Ярослав Стельмах - Повести
— Просто ты мне сразу понравился, — объяснял он. — А если мне человек нравится, то мне с ним хочется пошутить. А если мне с кем-то не хочется шутить, то так и знай — меня этот человек не интересует.
Славка же говорил, что он знать ничего не хочет и что ему безразлично, с кем там Митька шутит, но чтобы с ним так не шутил. Он слез на пол, полез под кровать и вытянул оттуда аккордеон.
— Это ты зачем? — изумился Митька.
— Я вспомнил, что сегодня не играл, а мне надо упражняться каждый день, — объяснил Славка.
— Так уже же поздно!
— Раз для твоих идиотских шуток не поздно, — ответил Славка, — то для музыки и подавно. Я тихонько. Никто и не услышит. Всё равно ты спать не даешь.
Сперва он заиграл, как сам объявил, гамму до-мажор, потом ре-мажор.
Митька же сказал, что он мажорные гаммы знает как облупленные, потому что на уроках пения весь класс их поёт, и что Славкины гаммы не то что до-мажором, а и с гамами ничего общего не имеют.
— И надо было тебе ради таких гамм аккордеон сюда тащить! Я думал, ты Баха будешь играть или «битлов».
— Так темно же, — оправдывался Славка. — Клавиш не видно.
— А как не видно, то не играй.
Но Славка не послушался и объявил ми мажор.
Однако ми мажор он заиграть не успел, потому что к нам вбежал начальник лагеря.
— Это ты, Омельчук, снова? — зашептал он, хотя, как мне казалось, ему хотелось кричать. — Чтобы завтра и духа твоего не было в лагере. Сам, сам отвезу тебя домой и собственноручно передам родителям!
— Ну вот, снова Омельчук... — заканючил Митька. — Всегда Омельчук! Я сплю давно! Разве я виноват, что ему среди ночи играть захотелось?
— Удивительно! — сказал начальник лагеря, увидев Славку. — Это ты решил играть?
— Ага! — чистосердечно сознался тот. — Мне нужно упражняться каждый день, а сегодня, значит, я день пропустил.
— Ну ничего, — утешил его начальник лагеря. — Завтра будешь играть вдвое больше чем обычно. А сейчас — спать!
— Вишь, — сказал переждав Митька. — Ему — так ничего, а меня — так из лагеря...
Он ещё немного побубнил, а потом замолк и засвистел носом. Славка дышал глубоко, и я понял — он тоже спит.
Я же заснуть не мог — все время переворачивался с боку на бок и сердился на Митьку с Славкой. «Это же надо, — думалось, — не давали человеку покоя, говорили, бегали по лагерю, визжали и играли на аккордеоне, а теперь спят как убитые. А ты здесь мучься бессонницей в юные годы».
И вдруг я услышал на улице чьи-то шаги. Собственно, если бы это были просто шаги, то ничего необыкновенного или страшного в них и не было б. Но это были не просто шаги: осторожные, вкрадчивые — это я понял сразу. Шаги приблизились к нашей палатке, минули её и стали отдалятся.
«Может, вор? — мелькнула мысль. — Или какой-нибудь бандит?» И здесь чего-то я вспомнил Митькин рассказ о красной руке. Не могу сказать, что от того на душе моей стало легче. Я укрылся с головой, но стало еще страшнее. Воображалось, что тот, кто ходит на улице, зайдет к палатку и врежет по голове; а то и душить начнет своей красной рукой. Я осторожно высунул нос наружу: едва слышные шаги снова приближались.
Я быстро натянул на ноги сандалии и разбудил Митьку со Славкой. Сначала Митька рассердился, но, когда узнал, что по лагерю кто-то бродит, обрадовался.
— Ага, — сказал он. — Я знаю, чем это дело пахнет. Кто-то узнал, что открытие задерживается на два дня, а здесь почти никого нет, решил воспользоваться возможностью и что-то украсть.
— Что же здесь можно украсть? — удивился Славка.
— Ну, если бы я был вором, то и сказал бы, — сказал Митька. — Мало ли чего! Может, кровать или тумбочку.
— И тащится с этой кроватью или тумбочкой через лес?
— А совсем не обязательно, — уверил Митька. — Совсем не обязательно. Вот я читал, что некоторые воры закапывают краденное неподалеку от места преступления, а когда уже ту вещь перестают искать, выкапывают и спокойненько идут домой.
— Что же, он будет кровать среди ночи закапывать?
— Откуда я знаю! Чего ты прицепился ко мне? — рассердился Митька. — Что я, грабитель какой?! Надо поймать его на горячем.
Когда Славка услышал, что надо кого-то ловить, то испугался и сказал, что с нами не пойдет, а останется в тылу, то есть в палатке.
— Это на всякий случай, чтобы я мог рассказать, как все было.
— Это же о каком таком случае? — поинтересовался Митька, но Славка не ответил, потому что снова неподалеку зазвучали таинственные шаги.
