Петр Капица - Мальчишки-ежики
Ромка рассказал, как вышагивал битюг, везя на высокой телеге покрытого знаменем Живнина.
— И телега, видно, моя, — обрадовался Трофим и тут же предложил: — Сходим с тобой в милицию. Свидетелем будешь. Да не зазря — на мороженое заработаешь.
— Мне мать не разрешает свидетелем быть, — ответил Ромка.
Анна стояла рядом, но не слышала разговоров.
— Аннушка, милая, — обратилась к ней Матреша. — Разреши Ромушке с моим в милицию сходить.
— А? Что? В милицию? Зачем в милицию? — словно очнувшись, стала спрашивать мачеха. Она ничего не понимала, а разобравшись, переполошилась:
— Нет, незачем ему в милицию ходить. Мало ли чего мальчишка наболтает. Да ему и не поверят. Взрослого в свидетели берите.
— Может, ты, Аннушка, сама пойдешь?
— Нет, нет, — точно испугавшись, стала отнекиваться Анна. — Что вы… некогда мне по милициям ходить. Я на рынке все бросила.
Схватив Димку и Ромку за руки, она поспешила увести их подальше от тюрьмы. На углу около базарной площади мачеха строго приказала:
— Бегите домой… чтоб духу вашего тут не было. Если увижу, уши оборву!
Но мальчишки не скоро в этот день попали домой. Как только Ромка с Димкой расстались с мачехой, их нагнали братья Зарухно.
— Пошли в пионерский клуб, — предложил Гурко. — Узнаем, когда сбор будет.
У здания укома комсомола мальчишки наткнулись на парней и девушек, выносивших венки и знамена.
— Куда это? — спросил Нико у комсомольца.
— Коле Живнину. Сегодня похороны.
В пионерском клубе уже собралось человек двадцать ребят. Многие принесли полевые и садовые цветы.
— А вы где пропадали? — спросил у братьев Геня Тубин. — Я за вами девочек посылал. Цветы нужны.
— Так мы сейчас… вмиг нарвем, — сказал Нико.
— Не в чужом ли саду? — поинтересовался вожатый.
— Угу, в чужом, — сознался Нико.
— В красном галстуке через забор полезешь? — изумился Тубин.
— Не-е, — поспешил заверить Нико, — галстук я в карман спрячу.
— Отставить цветы! — строго сказал вожатый. — И помните: пионер по чужим садам не лазает и без спроса ничего не берет.
— Понятно, — хмуро буркнул Нико, и вожатый понял, что пионерские обычаи не очень-то ему по нутру.
— Обойдемся без ваших цветов, — сказал он. — Понесете венок из елок и бумажных цветов, который девочки сплели.
* * *На похороны Живнина собралась добрая половина города. Железнодорожники прислали духовой оркестр, который при выносе тела заиграл траурный марш. Скорбные звуки, разнесшиеся с больничной горы, поплыли над улицами.
Красный гроб, установленный на дроги, покрыли венки из живых цветов.
Позади дрог в первом ряду шли Муся Мальченко и другие комсомолки из швейной мастерской. Девушки были все в черных платьях, с красными гвоздиками на груди. Если бы подруги не подхватили Мусю под руки, когда грянул оркестр, она, наверное, повалилась бы в пыль мостовой. Ноги временами отказывали ей, Муся с трудом их передвигала.
Ромке, который шел позади, еще не доводилось видеть такого молчаливого горя. И Мусины подруги плакали безмолвно, лишь мокрые щеки выдавали их.
Траурная процессия растянулась чуть ли не на полверсты. Кроме пионеров, комсомольцев, старых большевиков, агентов угрозыска и милиционеров к шествию присоединились все, кому ненавистны были насильники. Из переулков и боковых улиц подходили все новые и новые люди.
Оркестр не умолкал до самого кладбища. Дроги остановились у ворот. И здесь все смешалось. Комсомольцы подхватили гроб на руки и понесли на плечах.
У свежевырытой могилы Геня Тубин сказал:
— Мы, Коля, знаем, как тебе не терпелось скорей увидеть в нашем городе ребят в красных галстуках. Ты многое сделал, чтобы у нас появились юные пионеры. Поэтому мы все пришли провожать тебя в последний путь. Прощай, наш друг. Ты останешься в наших сердцах.
Суд
Ночью у Громачевых был обыск. Милиционеры перетрясли постели, спускались в погреб, были на чердаке, в сарае, но больше всего рылись в вещах Анны.
— Где у вас флажок? — спросил у нее сотрудник угрозыска.
— Какой флажок? Нет у меня никакого флажка, — сказала Анна. — Может, вам нужна тряпочка, которой я прикрываю от пыли приправы? Так вот она.
Мачеха показала розовую салфетку.
— Не придуряйся, — остановил ее милиционер. — Мы за тобой давно следим. Лучше вытаскивай без разговоров, чтобы нам зря не перетряхивать твои тряпки.
