Варвара Андреевская - Красное солнышко
— Конечно, ужасно, — повторил Миша, сам готовый расплакаться, — что же ты думаешь делать?
— Я пришел просить тебя, голубчик Миша, не возьмешь ли ты их к себе, хотя на время, а там, когда я приеду на Рождество, то, может быть, возьму их с собой, если дедушка согласится: он, говорят, большой охотник до зверей вообще, а уж коли зверей любит, то и голубю в приюте не откажет, тем более, что, как я слышал, квартира у него большая; возьми, голубчик Миша; прокормить их недорого; голубку размочишь корочку хлеба в воде, — вот ему на день и достаточно, а зайке обрезки моркови, картофеля, да несколько капустных листов.
— Не в том дело, Лёва, я знаю, что прокормить их пустяки, да, кроме того, я так люблю животных, что с удовольствием готов сам просидеть полуголодный, лишь бы они были сыты, но… куда их поместить? Ведь здесь в комнате уже положительно нет места.
— Понятно, здесь в комнате нечего и думать поместить их.
— А то куда же? У вас они живут в сенях, а у нас сени общие, наружная лестница никогда не запирается; еще, пожалуй, украдут или попадут в руки уличным мальчишкам, пока меня нет дома.
— Правда, — согласился Лёва и, печально склонив голову, задумался.
Несколько минут продолжалось молчание.
— Разве вот что, — воскликнул вдруг Миша, — нельзя ли устроить их на чердаке? Там, кажется, есть такой укромный уголок, куда никто не ходит. Для голубя я смастерю что-нибудь вроде клетки, чтобы кошки не могли до него добраться, а зайчику устрою шалашик из какого-нибудь старого ящика, там на чердаке их много валяется; ведь им не будет холодно, не правда ли?
— Нисколько; в сенях, где они теперь помещаются, холоднее.
— Тогда и толковать нечего; пойдем сейчас же на чердак, посмотрим, удобно ли им будет, и если да, то с завтрашнего же дня, вернувшись из гимназии, я примусь за устройство помещения моим будущим квартирантам.
— О, ты наверное сумеешь устроить их прекрасно!
— Сумею или нет, не знаю; но во всяком случае постараюсь.
Лёва вместо ответа бросился целовать товарища, и затем они оба побежали на чердак, где вопрос о водворении зайчика и голубя скоро был окончательно решен.
— Миша, а главное то мы с тобой и забыли! — воскликнул вдруг Лёва дрожащим от волнения голосом, когда они вернулись обратно в комнату и Миша снова взялся за молоток, чтобы вколачивать гвозди в ящик, который теперь спешил скорее окончить, думая немедленно приступить к устройству помещения для неожиданных жильцов.
— Что же могли мы забыть? — отозвался Миша.
— Спросить разрешения твоей матери.
— Нет, Лёва, об этом я подумал бы прежде всего, если б заранее не был уверен в ее согласии; мама любит животных и будет баловать их не меньше меня, если еще не больше.
— Ну, тогда, значит, все хорошо.
— Кроме того, еще одно обстоятельство.
— Относительно чего?
— Относительно их же.
— А что?
— Ты знаешь, они оба — и зайка и голубь у меня ведь не простые, а дрессированные; с ними надо хоть полчаса в день позаняться, иначе они все перезабудут… а у тебя каждая минута на счету…
— Это ничего; на все хватит времени, раз желание есть. Собирайся с Богом в путь-дорогу, поступай в московскую гимназию, и будь совершенно покоен за судьбу твоих маленьких друзей; я на этих же днях зайду к тебе посмотреть, как ты их дрессируешь, чтобы потом точно также дрессировать их самому.
Лёва еще раз поблагодарил Мишу и ушел домой, совершенно успокоившись, что его питомцы остаются в верных руках; что касается Миши, то он с восторгом думал о том, какое развлечение будут доставлять ему его новые жильцы, и ждал с нетерпением возвращения матери, чтобы скорее ей обо всем сообщить, заранее зная, что она согласится.
День, между тем, давно склонился к вечеру; Миша зажег небольшую, жестяную лампочку, и еще усерднее принялся вколачивать гвозди в крышку ящика; ему хотелось во что бы то ни стало скорее кончить ее, чтобы засесть за приготовление уроков и с завтрашнего дня, по приходе из школы, начать новую, интересную работу. Стенные часы пробили девять; с последним ударом их он вбил последний гвоздь.
— Ура! — радостно воскликнул мальчик и потащил ящик к соседу, откуда, несколько минут спустя, вернулся вполне довольный, держа в руках два двугривенных — это был его первый заработок… О, с каким удовольствием подкидывал он на ладони эти два двугривенных и с какою гордостью передал их потом матери!
