Ольга Перовская - Ребята и зверята
— Ну, а домашние тогда кто же?
— Домашние? Лиса, волк. Они никуда не убегают. Только в погреб очень лезут и в курятник.
Учителям оставалось только расхохотаться.
— Вот история! Всё в голове перепуталось.
Наташу это обидело:
— Нет, ничего у меня не путалось. Жеребец — самое беглое животное. А лиса у нас только по шкафам роется, за сахаром. Я это знаю наверное: лиса у нас живёт целых три года. И волки. И никуда никто не убегает.
Так они и не поняли друг друга.
Учительница не стала доказывать, что исключения только подтверждают общее правило.
А Наташа, когда выросла, сама поняла и очень посмеялась над своей ошибкой.
Соня и я болели свинкой. Шеи у нас распухли, выходить нельзя. Мы сидели и тосковали, запертые отдельно от всех, в комнате с надписью «свинюшник».
Снаружи весна, солнце, ласточки, всюду гроздья сирени, и все знакомые ребята уезжают в поле, встречать Первое мая.
Юлю и Наташу тоже пустили встречать. Они прибежали к нашему окошку, круглолицые, загорелые, и, прижимая к стеклу уже облупившиеся от солнца носы, что-то кричали, рассказывали нам и хохотали. Приводили к окошку Чубарого. Он смотрел через стекло на наши закутанные головы.
Сквозь ограду виднелись линейки с ребятами. Учитель из Михайловки с флейтой, руководительница детской площадки с гитарой… Кто-то принёс фотографический аппарат. Подъехало ещё множество народу.
Стало по-весеннему весело и оживлённо.
Наташу посадили на одну из линеек, а Юля и двое докторят покатили верхом. Мама вышла за калитку, помахала им вслед, а Юле, сверх того, погрозила. Потом пришла к нам в «свинюшник» ставить компрессы.
— Ты что это, мама, грозила?
— А то я грозила, чтобы помнила что надо и ехала поосторожнее.
Юля ехала сбоку линейки и отлично всё помнила. Но эти докторские — ох, и отъявленные же были ребята! — опять стали приставать к ней, чтобы гоняться. Пришлось согласиться.
Тележки пропустили вперёд. Остановились, сгрудились и стали уславливаться, докуда скакать.
С вечера прошёл дождь. Рыхлое, ещё не просохшее поле тянулось к горам и вдалеке словно проваливалось в черноту ущелья. Там, где исчезала дорога, чуть маячило сухое дерево.
— Скачем до дерева!
Досчитали до трёх и поскакали.
— Смотрите, гоняются! — закричали впереди на тележках.
Три годовалые тёлки стояли у края дороги. Они повернули головы навстречу лошадям и ждали. Потом задрали хвосты, замычали и ринулись вперёд.
На беду, одна замешкалась перед Чубаркиной мордой. Он споткнулся на полном ходу и сразу упал на колени.
Юлю словно сорвало с седла и бросило о землю.
— Я глянула, — рассказывала после Наташа, — она упала, и голова у неё откатилась в сторону, как арбуз. Ох, как я испугалась! Соскочила с телеги, подбежала, вижу — это шляпа пустая. А Юля лежит с закрытыми глазами. И Чубарый стоит рядом, отряхивается. Потом стал толкать её носом. Тут подбежали чужие и спугнули его. Я закричала: «Чубарку ловите!» — и скорее за ним.
Учителя не успели опомниться, как коротенькие Наташины ноги замелькали вдогонку за лошадью. Все окончательно растерялись: одна в обмороке, другая куда-то умчалась.
Недолго думая, михайловский учитель пустился за Наташей. Замечательная это была картина: вниз по дороге, балуясь и играя, рысил жеребец. За ним, расстегнув пальтишко и сдвинув шапочку на затылок, поспевала толстенькая девочка, а за ней, придерживая рукой падавшее пенсне, бежал учитель:
— Наташа, Наташа, подожди!
Он махнул рукой. Пенсне моментально свалилось. Этого ещё недоставало! Учитель сощурился, замигал глазами и, встав на четвереньки, пристально уставился в грязь.
А Наташа тем временем мужественно топала калошами, не теряя Чубарого из виду:
— Чубарик, Чубарка! Ну остановись ты хоть на одну минуточку!
И Чубарый как будто услыхал — пошёл всё тише, тише и остановился. Он поднял голову и загляделся на коров.
Ну, Наташа, теперь разводи пары! Долой калоши — мешают только. Раз, два — калоши полетели в разные стороны.
Наташа ринулась в обход.
Ох, и жаркий же это был день! Пальто и шапка отправились за калошами.
— Чубаренький! Чубаренький! Тпрусь, тпрусь!
Наташа собрала подол платья мешочком и сделала вид, что несёт овёс. Конь недоверчиво покосился, вздёрнул мордой, отбежал несколько шагов и снова покосился.