Так как Анна флажок сожгла, то они конечно его не нашли и, видимо, обозлились.
— Одевайся, — приказал сотрудник угрозыска. — Пойдешь с нами.
— Это что же — арестуете меня? — каким-то не своим, будто осипшим голосом спросила Анна.
— Да, имеем ордер на арест, — и милиционер показал мачехе сложенную пополам бумажку. — Разрешается захватить с собой белье, полотенце, мыло и зубную щетку, — добавил он и, подойдя к мальчишкам, поинтересовался: — А вы что ж — одни останетесь?
— Нет, у нас отец есть, — ответил Ромка. — Он должен утром приехать.
— Скажите отцу, чтобы обязательно зашел в угрозыск.
Ничего не взяв из вещей, милиционеры подождали, пока Анна увяжет в узелок белье, и лишь затем предложили:
— Пошли.
Уходя, мачеха даже не взглянула на мальчишек.
В начале девятого часа в доме появился отец со своим сундучком, пахнущим паровозом. Узнав о ночном обыске, он оторопел:
— За что же ее?
Ромка рассказал о флажке и о мельнице.
— Ничего такого не могло быть, — строго заметил отец. — Не выдумывай. Ты еще сопливый, чтобы в таких делах разбираться.
Видно, своими догадками Ромка отбил у отца аппетит. Хлебнув несколько ложек бульона, он отодвинул тарелку и сказал:
— Пойду узнаю, что ей предъявлено. Может, напрасно забрали.
Старый Громачев не стал переодеваться, так в рабочей, испятнанной мазутом одежде и пошел.
Вернулся он хмурым, уставшим, будто постаревшим на несколько лет. Ничего не говоря мальчишкам, машинально разделся и улегся отдыхать.
Чтобы не мешать ему, братья вышли на улицу и там стали раздумывать: что делать с монтекристо, купленным у бандита?
— Я все боялся, что найдут его, — сказал Дима. — И нас тоже арестуют.
— Где же ты его держал?
— Сперва под подушкой, а как пришли с обыском, — спрятал за ремнем под рубашкой.
— А если бы тебя ощупали?
— Я бы сказал, что нашел.
— Так бы тебе и поверили! Могли в тюрьму посадить и из пионеров выгнать. Надо пистолет утопить, — предложил Ромка. — Все равно патронов не достать.
— Что ж, мои деньги ни за что ни про что пропали? — сопротивлялся Дима. — Давай лучше спрячем в дупло.
Они так и сделали: завернули монтекристо в промасленную ветошь, набрали в банку сырой глины и вдвоем вскарабкались на старую черемуху, росшую у фоничевского сарая. Димка запихал в узкое дупло пистолет, а Ромка глиной замазал отверстие.
Не успели мальчишки спуститься на землю, как из дома Фоничевых донеслись крики, хлесткие удары. Во двор выбежала с распущенными волосами Матреша, за ней — Трофим. Изврзчик нагнал жену у грядок и принялся стегать собранными в жгут вожжами.
— Чертова борода, не смей драться! — закричал Ромка с дерева.
— Милицию позовем! — пригрозил Дима.
А Трофим словно был глухим. Сбив жену с ног, он продолжал стегать ее и приговаривать:
— И в дом не смей… Твое место в хлеву со свиньями.
Злобно пнув жену сапожищем, он ушел в дом, с грохотом захлопнув дверь.
Мальчишки, видя, что Матреша неподвижно лежит меж грядок, спустились с дерева, расширили лаз — на случай, если придется удирать, — и подползли к избитой соседке.
— Тетя Матреша, не плачьте, — сказал Дима. — Уходите к нам… сейчас папа дома, он не позволит Трофиму драться…
— Ой, миленькие мои, вы-то хоть не смотрели бы, как он зверствует. Не для детей это…
Мальчишки помогли ей подняться и повели в свой дом. Отец усадил Матрешу на топчан и дал ей валерьянки.
— Чего это на вас Трофим кидается? Пьян, что ли?
— Да нет, трезвый. Все насильниками меня попрекает, поганой зовет. Сперва на чистую половину не пускал, а сейчас нигде жить не позволяет. Твое место, говорит, в хлеву, со свиньями…
— А вы у нас живите, — предложил старый Громачев. — Я в поездах по три дня пропадаю, хоть за мальчишками присмотрите.
— А что же Анна?
— Нет у нас Анны. Ночью ее арестовали и не скоро выпустят. Был я в милиции — говорят, мельник ее связной сделал. С Серым на пару действовал.
— Господи, сколько горя от этого Серого! В каждом доме слезы. Застращали они, видно, ее. Ах, несчастная Аннушка! Может, передачу ей снести?
— Пока следствие не кончится, передавать ничего нельзя, — печально сказал отец. — Мне вот на дежурство пора.
