Татьяна Поликарпова - Две березы на холме
Особенно здорово было, что мы живем вдвоем с Зульфией. Все время вместе!
Сначала мы с ней дома сели и записали, что можно спеть. Много же мы, оказалось, знали песен - все в дороге пели, от Лены я узнала немало. Конечно, прежде всего «Вьется в тесной печурке огонь…». Мы ее еще в совхозной школе пели, в четвертом классе. Потом, «Офицерский вальс»: «Ночь коротка, спят облака…». Очень кстати вспомнили и «Васю-Василька». Песня весело и дружно получается из-за громкого припева: «Эй, дружок!» - если только грянуть, особенно мальчишескими голосами: «Эй, Вася-Василек!» И зачастить-зачастить с издевочкой:
Не к лицу бойцу кручина,
Места горю не давай.
Если даже есть причина,
Никогда не унывай!…
И потом опять врастяжку:
Места горю не дава-ай…
И снова резко, весело:
Никогда не унывай!
И повторяли:
Не унывай!
Это обязательно надо! Эх, хорошо бы спеть то, что по радио не поют, а мы поем по дороге:
Вдыхая розы аромат…
Или:
Эх, бирюзовые, золоты колечки…
Или:
Эх, загулял, загулял, загулял
Парень молодой!…
Одним словом, все на «Эх!». Но мы понимали, что эти песни не для школы. Хотя взять песню «Ехали цыгане», где «парень молодой»… Она, пожалуй, и годится. Тем более что имеет национальные черты: про цыган.
Зульфия со мной согласилась и предложила вспомнить еще и про Шамиля.
- Можно б и «Хас-Булат удалой», тоже национальная, - задумчиво сказала Зульфия, - но там есть слова еще не для нас… Помнишь ведь?
Я кивнула.
- А так она хорошо у нас получается…- продолжала Зульфия. Мы с ней немного помурлыкали мелодию - хорошо! Широкая, раздольная! Ну, да что время зря терять, ясно, что ее нельзя.
И мы стали вспоминать Шамиля. Ведь Шамиль - национальный герой, вождь восставших. Это будет кстати.
Но мы вспомнили только два куплета и припев. Это все знают:
На горе стоит Шамиль,
Молится он богу…
Хм, богу… Не очень-то хорошо, конечно… Но все-таки понятно. Ведь в то время восставшие мусульмане верили в своего бога и как раз объединялись на борьбу с царем на почве религии и своего бога.
Потом шло в песне так:
Вынимает свой кинжал,
Кладет на дорогу…
И тут меня осенило!
- Зульфия! - заорала я. - Это же можно все разыграть! Ктонибудь будет Шамилем и все, что поется, станет выполнять на сцене! Во, гляди!
Я встала в горделивую позу, выставив ногу вперед, и хмуро посмотрела вдаль. А потом медленно опустилась на колени и провела ладонями, сложив их в лодочку, по лицу, ото лба к подбородку. Затем настала очередь кинжала. Медленно подведя правую руку к поясу слева, я еще медленнее вытащила «кинжал», придерживая «ножны» левой, и, склонившись, положила его на дорогу.
Я вскочила.
И потом Зульфия:
«Ойся да ойся!
Т
ы меня не бойся!
Я тебя не укушу,
Ты не беспокойся!»
Это мы уж с ней вместе проорали, выкидывая друг перед другом руки то вправо, то влево и высоко вскидывая колени. Лезгинку мы с ней изобразили.
- И знаешь, когда пойдет «Ойся!», пусть он кинжал возьмет в зубы, вот так! - оскалилась яростно Зульфия, и ее черные глаза сверкнули страшно.
- Зульфия-а! Да ты знаешь, что ты готовый Шамиль! Посмотрись-ка в зеркало, вот так! - И я оскалила зубы.
Зульфия посмотрелась, но долго не могла удержать свирепую гримасу - расхохоталась.
Потом мы быстро записали второй, всем известный куплет. Это когда к Шамилю приходит его невеста (очевидно, туда же на гору) и нежно его упрекает:
«Ах, зачем ты не пришел,
Когда я велела,
До двенадцати часов
Лампочка горела!
И дальше снова яростный танец «Ойся!». Теперь уже вместе с невестой. Как танцуют горские невесты, мы не знали, и на всякий случай, пока, она танцевала, как Шамиль.
Тут мы решили, что для невесты я не гожусь, потому что почти на голову выше «Шамиля», и согласились: отличная невеста выйдет из Верки Матвеевой.
Но больше ничего мы не знали из «Шамиля», только две строки из самого конца, где он грозно говорит своей невесте:
«А затем я не пришел,
Чтоб тебя зарезать!» -
и закалывает ее кинжалом.
