Минель Левин - Операция «Ходики»
— Мы сами видели, как к вам заходил посторонний.
— Ну, знаете ли! — всплеснула она руками. — Султан, ты слышишь?
Вопрос относился к кому-то в комнате.
— Слышу! — ответил кто-то сердито. — Сейчас выясним.
На пороге показался наш «Борода». Теперь он был в пижаме и тапочках.
— Так вы говорите, ребята, что сюда заходил посторонний? — Он покосился на женщину.
— Извините, — сказал Каримчик. — Мы перепутали дома.
— Ничего мы не перепутали, — возразил я.
— Перепутали! — упрямо повторил Каримчик.
Выходя из подъезда, мы услышали, как «Борода» недоверчиво спросил у женщины:
— А может быть, к тебе кто-нибудь приходил?
На улице Каримчик сознался:
— Мы эту «Бороду» выследили.
Милиционер хотел рассердиться, но тут Каримчик сказал:
— Жарко!
Динга сразу сняла с него шапку. Милиционер очень удивился и не стал нас ругать.
— Вот это собака! — сказал он.
— А мы шпионов ищем! — признался Каримчик.
— Ладно, — усмехнулся милиционер. — Ищите дальше.
Каримчик стал рассказывать про сына путевого обходчика, о котором даже писали в «Пионерской правде».
— Я знаю другой случай, — сказал милиционер. — Здесь у нас ребята тоже незнакомого человека выследили. И хоть его не сразу поймали, начальник пограничного отряда наградил их именными часами.
— Как не сразу? — стал допытываться Каримчик.
— Сперва он ушел, но след оставил. А потом, когда снова появился на границе, его и опознали.
— Это был шпион? — спросил я.
— Нет, — сказал милиционер. — Он от закона убегал.
— Как от закона?
— Совершил тяжкое преступление перед Родиной. В годы войны полицаем служил у немцев. Партизан вешал. Потом жил где-то в Сибири по чужим документам. Нашли гада. Вот он и решил от возмездия за границу убежать. По закону-то ему расстрел полагался.
— А почему вы у «Бороды» документы не проверили? — вдруг спросил Каримчик.
— Потому что это наш районный прокурор, — ответил милиционер.
Он пошел налево, мы — направо.
Динга несла в зубах шапку.
— Теперь понял, зачем я надел шапку? — спросил Каримчик.
Я сказал, что Динга с таким же успехом могла снять мою кепку.
— Ха! — сказал он. — Так ведь это же твоя кепка. А это — моя шапка.
Я хотел с ним поспорить, но тут он стал рассуждать:
— Чего мы к бороде привязались? Шпион не будет привлекать к себе внимания. Он будет самым обыкновенным.
Я согласился и забыл, о чем хотел спорить.
Было уже поздно, и мы пошли домой.
Потом мы опять подкармливали Дингу, а Танька жадничала. Она даже нарочно съела всю колбасу, нарезанную тоненькими ломтиками. Мы же видели, как она давилась, но ела.
А потом она съела все котлеты. Бабушка сказала, что у Таньки еще никогда не был такой хороший аппетит.
Мы свои котлеты скормили Динге и, хотя не наелись, были довольны.
После ужина Клавдия Васильевна вдруг наложила Динге целую миску мяса и еще чего-то. Мы пожалели о своих котлетах. А Танька сказала, чтобы мы их взяли у Динги обратно.
Тут приехал ефрейтор Алиев. Он рассердился, узнав, что мы брали Дингу с собой в город. Это ему, конечно, Танька наябедничала.
Ефрейтор сказал, что Динга могла сорваться с поводка и кого-нибудь покусать. Мы стали оправдываться, но он и слушать не захотел. Взял Дингу и уехал.
Отца Каримчика в тот день мы так больше и не видели. Он пришел, когда мы уже спали. А ушел опять, когда мы еще не проснулись.
Но мы тоже встали довольно рано и позавтракали без Таньки. На этот раз мы все съели сами, потому что бросать котлеты было некому.
