Вера и Марина Воробей - Вечер открытых сердец
– По правилам ты должна была задать всего один вопрос, – заметила Тополян. – Я отвечу на первый. Скажу честно: вспоминать о случившемся мне очень тяжело.
Девушка немного помолчала, затем опустила голову и закрыла лицо руками. Какое-то время она сидела так, потом отняла руки от лица и, скользнув по стенам затуманившимся взглядом, снова тихо заговорила:
– Да, так вышло, что я стала жертвой маньяка. Угрожая ножом, он привел меня в свою квартиру и держал там пять дней в темном, сыром подвале, пока я… – Тополян осеклась, посмотрела на Наумлинскую и отрезала: – Это все. Кажется, я ответила на твой вопрос.
Огонек свечи затрепетал, Тополян чуть отвела руку в сторону, подождала, пока пламя выровняется, и обратилась к Каркуше:
– Теперь твоя очередь, Кать. Спрашивай. Я, конечно, понимаю, раз уж эта тема возникла, – тут она с легким укором посмотрела на Наумлинскую, – то мне придется рассказать вам все. А знаете, – тряхнула Светлана собранными в хвостик волосами, – наверное, так даже лучше… Если честно, я уже не могу держать это в себе. Только, пожалуйста, разрешите мне сделать это постепенно. От ваших вопросов будет зависеть многое… – Тополян перевела дыхание.
Ее печальный взгляд был устремлен куда-то вдаль. Тут она почувствовала, как горячая волна поднимается откуда-то из самой глубины ее сердца, заставляя его забиться учащенно и гулко. Она знала это состояние. Оно являлось предвестником прилива особых душевных сил, которые дарили ей ощущение легкости и невероятной свободы. Наверное, люди творческих профессий, когда говорят о вдохновении, имеют в виду что-то похожее. Так, во всяком случае, думала Тополян.
Теперь, даже если девушки и не собирались расспрашивать Светлану о том происшествии, они просто обязаны были это сделать, тем более, хозяйка вечера совершенно недвусмысленно намекнула, что давно уже хочет излить душу. Что и говорить, трудно найти для этого более подходящее время и место. Вечер открытых сердец для того и был задуман, чтобы каждый имел возможность открыться другим.
В эту секунду Каркуша, глядя, как прерывисто дышит сидевшая напротив нее Тополян, подумала, что, может быть, та специально организовала этот ВОС, чтобы выговориться. Впрочем, Светлана ведь не могла знать наверняка, что ее об этом спросят.
– А ничего, если вопрос будет в форме просьбы? – отважилась наконец Каркуша.
– Не знаю, – пожала плечами Тополян. Теперь ее лицо выражало готовность ко всему, если не сказать смирение. – Попробуй, – предложила она.
– Света… Расскажи нам, пожалуйста, о том человеке… Ты знала его раньше, ну… до того случая?
3
Сейчас она ощущала себя актрисой камерного театрика, где понятие сцены как таковое отсутствует и актрису от публики отделяет лишь стол. Затаив дыхание, зрители ждали. Ждали, когда она начнет говорить. Внезапно Светлана вспомнила вычитанную где-то фразу: «Умение держать паузу – вот что отличает хорошего актера от плохого». И еще: «мхатовская пауза». В той статье речь шла об артистах старого, прославленного МХАТа, об их умении держать зрителей в напряжении, сколь долгой ни была бы пауза.
Тополян чувствовала, знала, что ее теперешняя пауза может длиться целую вечность. Девушка вздохнула, вставила свечу в подсвечник, медленно поднялась со стула и вышла из комнаты. Когда она вернулась с бутылкой минеральной воды в одной руке и стаканом в другой, мизансцена не изменилась. Те же напряженные позы зрителей, то же нетерпеливое ожидание в глазах. Казалось, что за время ее отсутствия никто даже пошевельнуться не решился. Ее одноклассницы словно превратились в декорации, в часть сценического пространства, призванного помогать гениальной актрисе играть свою нелегкую, полную неподдельного драматизма роль. И даже шипение, которым сопровождалось откручивание пробки, не нарушило атмосферы напряженного и таинственного ожидания. Не торопясь, Тополян выпила полстакана воды, взглядом предложила девушкам последовать ее примеру. Никто, естественно, в такую минуту на воду не польстился. Впрочем, она не сомневалась, что все так и будет. Если бы кто-нибудь из одноклассниц потянулся к бутылке минералки, она бы сочла это собственной недоработкой. Значит, не сумела актриса полностью, безраздельно завладеть вниманием зрителей, если в такую напряженнейшую секунду у кого-то может возникнуть мысль о воде.
– Хороший вопрос, – нарушила наконец молчание Тополян. – Знала ли я того человека? – проговорила она и, обведя зрителей отрешенным взглядом, потянулась к подсвечнику.
Теперь ее лицо снова стало казаться призрачным и как будто нереальным. Девушка хорошо знала о том жутковатом эффекте, который придают чертам лица отсветы пламени свечи, опущенной к подбородку. Знала и умело пользовалась им, придавая своему голосу соответствующие интонации.
