Марк Твен - Похождения Тома Соуэра
"Она двигалась подобно одному изъ тѣхъ свѣтлыхъ существъ, которыя грезятся юнымъ романтическимъ душахъ въ ихъ мечтахъ о залитыхъ солнцемъ вѣсяхъ фантастическаго Эдема. То была царица красоты, не украшенная ничѣмъ, кромѣ одной своей лучезарной прелести. Ея поступь была такъ легка, такъ неслышна, что появленіе этой красавицы прошло бы незамѣченнымъ, не подозрѣваемымъ, — какъ и многихъ другихъ, — если бы ея благотворное прикосновеніе не порождало таинственнаго трепета. Но въ чертахъ ея была напечатлѣна грусть, — подобная ледянымъ слезамъ на одѣяніи декабря. Она указала мнѣ на стихіи, бушевавшія извнѣ, и на двухъ предстоящихъ лицъ…"
Этотъ кошмаръ тянулся на цѣлыхъ десяти рукописныхъ страницахъ и заключился нравоученіемъ, до того уничтожающимъ всякія упованія лицъ, не принадлежащихъ къ пресвитеріанской церкви, что именно этому сочиненію была присуждена первая награда, какъ увѣнчивающему все, что слышалось въ этотъ вечеръ. Мѣстный мэръ, вручая награду авторшѣ, сказалъ, что она была краснорѣчивѣе всѣхъ, кого ему только приходилось слышать, и что самъ Даніель Уэбстеръ могъ бы похвалиться такимъ произведеніемъ.
Послѣ всего этого, мистеръ Доббинсъ, въ упоеніи радости, отодвинулъ свой стулъ, оборотился спиною къ публикѣ и началъ чертить на черной доскѣ карту Америки, съ цѣлью проэкзаменовать учениковъ изъ географіи. Но рука ему плохо повиновалась и въ комнатѣ раздалось глухое хихиканье. Онъ понималъ, что дѣло идетъ плохо и сталъ поправлять чертежъ, стеръ нѣкоторыя линіи, провелъ снова, но онѣ вышли еще уродливѣе и смѣхъ усилился; онъ сталъ водить рукою усерднѣе, рѣшившись не смущаться насмѣшками; онъ чувствовалъ, что всѣ глаза устремлены на него и ему казалось, что, дѣйствительно, чертежъ выходитъ теперь правильнѣе. Однако, въ классѣ продолжали пересмѣиваться, и все громче и громче. На это была своя причина. Подъ кровлею школы былъ чердакъ съ подъемною дверью надъ самою головою мистера Доббинса; эта дверца была открыта и изъ нея спускалась кошка, посредствомъ веревки, подвязанной ей подъ мышки; морда у нея была обмотана тряпкой на глухо, такъ что она мяукнуть не могла. Медленно опускаясь, она то перегибала все тѣло кверху, ухватываясь когтями за веревку, то отпрядывала внизъ и перебирала безпомощно лапами въ воздухѣ. Смѣхъ усиливался: кошка была уже въ шести дюймахъ отъ головы учителя, погруженнаго въ свою работу; еще ниже, ниже, и она ухватилась съ отчаяніямъ за его парикъ… причемъ въ то же мгновеніе, была вздернута снова на чердакъ съ пріобрѣтеннымъ ею трофеемъ!.. А обнаженный черепъ мистера Доббинса показался какъ бы окруженный сіяніемъ: сынъ живописца позолотилъ плѣшь!»
Засѣданіе было прервано. Мальчики отомстили за себя. Наступили каникулы [3].
ГЛАВА XXIII
Томъ примкнулъ къ обществу «Юныхъ трезвенниковъ», его привлекала декоративность ихъ костюма. Онъ далъ обѣтъ не курить, не жевать табаку, не сквернословить, пока онъ будетъ состоять братчикомъ. Но онъ узналъ тутъ нѣчто новое, а именно то, что стоитъ пообѣщать не дѣлать чего-нибудь, чтобы захотѣлось сдѣлать именно это. Его стало страшно мучить желаніе напиться и поругаться, и оно усилилось до того, что лишь надежда покрасоваться гдѣ-нибудь съ своимъ пупсовымъ шарфомъ удержала его отъ выхода изъ общества. Скоро наступало «Четвертое іюля», но онъ пересталъ думать объ этомъ днѣ, не проносивъ своихъ путъ еще и двухъ сутокъ, а возложилъ свои надежды на стараго Фразера, мирового судью, который лежалъ уже на смертномъ одрѣ, и котораго должны были, разумѣется, хоронить съ большой церемоніей, согласно его высокому званію. Въ теченіе трехъ дней, Томъ очень интересовался здоровьемъ мистера Фразера, старался разузнавать, каково ему? Иногда надежды его такъ повышались, что онъ вынималъ всѣ свои мундирныя отличія и примѣрялъ ихъ передъ зеркаломъ. Но старому судьѣ было то лучше, то хуже, что выводило Тома изъ себя. Наконецъ, стало извѣстно, что ему гораздо лучше, онъ поправляется. Тому было досадно, онъ чувствовалъ даже что-то вродѣ обиды. Онъ подалъ въ отставку тотчасъ же, а въ ту же самую ночь старику стало вдругъ хуже и онъ умеръ. Томъ рѣшилъ не довѣрять болѣе никогда и никому въ подобныхъ случаяхъ. Похороны были очень пышныя и братчики парадировали на нихъ съ величіемъ, разсчитаннымъ на то, чтобы уморить завистью покинувшаго ихъ сочлена.
