Михаил Зощенко - Заколдованная буква
— Нетвёрдо. Хотелось бы, чтобы и Ветхий завет… в общих чертах. Таинства непорочного зачатия можете не касаться… в подробностях.
О материальной стороне мы договорились быстро, потому что Люсин папа просто продиктовал мне свои условия: заниматься ежедневно, кроме воскресенья, получать я буду столько-то в месяц. Сумму Люсин папа назвал вполне приличную, и я подумал, что быть учителем очень выгодно.
Вдруг в комнату впорхнула черноглазая девчушка в коротком платьице, с загорелыми крепкими ножками в ссадинах и царапинах, с белыми бантами в косичках. Двумя пальчиками она держала в вытянутой руке чёрно-жёлтую (как георгиевская орденская лента) свежепойманную бабочку.
— Познакомься, Люсенька, это твой учитель! — сказал Люсин папа. — Его зовут Лё… (тут он запнулся) Леонид Сергеевич. Подойди, детка, к ним, поприветствуй!
Люся приблизилась ко мне и, не выпуская из пальцев орденоносную бабочку, сделала мне книксен.
— Леонид Сергеевич, скажите, пожалуйста, — сказала она, изучающе глядя на меня в упор, — почему у бабочков нет детей?
Я ответил, надо признаться, не очень изобретательно:
— Потому что им некогда с ними возиться!
— А почему им некогда возиться?
— Потому что надо летать, добывать себе пищу.
— А зачем им пища? У них же зубков нету!
— Они питаются особой пищей.
— Какой?
А какой пищей, в самом деле, питаются бабочки? Я чуть покраснел, и Люся это заметила. В глубине её чёрных глаз зажёгся огонёк, как мне показалось, такой же, как у её папы, скептической усмешки. Но тут в наш разговор с Люсей, на моё счастье, вмешался именно он, Люсин папа.
— Потом, доченька, всё узнаешь у своего учителя. Отпусти насекомое и ступай пока играться!..
Послушная Люся выпустила бабочку. Бабочка подлетела к окну и, треща крылышками, забилась о стекло. Я поднялся и стал прощаться.
IIНа следующий день в точно назначенный час мы уединились с Люсей в её комнате. Она уселась за низкий столик, я устроился в мягком кресле напротив. Начать я решил с русского языка.
— Какие стихи ты знаешь?
— «Птичку божию».
— Ну-ка, прочти!
Люся, глядя на потолок, стала проникновенно декламировать:
Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда,
Хлопотливо не свивает
Долгосвечного гнезда…
— Нужно говорить «долговечного», Люся, а не «долго-свечного».
— Почему долговечного?
— Потому что так Пушкин написал!
— А мне больше нравится, когда долгосвечное гнездо!
— Мало ли что тебе нравится! Надо учить стихи так, как они написаны. Прочти ещё раз.
Люся вперила свой взор в потолок и с той же проникновенностью продекламировала:
Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда,
Хлопотливо не свивает
Долго… свечного гнезда!
Я остановил чтицу и сказал строго:
— К завтрашнему дню ты выучишь «Птичку» заново и будешь говорить «долговечного», а не «долгосвечного». (Тут чёрные загадочные Люсины глаза сердито сверкнули.) А сейчас займёмся арифметикой. Сколько будет два и два?
— Четыре.
— А два и три?
— Пять.
— А пять и два?
— Семь.
— Молодец! Пять и три?
Люся вдруг задумалась. Потом сказала шёпотом:
— Пять и три не складывается!
— Как это — не складывается? Ну-ка, подумай ещё! Она подумала и, покачав своими бантами, повторила упрямо:
— Не складывается.
— У тебя есть кубики?
— Есть.
— Давай их сюда.
Она взяла коробку с кубиками и выложила их на стол.
— Отсчитай три кубика и отложи их в сторону. Она отсчитала и отложила в сторону три кубика.
— Теперь отсчитай и отложи в другую сторону пять кубиков.
Она отсчитала и отложила пять кубиков.
— Теперь смешай обе кучки.
Она смешала.
— Сосчитай, сколько получится.
Она сосчитала и сказала:
— Восемь кубиков.
— Ну, сколько же будет пять и три?
Белые банты снова замотались у меня перед глазами:
— Не складывается!
— Ты же только что сложила кубики!
— Кубики складываются, а цифры не складываются!
Нарочно она, что ли? Я вынул из кармана носовой платок и вытер пот, выступивший на лбу. Люся взглянула на меня искоса и аппетитно зевнула.
— Ты устала?
Она кивнула головой.
— Тогда на сегодня хватит!
