Наталья Парыгина - Я вернусь! Неудачные каникулы
Юлька молчала. Стояла, тупо уставившись неподвижным взглядом в пол, и молчала. Странные люди. Почему нужно выбирать такие слова, чтобы они царапали душу? И почему нужно считать всех людей скверными? Пашку. И меня. Ну да, и меня она считает скверной, ленивой, грубой. А себя — хорошей.
— У них вся семья паршивая. Мать я не знаю, мать давно померла, а бабка — спекулянтка и пьяница. Отец женился, уехал, а Пашку с ней оставил. Он ещё паспорта не имел, а уже ларьки обкрадывал.
— Никогда он не воровал! — сказала Юлька.
— А ты откуда знаешь? — вскинулась мать.
— Стало быть, без отца-матери парнишка-то? — спросил отец.
— Он и при отце плохо себя вёл, — заговорила Ирина Игнатьевна. — В седьмом классе… Юля, помнишь, как он на моём уроке выпустил из кармана воробья?
— Это не он.
— Он!
— Нет, не он.
— Кто же? Ты знаешь?
— Знаю.
— Скажи. Ну скажи, теперь уже, два года спустя, всё равно никого не подвергнут наказанию.
— Славка Милюков.
— Не может быть!
— Может. Они поспорили. Чёрный сказал, что, если кто-нибудь другой напроказит и не будут знать — кто, всё равно скажут на него. Они спорили на перочинный ножик. И Славка отдал Чёрному ножик.
— Я и говорю — с ножами ходят, — сказала мать. — Шпана и шпана. Не смей с ним больше видеться! И на обрыв не ходи. Нечего тебе там делать, рано ещё свиданки назначать.
Юлька почти не слушала мать. «Надо так жить, чтобы к тебе не придирались, — думала она. — Если бы я сегодня не опоздала на контрольную, никому не было бы до меня дела. А я всё равно была бы такая же. Из-за маленькой случайности столько суетни. А о чём я думаю, они не знают. И не хотят знать. Лишь бы слушалась. Надо научиться прикидываться».
— Будешь эту неделю без кино, — заявила мать. — А если ещё когда к Чёрному подойдёшь — гляди, худо будет.
— Юля, в общем-то, неплохая девушка, — заговорила Ирина Игнатьевна, смущённая суровым приговором.
— Кабы её не держать в жёстких рукавицах, давно бы с пути сбилась, — возразила мать.
— А за что же, — нерешительно проговорил отец, — за что же парнишку из школы-то изгнали?
— Ты не об нём, ты о своей думай! — раздражённо проговорила мать. — Ты — отец. Запрети ей дружить со шпаной.
— Я, Аня, этого парня не видел, — сказал отец негромко, но с тем внутренним упрямством, которое Юлька не раз уже замечала в нём. — Может, наоборот… Может, помочь надо…
— О господи! — с сокрушением воскликнула мать.
— Школа сделала всё возможное, чтобы перевоспитать этого подростка, — сказала Ирина Игнатьевна и встала.
— Уж я буду за ней следить, — пообещала мать, кивнув в сторону Юльки.
Они оба, мать и отец, вышли в переднюю проводить учительницу. Юлька не вышла. Стояла так же, прислонившись к колоде двери, словно её тут приклеили. А когда хлопнула дверь, быстро убежала к себе в комнатку, легла ничком на кровать, не включая света, подумала: «Хоть бы не пришли!»
— Не ходи к ней, — услышала через дверь голос отца, — пусть одна подумает.
— Испортишь ты её, — сказала мать.
Но всё-таки послушалась — не пошла к Юльке.
4
Юлька совсем и не собиралась дружить с Пашкой Чёрным. Пока его не исключили из школы, они учились в одном классе, но Юлька всегда держалась в стороне от мальчишек. Она даже не разговаривала никогда с Пашкой. И ничуть не жалела, когда его исключили из школы. Потому что он сам был виноват.
Чёрного исключили из школы за то, что он погубил школьный сад. Ночью с одним парнем — тот парень был старше и в школе не учился, просто так болтался по улицам, — с тем парнем они пришли в школьный сад и спилили семь самых лучших яблонь. Яблоням было уже шесть лет, их садили накануне выпуска из школы десятиклассники, когда Юлька училась во втором.
Осенью на месте спиленных яблонь посадили новые. Они были тоненькие, с голыми ветками, беззащитные, словно первоклашки среди старших ребят. А Пашку осенью бабушка устроила в строительное училище.
Юлька не думала о Чёрном, пока он не ходил на обрыв. Он уже недели две ходил, и Юлька стала приглядываться к нему просто из любопытства. Зачем он стоит там по утрам? Любуется природой? Вряд ли. Если бы он любил природу, он никогда бы не спилил яблони. Юлька не смогла бы спилить такие деревья. А он спилил.
