Гавриил Левинзон - Мы вернёмся на Землю
— Ищу мужское общество, — сказал он. — Женщины ушли на кухню стряпать пельмени, а меня отослали к тебе.
Он подошёл ко мне, нагнулся и долго рассматривал моё лицо.
— Понятно, — сказал он. — Противник оказался более техничным. Ты мне можешь его показать, и я с ним посчитаюсь.
— Нельзя, — сказал я. — Я в это дело взрослых не вмешиваю. Я сам с ним рассчитаюсь.
Он шлёпнул меня по плечу:
— Ты благородный парень. За дело! Я за два часа сделаю из тебя боксёра.
Он снял пиджак и стал в стойку. Я тоже попробовал, но у меня вышло совсем не то.
— Чудесно! — сказал он. — Только эту ногу вот так, а плечо вот так, подбородок вот так. — Он отошёл и посмотрел, как я стою.
— Восхитительно! — сказал он. — Противник твой уже деморализован. Остаётся его нокаутировать.
Потом он меня учил, как двигаться приставными шагами. Потом мы разучивали прямой удар. Потом серию: раз, раз — два.
Коммерческий директор был от меня в восторге:
— Какое чувство дистанции! Какая реакция! Ай, ай, ай!
Он водил рукой с обмотанным вокруг кулака полотенцем, а я от его слов так разошёлся, что лупил в руку как заводной. И вдруг — бац! — коммерческий директор съездил мне по переносице.
— А защита! — закричал он. — Не забывай о защите. Однажды Джо Луис забыл о защите, и его чуть не нокаутировал Пелико. Не больно?
Я замотал головой, хотя мне было больно, а из глаз текли слёзы.
— Ну и хорошо, — сказал он. — Боксёр не должен бояться боли.
Я опять начал наседать на его руку с полотенцем. Я её атаковал снизу и сверху, слева и справа, я её колошматил, дубасил, я её загонял в угол, а из угла к окну, я носился за ней, как собака за курицей. Левой, правой — вот это бокс! Но я опять забыл о защите. На этот раз он меня ударил в синяк под глазом. Опять потекли слёзы. Ещё подумает, что я плачу.
— Защита! — закричал коммерческий директор. — Я же тебе говорил, что произошло с Джо Луисом.
Он повесил на спинку стула полотенце и похлопал меня по плечу.
— Талант! — сказал он. — Люблю талантливых людей.
Нас позвали обедать. За обедом коммерческий директор говорил, что восхищён моим боксёрским талантом. Мама испугалась. Она сказала:
— Вы видите, какое у него лицо? Я вас прошу, тренируйте его лучше по бегу.
Коммерческий директор кивнул. Он сказал, что уверен в моём спортивном таланте: не бокс, так бег.
— Ты, — сказал он мне, — прямо-таки создан для бега.
— Откуда вы знаете? — спросил я. — Мила вам сказала, что я победил в классе на тысячу метров?
— Она мне этого не говорила. Мне достаточно было взглянуть на твои ноги, чтобы понять, что ты прирождённый бегун. А ну покажи мышцы.
Я задрал штанину.
— Ну конечно, — сказал коммерческий директор. — Я так и думал. Великолепные длинные мышцы. Это мышцы средневика.
— Я и в высоту выше всех прыгаю, — сказал я.
— Ну понятно, — сказал коммерческий директор. — У меня дома есть хронометр. Хочешь, сделаем прикидку?
Я обрадовался. Мне нравится бегать на время. Только бы не опозориться. Он говорит, что у меня талант, а вдруг окажется, что никакой не талант, а так себе, чепуховина, о которой и говорить не стоит.
После обеда мы с коммерческим директором пошли к нему домой.
Его узенькая комната выходила окном на улицу. У окна стояла большая ваза, и из неё торчала веточка сосны; кроме вазы, в комнате ещё были шифоньер, диван-кровать, круглый стол и столик с приёмником «Рекорд».
— Вот это мой дом, синьор, — сказал коммерческий директор. — Вот это моя кровать, а это моя музыкальная шкатулка.
Мне понравилось, что он назвал приёмник музыкальной шкатулкой.
— А это, — сказал коммерческий директор, — портрет моей мамы. Она живёт в другом городе.
— А портрета папы у вас нет? — спросил я.
— У меня нет папы, — сказал он. — Видишь ли, я сирота от рождения. Угу, так бывает. Был бы у меня папа, так был бы и портрет.
Я вздохнул.
— Ну, ну, — сказал он, — это я так… Я ведь уже взрослый.
Он захохотал. Я не понимал, почему он хохочет, а он положил мне руки на плечи и заглянул в глаза.
— Твоя сестра чудесная девушка, — сказал он.
— Она хорошая, — сказал я. — Только иногда воображает: когда я был маленький, она не хотела со мной ходить в кино.
Он хохотал.
— И ещё, — сказал я, — она не любит рано вставать.
— Предатель! — сказал коммерческий директор. — Ну зачем же ты рассказываешь такое о сестре?