II. Красавчик и Орлик
На следующий день Миша проснулся ранее обыкновенного, во-первых, потому, что как то не спалось, а, во-вторых, и главное, потому, что не успел накануне справиться с уроками; слишком уже утомила его продолжительная работа над ящиком. Мария Ивановна еще спала. Тихонько встав, он посмотрел на ее утомленное, бледное, со впалыми глазами лицо.
Тоскливо заныло его сердечко… Жаль ему стало бедную маму, вся жизнь которой проходила в постоянном, непосильном труде… Вот он вчера один день посидел, не разгибая спины, и то устал, а она, несчастная, всегда так, изо-дня в день, и вчера, и сегодня, и завтра, и после завтра.
"Нет, я должен, найти себе какую-нибудь работу, — думал он. — Я должен о ней заботиться… Кроме меня, у мамы ведь никого нет… Если бы папа был жив, разве стала бы она так работать? Конечно, нет! Я обязан заменить его… Ведь я мужчина!.. Господи! Скорее бы мне стать большим!" — проговорил он почти вслух, но настолько, однако, тихо, что Мария Ивановна ничего не слыхала.
Тихонько, крадучись, как вор, пробрался он к столу; достал чернила, перо и тетрадку, и сел решать задачи. Так как после сна голова его была свежа, и он больше не чувствовал усталости, то он быстро решил ее, успев даже, прежде чем идти в гимназию, приготовить для матери кофе и сбегать в булочную за сухарями. Когда он вернулся из булочной, Мария Ивановна уже встала.
— Ну, что, мамочка, как дела? — спросил он ее, поздоровавшись с нею, — говорил тебе приказчик что-нибудь о возвращенной работе?
— Конечно, говорил, — отвечала Мария Ивановна.
— Сердился?
— Сказал, что еще одно замечание с его стороны, и я могу придти за расчетом… А он делает мне несправедливо замечания и находит ошибки там, где их вовсе нет.
— Хоть бы мне-то скорее подрасти, а то тебе приходится еще обо мне заботиться.
— Перестань, Миша; перестань говорить пустяки! Разве может матери быть тяжело заботиться о родном сыне, да еще таком хорошем, как ты?..
— Да ведь меня и одеть надо, и накормить, и в гимназию деньги внести, и книги покупать…
— И еще что?.. И еще что? — шутливо продолжала Мария Ивановна, закрывая рот мальчика ладонью.
Миша засмеялся, на лету поймал руку матери, крепко поцеловал и, взглянув на часы, начал собираться уходить в гимназию.
— Провизию для обеда сама купишь? — спросил он Марию Ивановну, остановившись в дверях уже совсем одетый.
— Сама; я знаю, что у моего повара на это времени не хватит, хотя закупки у нас небольшие; а ты когда думаешь сходить к Лёве познакомиться с его зверьками?
— После обеда, иначе нельзя; повар должен обед готовить.
— Но, может быть, мы сегодня пообедаем так, в сухомятку: чаем, колбасой, вареными яйцами?..
— Почему? — удивился Миша.
— Я знаю, что тебе очень хочется скорее побывать у Лёвы, а тут надо возиться с обедом.
— Это ничего не значит. Я не хочу, чтобы ты осталась полуголодная… Нет, уже этого не было и не будет, — добавил он, и сейчас же скрылся за дверью.
Мария Ивановна молча посмотрела ему вслед; на глазах ее навернулись слезы.
— В тягость! Еще он говорит; да разве такое красное солнышко может быть в тягость! — промолвила она вслух, — разве без него я могла бы и жить… и работать!.. После смерти моего мужа я живу только для него; я люблю его больше всего на свете… Живу им… Он мое — красное солнышко… Моя радость, моя надежда… Мое счастье!
С этими словами Мария Ивановна тоже начала собираться; вышла на лестницу, заперла дверь, положила ключ на обычное место и торопливо направилась в магазин верхнего дамского платья, где как мы уже знаем, ей приходилось просиживать за работой с утра до ночи.
Миша, между тем, давно уже успел придти в гимназию. Первый встретившийся там ему товарищ был Лёва, который, очевидно, сторожил его.
— Ну, что? — тревожно спросил он его вполголоса, так, чтобы другие не слышали. — Что сказала твоя мать относительно зайки и голубя?
— Да, ведь, я тебе еще вчера говорил, что мама, конечно, согласится… Она сегодня даже предлагала остаться без обеда, чтобы я мог пораньше придти к тебе, да я сам не согласился; она так много работает не только днем, а иногда и ночью, что ей необходимо поддерживать силы, если не сном, то хотя бы пищей.
— Добрая, хорошая Мария Ивановна, дай ей Бог здоровья за то, что она так хорошо относится к моим зверкам! Я их очень, очень люблю и ни за что бы с ними не расстался, если бы не был уверен, что они остаются в хороших руках; но знаешь, что, Миша? Отец очень торопится отправить меня в Москву; в конце будущей недели я должен обязательно принести к тебе твоих жильцов.