- И это непонятно, - вздохнула Зульфия. - Он не пришел, чтоб ее зарезать!
- Нет, понятно, - возразила я. - Это он так иронизирует. Дескать, вчера бы пришел, так вчера бы зарезал. А так сегодня сама, мол, напросилась.
Но тут я замолкла, так как все равно было неясно: за что Шамиль должен резать невесту?! Тем более будучи вождем восставшего народа, хоть пока и несознательным? Ответ подсказал Хас-Булат: там-то были все куплеты известны. Мы вспомнили Хас-Булата и догадались, за что: за измену!
Теперь оставалось лишь сочинить куплеты, чтоб и всем стало ясно. Естественно было начать ответ издалека, повторяя невестин же вопрос:
«Ах, затем я не пришел…»
Конечно, он к ней обращается: «Моя дорогая!» Итак:
«Ах, затем я не пришел,
Моя дорогая…» -
написала я, проговаривая вслух, и Зульфия легко докончила одним духом:
«Что молился на горе,
Кинжалом сверкая!»
И мы дружно закрепили успех припевом!
А дальше должна она сообщать про свою измену, и тоже с издевкой и в открытую, как полагается гордой горянке.
«Ты меня не пожалел…» -
стала я писать. И пока моя рука выводила буквы, в голове сложилось остальное:
«Но и я молилась!
А теперь узнай, что я
К тебе изменилась!»
И пошла «Ойся!», да такая, что чуть зеркало не сорвалось с крюка над столом.
- Слушай! - вдруг среди «Ойся!» остановилась Зульфия и в ужасе округлила глаза. - Слушай! Я ведь вспомнила настоящий куплет! Что же, теперь все пропадет?!
- Говори же! - топнула я ногой в азарте и бешенстве.
«Ах, затем я не пришел,
Кинжал затупился…
А теперь я наточил
И к тебе явился…» -
падающим голосом, все ниже и тише, проговорила Зульфия.
Мы стояли друг против друга, как два боевых петуха, уже утратившие пыл боя, но еще не умеющие разойтись с честью.
- Ой, Зульфия! Как хорошо, что ты его не сразу вспомнила! - начала я что-то понимать. - Тогда б мы ни за что не стали сами сочинять… А больше ничего не помнишь?
Зульфия затрясла головой, что нет.
- Правда, - заговорила она уже веселей, - этот куплет вовсе не мешает! Пусть будет!
Мы закончили жуткую историю шамильской любви, сочинив и еще один куплет, который исполняется на два голоса. Невеста спрашивает:
«Ты зачем его точил?
Это что за дерзость?»
И он отвечает:
«Я затем его точил,
Чтоб тебя зарезать!»
Мы были очень довольны. И много раз подряд проделали «Ойся!». Устали и уселись к столу, чтоб все хорошо переписать в двух экземплярах. Но, дойдя до припева, я споткнулась: «Я тебя не укушу» совсем не подходит ко всей сцене! Какая-то ерунда. Словно бы в насмешку. Я сказала об этом Зульфии. У нас же трагедия! Шамиль же кинжалом ее зарезал!
- Ага! - нашлась Зульфия. - Вот так и напишем - про зарезать! Ого как!
«Ойся да ойся!
Ты меня не бойся,
Я тебя не буду резать,
Ты не беспокойся!»
Мы все переписали. Теперь «Шамиль» готов к первой встрече с Марией Степановной. А у меня было еще одно предложение. Я хотела прочитать отрывок из статьи, вырезанной мною в прошлом году из газеты «Правда». Я хранила его в тайной тетради, где у меня между страниц лежали вырезанные из газет фотографии и вот даже одна статья.
Но я приберегу ее для генеральной репетиции. А сначала только Марии Степановне покажу. Потому что много раз нельзя вслух читать то, о чем в ней рассказывалось. Я и Зульфии не могла ее показать: тетрадь хранилась дома.
И, переписав все и сложив в сумки учебники на завтра и принимаясь готовить свой завтрашний обед, мы не могли успокоиться и все пели «Шамиля». Мы представляли себе, как Вера Матвеева запоет:
«Ах, зачем ты не пришел…»
И я жалела, что не придется самой участвовать в «Шамиле». А не придется! Тем более если читать тот отрывок из статьи.
Утром выпал первый снег. Тот самый, который зиму предвещает, но еще не начинает. И все равно первый снег - событие! Мы шли в школу и дышали свежим запахом огурцов. Очень люблю я, когда так пахнет. А то бывает в день первого снега в воздухе запах сырой тыквы. Такой запах иной раз стоит и в зимние оттепельные вечера.