Наверно, я покраснел: лицо у меня горело.
— Я не хотел, — сказал я. — Само получилось.
Он опять захохотал. И чего он хохочет?
— Надо быть умным, — сказал он. — Знаешь, что это значит? Сначала подумай, а потом скажи.
Мне было неловко: я подошёл к открытой дверце шифоньера и начал перебирать галстуки на шнурке. Я цокал языком, как будто разбираюсь в галстуках. Я думал о том, что теперь коммерческий директор будет меня презирать. И хотя он мне только что сказал, как надо себя вести, чтобы быть умным, я опять глупость ляпнул:
— А мне раньше казалось, что вы плохой.
— Да? А почему? — спросил он.
— Потому что… — сказал я. — Потому что в прошлом году вы меня… ну, в общем, побили.
— Не понимаю, — сказал он. — Ты что-то фантазируешь.
— На пляже, — сказал я. — Мячами…
И зачем я начал об этом говорить? Когда я набрался духу и посмотрел на коммерческого директора, он сидел за столом, закрыв лицо руками.
— Я сразу тебя узнал, — сказал он тихо. — Но я надеялся, что ты не будешь об этом вспоминать. То был самый тяжёлый день в моей жизни. Я после того всю ночь не спал.
— Не переживайте! — сказал я. — Пожалуйста, не переживайте! Я всё понимаю. Это может случиться со всяким.
— Ты так думаешь? — Он оторвал руки от лица и посмотрел на меня.
— Да, — сказал я. — Вот у меня был случай с кошкой. — И я рассказал, как наступил кошке на хвост.
— М-да, — сказал он. — Возможно, ты прав. Да-да, ты прав. Ты, оказывается, умница. Ты никому об этом не говорил?
— Нет, — сказал я. — Зачем?.. Вы не беспокойтесь.
— Спасибо! — сказал коммерческий директор. — Ведь ты же видишь, что я на самом деле не такой уж плохой. Правда?
— Правда, — сказал я.
— Нет, не правда! — сказал коммерческий директор. — Мне нет оправдания. И как я мог это сделать?! Когда-нибудь ты об этом расскажешь и будешь прав.
Он так сокрушался! Он обхватил голову руками и покачивался.
— Пожалуйста, не переживайте, — сказал я. — Я никому не скажу. Ну, раз такое случилось, то постарайтесь забыть. Вот со мной однажды было…
Я рассказал, как мы с Толиком Сергиенко выманили двадцать копеек у Славика Уточкина. Этот Славик совсем ещё малыш. И такой чудной! Встретит тебя и обязательно спросит: «А ты катался на машине?» Он всё время о машинах думает. И тогда он нас спросил: «А вы катались на машине?» Мы сказали: «Катались, и тебя сейчас покатаем». Толик посадил Славика на плечи и стал гудеть, как машина. Он его провёз по улице. А потом я провёз. После этого мы ему сказали: «Ну вот, мы тебя покатали, плати за проезд». Славик задумался, а мы испугались, что он не отдаст двадцать копеек, разжали ему пальцы и забрали монетку. Славик ничего не сказал, он только грустно смотрел нам вслед — я два раза оборачивался. И зачем? Лучше бы мне не видеть, как он на нас смотрел.
Я всё это рассказал коммерческому директору, а он кивал и говорил, что очень хорошо меня понимает.
— Вот так и у меня получилось, — говорил он. — Само.
— Само, — сказал я. — Просто непонятно, как это получилось.
— Непонятно, непонятно, — кивал он.
И хотя мы с ним так болтали, мне было не по себе. Я жалел, что начал этот разговор.
Коммерческий директор взял секундомер, и мы вышли на улицу. Я старался не встречаться с ним глазами.
— Ну что, на тысячу? — спросил он.
Я кивнул.
— Беги по правой стороне, — сказал он. — Возле газетного киоска свернёшь, добежишь до гастронома, а потом обратно.
— И это тысяча? — спросил я.
— Не сомневайся. Сам отмерял. Я ведь тоже когда-то бегал. На старт!
— А откуда? — спросил я. — От дерева или от фонаря?
— Ах да, — сказал он, — от фонаря. На старт!
Люблю бегать. Если у тебя хорошие ноги, то шлёпать ими по земле одно удовольствие. Они послушны, как дрессированные лошади, и им очень хочется показать, на что они способны. Они мелькают, выкаблучиваются, задаются; им кажется, что они самые быстрые на свете. Но это до тех пор, пока они не устанут. После этого они уже не такие задорные, они уже трудятся посерьёзнее, напрягаются, только что не кряхтят.
Когда я начал бег обратно от гастронома, им уже было не до форсу, они уже ступали не на носки, а на всю ступню и их уже надо было понукать. Теперь я уже начал посматривать по сторонам и заметил, что на меня обращают внимание. Две девчонки выбежали из магазина и прыснули; какой-то малый в окне трамвая показывал мне, чтобы я догонял трамвай. Я понял, какой у меня дурацкий вид.