– И да, и нет, – продолжала Тополян. – Целый год тот человек преследовал меня, не решаясь познакомиться. Он был в меня влюблен, безумно влюблен… И порой, когда я в течение нескольких дней не встречала его на улице, в магазине или вагоне метро и не видела его всегда бледного, немного нервного лица, я ловила себя на мысли, что скучаю по нему, начинаю волноваться: не случилось ли чего с моим таинственным преследователем? Я никому не рассказывала о нем. Можно сказать, что этот странный, какой-то нереальный роман был нашей с Глебом тайной. Он даже начал мне сниться.
Теперь Тополян положила на стол вытянутые руки. Свечу она зажала ладонями и неотрывно смотрела на ровное, какое-то даже неестественно ровное пламя. Казалось, она исповедовалась этому огоньку, совершенно позабыв о сидящих напротив подругах, а те ничем не выдавали себя – ни звуком, ни даже вздохом.
– И вот однажды… Как сейчас помню, на мне были розовые расклешенные джинсы и черная водолазка, я остановилась возле газетного ларька. Глеб был рядом, я хоть и не видела его, но точно знала: он где-то тут. За долгие месяцы его слежки за мной я научилась распознавать его присутствие по каким-то едва уловимым признакам: запаху, движению ветра, лицам встречных прохожих. Понимаю, что поверить в это трудно, но между мной и Глебом установилась некая связь. Мне не надо было видеть его, чтобы понять: он рядом. Итак, я остановилась возле газетного киоска. Не скажу, чтобы мне что-то там было нужно… Нет, просто я всем своим существом ощущала, что сегодня, именно сейчас это должно случиться. Я знала, что он подойдет и заговорит. И именно этого я ждала, делая вид, что разглядываю обложку какого-то журнала.
Рассказывая все это, Тополян удивлялась себе: так плавно лилась ее речь, так остро она переживала наполовину выдуманные события. Впрочем, если бы ее сейчас спросили, что в ее рассказе правда, а что – выдумка, вряд ли девушка сумела бы с уверенностью ответить на этот вопрос. Фантазия и реальные события настолько прочно сплелись в неразрывную цепь, что отделить одно от другого просто не представлялось возможным. Ее всю словно бы захлестнула волна вдохновения, на гребнях которой девушка плавно покачивалась, чувствуя себя свободной и неуязвимой. В такие минуты, когда она начинала вдруг самозабвенно сочинять собственную жизнь, Тополян чувствовала себя по-настоящему счастливой.
– Ну и что же? – не выдержала Каркуша, уж больно затянулась на этот раз пауза. Все же надо знать, когда пауза допустима и может длиться сколь угодно долго, а когда слушателям необходимо двигаться по сюжету дальше. – Он подошел к тебе, этот Глеб? Заговорил?
И как ни была Тополян сейчас поглощена творческим процессом, все же она не удержалась и смерила Каркушу презрительным и одновременно покровительственным взглядом.
– Не стоит торопить события, – мягко заметила Светлана. – Мне и так нелегко.
– Извини, – пристыженно опустила глаза Каркуша.
– Да, он подошел именно в ту секунду, когда я и ожидала этого, – сказала, переводя взгляд на огонек свечи, Тополян. Казалось, для того, чтобы продолжить рассказ, ей непременно нужно смотреть на желто-оранжевое, слегка подрагивающее пламя. Будто бы это являлось непременным и обязательным условием: говорить, глядя на огонек свечи. – «Пойдем со мной», – сказал Глеб, и тут я почувствовала, как что-то кольнуло меня в бок. Я опустила глаза: острое лезвие сверкнуло где-то чуть выше моей талии. Нож упирался мне прямо под ребра. Но самое удивительное то, чего я до сих пор не могу понять и теперь уже, наверное, никогда не пойму… Увидев острие ножа, я совершенно не испугалась. Нет, правда-правда! Страх пришел потом, уже гораздо позже. А в ту секунду мной будто кто-то руководил. Я сказала: «Убери нож. Я пойду сама куда скажешь». И он… – Тополян запнулась, быстро подняла глаза, но тут же опустила их, убедившись, что все идет как надо. – Он послушался, он поверил мне, сунул нож в карман и сказал: «Иди вперед!»
На самом деле тогда все происходило гораздо круче, непонятно даже, ради чего Тополян решила сейчас исказить реальные события. В тот день Глеб подбросил ей в сумочку пейджер и то и дело, посылая на него приказания, вел девушку до дверей своей квартиры. Она же, наперекор всему – страху, который ощущала тогда, здравому смыслу, чувству самосохранения, – неукоснительно выполняла все его предписания, пока не оказалась на пороге обшарпанной, с облупившейся краской дверью… В общем-то не было никакого смысла менять пейджер на нож, хоть сам по себе нож, приставленный к ребрам, конечно, опаснее пейджера, подброшенного в сумочку. Но тогда непонятно, почему Тополян «заставила» Глеба так быстро его убрать. Раз уж сочинила про нож, использовала бы тогда его, как говорится, по полной программе, нагоняя тем самым на слушателей страх. Но когда Светлану начинало нести, она уже не могла контролировать себя и по ходу рассказа определять, что из сказанного может произвести на слушателей больший эффект. Все происходило как бы помимо ее воли, и ее собственное выражение «мной как будто кто-то руководил», употребленное, правда, по другому поводу, очень точно передает то состояние, которое сама Тополян называла «поперло». Так вот, нашу Тополян поперло, и куда, к какому берегу прибьют ее волны воспаленного воображения, не мог бы сейчас сказать, пожалуй, никто на свете.