Но Томъ былъ теперь человѣкъ свободный; это тоже что-нибудь значило. Онъ могъ пить и сквернословить, если пожелаетъ, но, къ его удивленію, ему вовсе этого не хотѣлось. Простая возможность дѣлать все это невозбранно отнимала у него всякую охоту къ тому, лишало дѣло его прелести.
Онъ сталъ замѣчать, что вакаціи, которыхъ онъ ждалъ такъ страстно, начинали его тяготить. Онъ вздумалъ было вести дневникъ, но не случалось рѣшительно ничего въ эти дни, и потому онъ отбросилъ эту затѣю.
Первоклассный изъ всѣхъ черныхъ менестрелей явился въ мѣстечко и произвелъ впечатлѣніе. Томъ и Джо Гарперъ образовали тотчасъ оркестръ и это тѣшило ихъ вътеченіе двухъ сутокъ.
Даже празднованіе знаменитаго «Четвертаго іюля», такъ сказать, оплошало, потому что въ этотъ день былъ ливень, и самый большой человѣкъ въ свѣтѣ (какъ предполагалъ Томъ), мистеръ Бентонъ, членъ сѣверо-американскаго сената, рѣшительно не оправдалъ ожиданій: онъ не былъ двадцатипятифутоваго роста, даже близко къ тому не подходилъ.
Прибылъ циркъ. Мальчики играли потомъ въ циркъ три дня, устроивъ палатки изъ драныхъ ковровъ. Плата за входъ была: три булавки съ мальчика, двѣ съ дѣвочки. Потомъ и эта забава была оставлена.
Было нѣсколько «баловъ» у мальчиковъ и у дѣвочекъ, но на нихъ было уже до того весело, что въ скучныхъ промежуткахъ между ними было еще скучнѣе.
Бекки Татшеръ уѣхала на вакаціи къ родителямъ, жившимъ въ Константинополѣ, слѣдовательно, не оставалось ничего свѣтлаго въ жизни! А тайна, касавшаяся убійства, оставалась хронической мукой Тома. Это была истинная язва по своей неотступной боли.
А тутъ онъ заболѣлъ корью.
И въ теченіе двухъ длинныхъ недѣль, онъ пролежалъ въ заключеніи, умирая для міра и всего происходившаго въ немъ. Онъ проболѣлъ очень тяжко, оставался безучастнымъ ко всему, а когда поднялся снова на ноги и сталъ слабо бродить по мѣстечку, то замѣтилъ, что на всемъ и на всѣхъ лежала печать унынія. Какъ онъ узналъ, здѣсь было совершено много «обращеній» и не только взрослые, но всѣ дѣвочки и мальчики «поняли религію». Томъ розыскивалъ, все еще не теряя надежды, хотя одну грѣшную физіономію, но разочаровывался повсюду. Джо Гарперъ сидѣлъ надъ Библіей; Томъ отвернулся отъ печальнаго зрѣлища и пошелъ къ Бену Роджерсу, но встрѣтилъ его на пути: Бенъ занимался посѣщеніемъ бѣдныхъ и шелъ съ корзиною, наполненною душеспасительными брошюрками. Томъ поймалъ Джима Голлиса; тотъ обратилъ его вниманіе на перенесенную имъ корь, какъ на предостереженіе свыше. Словомъ, всякій мальчикъ, встрѣченный имъ, прибавлялъ лишнюю тяжесть къ его угнетенности и, когда въ отчаяніи онъ бросился за утѣшеніемъ къ своему закадычному другу, Гекльберри Финну, и тотъ встрѣтилъ его какимъ-то текстомъ, ему стало жутко, онъ воротился домой и залѣзъ въ постель, убѣждаясь въ томъ, что онъ одинъ во всемъ поселкѣ былъ осужденъ на вѣчную, вѣчную погибель.
Ночью разразилась страшная гроза съ проливнымъ дождемъ, грозными раскатами громаи ослѣпительными, непрерывными молніями. Томъ зарылся съ головою подъ одѣяло и ждалъ съ трепетомъ своей гибели, будучи твердо увѣренъ, что вся эта суматоха совершается ради него. Онъ думалъ, что искушалъ уже терпѣніе высшихъ силъ до послѣднихъ предѣловъ и что теперь начинается и расправа. Ему показалось бы, можетъ быть, что для умерщвленія клопа не стоитъ вывозить цѣлую батарею и тратить артиллерійскіе снаряды, но онъ не находилъ вовсе страннымъ, что понадобилась такая страшная гроза для того, чтобы выдернуть землю изъ подъ ногъ такого мелкаго насѣкомаго, какъ онъ самъ…
Мало по малу, буря стихла, не исполнивъ своего назначенія. Первымъ порывомъ мальчика было выраженіе признательности за то и обѣщаніе исправиться. Но вторымъ, — обождать еще, потому что второй бури могло и не бытъ…
Но на слѣдующій день доктору пришлось явиться опять: Тому снова стало плохо. Въ этотъ разъ, онъ пролежалъ три недѣли, которыя показались ему цѣлою вѣчностью. Когда онъ снова всталъ на ноги, то былъ едва благодаренъ за свое спасеніе, вспомнивъ, до чего онъ сдѣлался одинокъ, до чего отстали отъ него и покинули его всѣ товарищи. Но когда онъ пошелъ печально по улицѣ, то увидѣлъ собраніе: Джимъ Голлисъ изображалъ предсѣдателя палаты, въ которой онъ и другіе его юные сочлены судили кошку, обвиняемую въ убійствѣ, причемъ и жертва преступленія, птица, была на лицо. Далѣе, Тому попались Джо Гарперъ и Гекъ Финнъ, кушавшіе украденную дыню. Со всѣми ими, бѣдняжками, случился рецидивъ, какъ и съ Томомъ.