— Тпрусь, тпрусь! — твердила Наташа с отчаянием. Она как будто помешивала и пересыпала овёс в подоле, а сама подбиралась всё ближе и ближе.
Чубарый потянулся, шевельнул ноздрёй и заглянул в платье.
Наташа быстро ухватила повод. Попался! Теперь уже незачем притворяться. Она опустила платье. Чубарка не поверил, что его надули, и принялся разыскивать овёс. Он дул Наташе в лицо, дёргал её зубами за платье и даже куснул за живот.
Он тормошил её до тех пор, пока она не шлёпнула его по большой лоснящейся щеке:
— Нагнул бы лучше голову, дурной! Надо же мне перебросить поводья.
Ну вот, теперь всё как следует. Остаётся только сесть в седло. Вы думаете, это легко сделать, если стремена подняты так высоко, что до них не дотянешься?
Наташа огляделась.
Недалеко от дороги лежал большой камень. Она подвела к нему Чубарого, взобралась в седло и поехала обратно, устало отдувая красные от солнца и беготни щёки.
Первым ей встретился учитель. Он подобрал на дороге Наташины пальто и калоши и всё удивлялся, не понимая, откуда взялись эти вещи. Пенсне он так и не разыскал и прищурился на Наташу, задумчивый и сосредоточенный.
Наташа подумала, что он сердится и потому щурится и проходит мимо. Она придержала Чубарого и закашляла.
Учитель не обратил на это никакого внимания.
— Тогда отдайте калоши, — не выдержала Наташа. — Вы что, уже домой идёте?
— А-аа, это ты? А я не узнал тебя на лошади. Куда ты помчалась? Чубарый и без тебя отлично нашёл бы дорогу домой.
— Вот этого-то я больше всего и боялась. Прибежал бы домой, напугал бы всех. Мама могла бы подумать, что Юля насовсем убилась. Я затем и бежала, чтобы его не пустить.
— Скажите, какая догадливая! А мне это даже не пришло в голову. Так, значит, ты его здесь, на дороге, поймала, не дома?
Учитель пошёл рядом с лошадью. Наташа рассказывала, как она обманула Чубарого. Учитель внимательно слушал. Несколько раз он пристально вглядывался в простодушное лицо рассказчицы, закидывал голову и хохотал.
— Ну, ты прямо молодец! А я вот потерял очки и теперь не знаю, что делать.
— А где вы их потеряли?
— Да вон, кажется, там…
— Давайте я поищу. Подержите Чубарика.
Наташа спустилась на землю и стала ходить, согнувшись в три погибели.
— Вот же они! — крикнула она вдруг, поднимая залепленные грязью пенсне.
— Ну, теперь я живу! — повеселел учитель. Он вытер пенсне носовым платком, надел на нос и сказал: — Куда же мы теперь? Домой или к Юле?
— Зачем домой? Дома, пожалуйста, ничего не говорите. Напрасно только достанется Юле, да и Чубарку могут отнять. Лучше поедемте к Юле поскорее. Хотите, садитесь сзади меня… Да не так! С левой стороны надо садиться.
Учитель, улыбаясь командирскому Наташиному тону, полез на спину лошади. Чубарка повернул голову и с удивлением смотрел. Он сразу же почуял, что учитель — неважный ездок. Только учитель занёс ногу, Чубарый изловчился и куснул его за ляжку. Учитель умостился за седлом, потёр ляжку и поправил пенсне.
— А правь ты сама. Я ведь не умею, — сказал он и сконфузился.
Теперь уж и Наташа повернула голову и взглянула на этого странного большого человека.
Юлина голова быстро поправилась, и всё пошло по-старому. Потом, долгое время спустя, стала она у неё сильно болеть.
— Может быть, это от того удара, — сказал доктор.
Боли мучили Юлю круглый год. А зимой ещё и Соня сломала себе руку.
Раз вечером возвращалась она мимо колоды, где поят лошадей.
Там стояли чьи-то кобылицы. Чубарка, конечно, заартачился, заплясал на льду, поскользнулся и упал.
Падая, Соня вытянула руку вперёд, и рука сломалась. Кость хрустнула в двух местах — у кисти и чуть пониже локтя. Это было так больно, что, по словам Сони, во рту у неё стало «ужас как сладко, а в голове сразу замигали звёзды».
В это время проходил какой-то знакомый. Он подбежал, поднял лошадь и Соню:
— Что, больно?
— Очень, — сказала Соня сквозь зубы. — Ох, не троньте руку! Домой! Ведите Чубарого в поводу.
Мы с матерью разматывали нитки. Вдруг открылась дверь. В комнату вошёл пар, потом Соня, неся перед собой согнутую руку, потом знакомый, поддерживая её.
У Сони слетела шапка, голова растрепалась, и одна бровь вздёрнулась, как у мамы, высоко, до самых волос.
— Не пугайся, пожалуйста, — сказала она матери, — я просто сломала руку. Но Чубарка тут ни при чём. Он сам тоже упал и ударился.
