем по голове. – Я ей предложил на машине до города подвезти.
– Что?
– Старуха одна в лесу была, я ей предложил помощь – до города подбросить. А она мне ничего не сказала. Она вообще… Ненормальная была. Сильно так ненормальная.
– Понятно, – покивал головой Грошев.
– Что понятно?
– Ты ей предложил помощь.
– Да, предложил, и что?
– Я же говорю – у них своя логика, свои правила, – Грошев скреб подбородок. – Ты ей предложил бескорыстную помощь, это не осталось без внимания.
– То есть?
– То есть реакция обычного человека на них несколько иная.
– Страх, – опять припомнил Синцов.
– Страх? Нет, не страх. Страх – это как раз нетипичная реакция, обычно человек ощущает…
Грошев замолчал, стал чесать уже горло, точно щетина у него там пробивалась.
– Отвращение, – наконец сказал он. – Настолько жгучее, что некоторых в прямом смысле тошнит. Рвотные позывы…
Грошев плюнул.
– Некоторых выворачивает просто, – повторил он. – Другие в панику впадают, третьи в агрессию.
– Но я тоже испугался… – сказал Синцов.
– Испугался и предложил подвезти на машине. Ты его удивил. Наверное, даже понравился. Короче, оно было к тебе благосклонно и…
– Что «и»?
– И теперь ты можешь в ручье найти сразу и гагаринский рубль, и жетон Гривской ГТС, – сказал Грошев с завистью.
– Так, может, я и клады могу искать? – усмехнулся Синцов.
Представил, как.
Грошев помотал головой.
– Можешь, конечно, – сказал он. – Но с этим лучше не связываться. Клады слишком долго в земле лежат, обрастают корнями. От кладов лучше подальше держаться, ты уж мне поверь…
Грошев замолчал и обернулся к ручью.
Ничего не произошло. Ничего. Ни звука, ни шевеления, ветка не треснула, и не крикнула птица, ничего не изменилось в окружающей природе, но Грошев обернулся.
Синцов почувствовал, как сморщилась кожа головы.
Грошев смотрел на другой берег ручья.
Кусты на противоположном берегу шелохнулись, причем как-то сразу вдруг все, словно это сам берег двинулся, точно не берег это был, а зеленая лапа старинного зверя, уснувшего здесь давным-давно.
– Не дергайся! – прошипел Грошев. – Спокойно!
– Что?
– Замри!
– Что…
– Не дергайся! – прошипел Грошев уже страшно. – Не шевелись!
А Синцову уже и без этого сделалось страшно. До совершеннейшей одури. Зачем они вспоминали этих огневушек-поскакушек, навспоминались…
И все вот и вдруг, и совсем рядом.
– Надо стоять, – повторил Грошев.
– Что это? – прошептал Синцов, сильно спотыкаясь словами.
Ага, язык от страха перестал слушаться, стал тяжелым и ватным, точно зубчик чеснока сжевал, а потом еще запил перечным мексиканским соусом.
Синцов смотрел на кусты и хотел бежать. То есть он не хотел, он неожиданно настолько окоченел от ужаса, что не хотел уже ничего. А тело хотело. Миллионы лет травоядной эволюции вскипятили кровь адреналином и требовали немедленно, вот сию же секунду, бежать, бежать, не разбирая дороги, куда угодно от этого шевеления на другом берегу, дальше, как можно дальше.
И была еще другая эволюция, путь, пройденный охотниками и мясоедами, повелителями огня, коллекционерами волчьих клыков и тигриных лап. И эта эволюция презрительно и холодно говорила, что надо стоять, стоять, жить можно только стоя.
– Медведь, – ответил Грошев. – В прошлом году трех подстрелили, остались еще двое, кажется. Следил, собака, в кустах лежал.
– Нападет? – спросил Синцов.
Он услышал, что Грошев тоже испуган. Но по-другому. Зло испуган. Раздражен. Этот медведь, внезапно объявившийся в кустах, его сильно раздражал. Он нагло вклинился в важное дело и мог помешать, его стоило наказать, Синцов подумал, что если бы у Грошева имелось ружье, он бы начал стрелять, а когда убил бы этого медведя, то даже не сходил бы посмотреть, просто прихлопнул бы, как приставучего желтого комара.
Но ружья у Грошева не было. Да и медведя убить, кажется, не так просто, надо знать, куда, в какую точку стрелять.
– Вряд ли нападет. Уже напал бы. Просто смотрит, интересуется. Надо потихоньку пятиться к Бореньке. Не поворачиваясь спиной. Ясно? Ни в коем случае спиной…
– Ясно.
– Шаг за шагом, шаг за шагом, пошел, пошел!
Синцов стоял, ноги прикипели к земле, наполнились ватой, двинуться не получалось, сильно болел живот. От страха.
– Наглеют мишки, – Грошев старался говорить равнодушным голосом. – К городу стали подходить, людей пугают…