IIIТак начались мои двухмесячные муки. Нет, она не была тупым, дефективным ребёнком, она капризная, своенравная девочка. Наверное, опытный, умный педагог сумел бы подобрать ключик послушания к её вздорной натуре, но я… Эта маленькая садистка играла со мной, как кошка с мышонком!
Сегодня прочтёт «Птичку» правильно, назовёт гнездо «долговечным» — я в душе торжествую победу. Но завтра гнездо снова становится «долгосвечным».
Вдруг пять и три у неё «сложилось». Мы вдвоём бурно радуемся этому арифметическому чуду. Завтра пять и три снова «не складывается». С законом божьим дело тоже у нас не ладилось.
— Люся, расскажи, как бог сотворил мир.
— Плюнул, дунул, сотворил!
— Отвечай так, как написано в учебнике. Мы же читали с тобой.
Она смотрит на меня в упор, потом переводит глаза на потолок.
— Леонид Сергеевич, скажите, пожалуйста, почему мухи ползают по потолку кверху животиками и не падают?
— Отвечай, что я тебя спрашиваю!
Она хлопает в ладоши и радостно визжит:
— Не знаете! Не знаете!
Как мне хотелось в такую минуту снять с себя видавший виды ремень и отодрать мою мучительницу как Сидорову козу.
Говорить с Люсиными родителями о своих муках мне не хотелось. Во-первых, мне казалось, что это будет похоже на фискальство. А во-вторых, я боялся, что Люсин папа мне тогда откажет в уроке. Денег за первый месяц занятий он мне не заплатил. То у него не было и он просил меня «немного обождать», то он никак не мог найти куда-то запропастившийся ключ от шкатулки с деньгами. Однажды, когда я попросил денег настойчиво, он, поморщившись, пошёл к себе и вынес «катеньку» — николаевскую сторублёвку.
— Сдачи найдётся, Лёня? — спросил он, улыбаясь, с нескрываемым ехидством.
Сдачи? У меня на стакан семечек не было в кармане.
— Тогда… в следующий раз! — сказал агент страхового общества «Россия» и ушёл прятать «катеньку» в свои закрома.
Я стал плохо спать, похудел ещё больше. Но из самолюбия маме ни в чём не признавался и советов у неё не просил.
День экзаменов в женскую гимназию приближался с неумолимой неотвратимостью, и я понимал, что это будет день моей казни. Так и случилось. Люся провалилась по всем предметам.
С тяжёлым сердцем я постучал в дверь знакомого одноэтажного домика. И на этот раз дверь открыл Люсин папа. Он окинул меня уничтожающим взглядом:
— Пройдёмте в залу!
Когда мы сели, он сказал:
— Даже по закону божьему и то… фиаско! Отец протоиерей… партнёр по преферансу… сказал мне: «При всём желании ничего не мог сделать для вас. Что вы за учителя для неё нашли! Гнать надо в шею таких учителей!»
Я молчал.
— Будущей осенью открывается приготовительный класс, а сейчас… всё псу под хвост, извините за грубое выражение!
Я поднялся и, заикаясь, пролепетал, что хотел бы получить свои заработанные деньги.
Он стал малиновым и тоже поднялся — грозный, пузатый, непреклонный.
— Ну, знаете ли, Леонид Сергеевич… Как это у вас хватает нахальства! Допустим, я заказываю бочку бондарю для дождевой воды, а он, подлец, делает…
Я не стал слушать, что делает подлец бондарь, повернулся и ушёл.
По переулку навстречу мне вприпрыжку бежала Люся. Белые банты в её косичках плясали какой-то весёлый танчик. Она пела на собственный мотив:
Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда.
Хлопотливо ни свивает…
Увидела меня и, показав мне язык, торжествующе проскандировала:
Долгосвечного гнезда!..
Больше я никогда в жизни не занимался педагогической деятельностью, но с тех пор стал глубоко уважать учительский труд как очень тяжёлый и лично для меня — непосильный.
Виктор Драгунский
Рыцари
Когда репетиция хора мальчиков окончилась, учитель пения Борис Сергеевич сказал:
— Ну-ка, расскажите, кто из вас что подарил маме на Восьмое марта? Ну-ка ты, Денис, докладывай.
— Я маме на Восьмое марта подарил подушечку для иголок. Красивую. На лягушку похожа. Три дня шил, все пальцы исколол. Я две такие сшил.
А Мишка добавил:
— Мы все по две сшили. Одну — маме, а другую — Раисе Ивановне.
— Это почему же все? — спросил Борис Сергеевич. — Вы что, так сговорились, чтобы всем шить одно и то же?