Непонятно зачем, но почти каждое утро Пашка раньше Юльки оказывался над обрывом. На Юльку он не обращал внимания. И она на него тоже. Забавно было, что он сидит там на поваленной сосне или стоит возле, только и всего. Юлька даже со смехом рассказала об этом Марине. Напрасно рассказала. Теперь Марина смеялась над ней.
Сегодня после неприятности с контрольной и посещения Ирины Игнатьевны Юлька чувствовала себя несчастной и обиженной. И Пашка казался ей одиноким, несчастным и обиженным. Может, он ради неё ходил на обрыв? Может, он ищет в ней друга? По-человечески, по-хорошему. Достал портфель. Пригласил в кино. А Ирина Игнатьевна и мама наговорили невесть чего.
Юлька терпеть не могла когда на кого-то возводили напраслину. Хулиган. Ворует. Ходит с ножом. Кто видел, что он ворует? Никто. Неправда это. И про нож неправда. И про хулиганство. Ну, спилил яблони… Когда это было? Может, человек стал совсем другим, а его так всю жизнь будут считать хулиганом.
Лёжа ничком на кровати, Юлька долго размышляла в темноте о людской несправедливости. В квартире было тихо. Отец, наверное, сейчас читает газету. А мама вяжет свитер — она давно уже вяжет Юльке шерстяной свитер и торопится закончить до каникул.
Свитер Юльке нравился. Голубой, пушистый, с белыми полосочками. Такой наденешь под лыжную куртку, и не страшен ни ветер, ни мороз. Но в обиде и ожесточении Юльке не хотелось думать ни о чём хорошем. Даже хорошее она старалась вывернуть наизнанку. «Вяжет целый год, — подумала она о матери. — Свяжет к лету. Нужен мне к лету её свитер!»
Юлька резко села на кровати. Слабый свет от уличного фонаря пробивался в окно сквозь тюлевую занавеску. Учебники беспорядочно валялись на столе. Юлька вспомнила, что ещё не собралась в школу. Вздохнула, встала и включила свет.
Она укладывала в старый портфель без ручки книги и тетради, а сама всё думала о своих неприятностях. Целую неделю без кино! Ничего себе. За что? Опоздала на контрольную. Ну и опоздала. «Вот ещё двойки начну получать. Буду учиться на двойки и ходить в кино. На самый последний сеанс».
Юльке ужасно хотелось сделать сейчас что-нибудь навред всему свету. Маме. Ирине Игнатьевне. Отцу. Нет, отец ни при чём… Ни при чём? А почему он не заступился? Почему он не сказал, что это глупо — лишать человека кино?
Если провинилась, так сразу казнить?
«Вот возьму и пойду в кино, — подумала Юлька. — Сейчас же. Который час?.. Половина десятого. Как раз успею. Билет Пашка купит. Раз приглашал, значит, купит». — «Не надо, — сказал Юльке робкий внутренний голос. — Не ходи». Но Юльке сегодня казалось, что все её зажимают и угнетают, и даже свои собственные разумные мысли вызывали возмущение и протест. «Вот ещё! — с капризным упрямством возразила Юлька тому внутреннему голосу. — Захочу и пойду! И пойду. Да, пойду!»
— Мама! — крикнула Юлька, выбегая в столовую. — Мама, я…
Мать подняла голову, руки её замерли на спицах.
— Что такое?
— У меня задача по тригонометрии не получается. Пойду к Марине, вместе решим.
— Ведь скоро десять, — хмуро сказала мать. — Какая тебе Марина в ночную-то пору?
— Что же мне, двойку завтра схватить? — с возмущением проговорила Юлька.
Так натурально она возмущалась, точно и в самом деле собиралась к Марине.
— Что ж ты раньше-то? — недовольно, но уже не так категорично сказала мать.
— Думала, сама справлюсь.
— Может, отец тебя проводит?
— Ещё не хватало! — фыркнула Юлька. — Что, первый раз, что ли?
Последние слова она проговорила уже в передней, натягивая пальто. Мать боялась двоек гораздо больше Юльки, и Юльке на миг даже весело сделалось оттого, что она так ловко воспользовалась маминой слабостью.
Но на улице, в ночном мраке, от которого снег казался серым, на пустынной и непривычно тихой улице Юльке сделалось не по себе. «Лгунья, — подумала она. — Жалкая лгунья. Зачем тебе это нужно? И картина-то, наверное, дрянная!»
Она остановилась и поглядела назад, на двухэтажный дом, в котором жила Марина. Дом мирно светился оранжевыми и голубыми окнами. Голубые окна были от торшеров — в универмаг недавно привезли партию одинаковых торшеров с голубыми колпаками, и многие купили. Юлькина мать тоже купила для спальни такой торшер. «Марина сейчас, наверное, читает, — подумала Юлька. — Или смотрит телевизор».
Она могла ещё вернуться и зайти к Марине. Она бы хорошо сделала, если бы сходила к Марине. Посидела бы с ней у телевизора — и домой. Юльке пришла в голову такая мысль. Но она только усмехнулась: «Что, струсила?» И почти бегом побежала к Дворцу культуры.