Славка ухватил меня за руку.
— Не надо, ребята, — зашептал он. — Пусть себе ходит. Какое вам до этого дело?
Но я высвободил руку, и мы с Митькой выскользнули в ночь.
Мы выскользнули в ночь, жутко-тёмную, неестественно тихую. Я даже не думал, что в нашем лагере может быть так тихо. Ещё несколько часов назад всё вокруг бурлило: визжали пилы, громыхали молотки, позванивали вёдра, топали ноги, звучали голоса. Мы держали лопаты, носилки, доски — они сейчас лежали, ожидая утра, ожидая поры, когда снова оживут — запозванивают, заговорят, засмеются в наших ладонях.
А до утра еще далеко. Утомленный трудовым днем лагерь спал.
Не спали только мы с Митькой, не спал, может, в «тылу» Славка, не спал ещё тот, кто ходил только что лагерем, крадясь словно вор, прячась от людей.
Кто?
Где-то за нашими спинами тихонько звякнуло.
— За столовой, — определил я.
Осторожно вглядываясь в тьму, мы подались к столовой, но не прямо, аллеей, а мимо умывальников. За столовой никого не было.
— Может, он увидел нас и убежал? — спросил Митька, но вдруг я увидел фигуру, которая шествовала аллеей назад, к палаткам, неся в руке что-то объёмистое.
— Вон, — указал я. Неизвестный шёл неторопливо.
— Ага, — сказал Митька, — уже что-то стибрил. Я же говорил. — Потом помолчал и решительно прибавил: — Будем брать!
— Что брать? — не понял я.
— Его брать. Вперед!
Мы тронули следом, стараясь ступать как можно тише, и неожиданно я услышал, а может, то мне только показалось, что незнакомец всхлипнул. Вот он будто шмыгнул носом...
— Мить, — начал было я, но вдруг мы увидели, что наперерез незнакомцу бросилась какая-то тень.
— Их здесь двое! — вскрикнул Митька, и вдруг громкий вскрик разорвал тишину.
— Стой! — заорал басом Митька. — Руки вверх! Окружай их, ребята! Бери их в круг. Вяжи их! Собаку спускай!
Я понял, что книжки о пограничниках нашли надёжный приют в Митькиной голове.
Обе фигуры перед нами так и застыли на месте.
— Не спускать их из прицела! — не утихал мой друг. — Ни из места! Стреляю без предупреждения!
И сразу нам в глаза ударил ослепительный свет.
— Третий! – воскликнул Митька.
— Омельчук! Стеценко! Снова вы?! — услышали мы обозленный голос начальника лагеря. — Это что такое? Как это называется? Чтобы завтра и духа вашего...
— Это не мы, — заканючил Митька.
— Это вон они, — указал я рукой на грабителей.
Начальник лагеря направил луч фонарика вбок, и мы увидели... Славку с палкой в руке. Рядом с ним, спиной к нам, мальчика с поднятыми вверх руками. А на земле лежащий чемодан.
— И ты здесь? — мрачно спросил Славку начальник лагеря. — А это кто?
— Я... Коля, — всхлипнул мальчик, — Мусюкин. Я из Одессы. Приехал к бабушке, но заблудился. И вот я здесь... А этот вот меня палкой как ударит! По плечу. Хорошо, что не по голове.
— Чего же ты сразу драться? — спросил начальник лагеря.
— А это они все наговорили, — объяснил Славка. — О бандитах каких-то, чёрные дома... Я и подумал...
— Опусти руки, Николай, — велел начальник лагеря.
— А эти же вот говорили, что будут стрелять, — обернулся к нам Коля Мусюкин, и мы узнали в нем... Генку Быструшкина.
— Генка! — закричал я. — Это же Генка!
— Ребята! — завопил Генка и бросился к нам. — Ребята, это вы?
— Так ты Гена или Коля? — спросил начальник лагеря.
— Генка! Генка это! — объяснял Митька. — Мы с ним в одном классе учимся.
— Значит ты не из Одессы? — допытывался начальник лагеря.
— Из какой Одессы! — не унимался Митька. — Мы с ним в одном классе учимся. Он тоже должен в лагерь ехать.
— Понял, — сказал начальник лагеря и тут же вздохнул: — Не совсем. А как же бабушка?
Как и думали — бабушку Генка тоже выдумал.
Оказалось, что сегодня утром Генка вместе с родителями вышел из дома. Генка пошёл к райкому, где нас, лагерных, должен был ждать автобус, а родители — на вокзал, потому что ехали отдыхать на море.
В райкоме Генке сказали, что первая группа, то есть мы, уже поехала, а больше автобусов не будет. Других детей отвезут аж послезавтра, «потому что у них там не всё готово». И пусть Генка идет домой. Но дома у Генки никого нет, потому что отец с мамой поехали на море, и Генка решил добираться своими силами.