Мы сказали Таниной бабушке, что не знаем, когда вернемся, и пусть нас особенно не ждут к обеду. Клавдия Васильевна предупредила, что на обед будет что-то исключительно вкусное, но что именно — мы не расслышали.
Полдня мы прослонялись зря. Ничего не было выдающегося. А потом вдруг мимо прошел самый обыкновенный мужчина лет двадцати пяти или тридцати.
— Он! — сказал Каримчик. — Ты как думаешь?
— Я не знаю.
— Не знаю! — передразнил он. — А у меня нюх. Понял?.. Пошли.
И мы пошли.
Мужчина шел не спеша. Я был ему за это благодарен. Оказывается, я натер ноги. Особенно давил правый ботинок, и я бы его с удовольствием скинул.
Я так и сказал Каримчику.
Он захихикал:
— А ты правда скинь. И топай в одном ботинке.
Пока мы так говорили, мужчина исчез. Вначале мы растерялись. Потом стали соображать, куда он мог деться. Была бы с нами Динга — другое дело.
Оказывается, мы стояли перед городским парком. Ну, положим, это был не парк, а так — небольшой сад или, лучше сказать, сквер.
Мы, не сговариваясь, двинулись в сквер. В нем было не так много аллеек. Каримчик пошел в одну сторону, я — в другую.
Не прошел я и сорока шагов, как Каримчик свистнул. Я бросился к нему.
Так и есть: мужчина сидел на скамейке, закинув ногу на ногу, и не то читал газету, не то обмахивался ею.
Каримчик показал на соседнюю скамейку. Мы сели и стали ждать.
Неподалеку от скамейки, на которой уселся мужчина, был киоск «Союзпечати». Там он, наверное, и купил газету. Конечно, он ее читал.
Только неужели он решил прочесть ее всю от первой до последней строки? Мы уже полчаса сидели, а он все читал, только менял ноги: то левую закинет на правую, то правую — на левую.
Я тоже закинул правую ногу, и ботинок вроде стал меньше жать. А потом нога у меня затекла. Она даже вся онемела просто. Я сказал об этом Каримчику.
Ему, конечно, тоже надоело сидеть зря.
— А ты пойди и купи газету, — посоветовал он.
— «Пионерскую правду»?
— Какая есть.
Я встал и постарался незаметно проскользнуть мимо мужчины, которого мы выследили.
Он отложил газету и поманил меня к себе. Стараясь не дышать, я подошел и остановился в двух шагах от него.
— Уж не к газетному ли ты идешь киоску, парень? — спросил он.
Я удивился: откуда он это знает?
Я кивнул.
— Тогда, братец, сделай одолжение, — оживился он. — Скажи той девочке, то есть тетеньке, которая продает газеты, что пора закрывать лавочку.
— Какую лавочку? — спросил я.
— Ну, киоск, — усмехнулся он. — Экий ты, право, непонятливый.
Я побрел дальше.
Киоскерша была молодой и красивой. У нее были большие черные глаза и длинные ресницы.
— Чего уставился? — спросила она.
Я смутился и сказал, что ей пора закрывать киоск.
— Это еще почему? — удивилась она.
Я сказал, что так велел тот мужчина, который сидит на скамейке.
— Еще чего?! — фыркнула она. — Жена я ему, что ли?
— А-а, — протянул я.
— Не «а», — сказала она. — А пойди да так и передай.
Ну, я пошел. Мне все равно надо было возвращаться к Каримчику. Не торчать же, как примороженному, у киоска.
— Она говорит, что вам не жена, — передал я мужчине.
— Ну и черт с ней! — вдруг рассердился он. Свернул газету и зашагал из сквера.
Мы с Каримчиком за ним. По дороге он меня обо всем расспросил. Я рассказал.
— Так, — сказал Каримчик. — Очень странный тип. Кажется, мы правильно его выследили.
Теперь мужчина шел быстро, по-прежнему не обращая на нас никакого внимания. Он кружил по городу, и я уже еле передвигал ноги, особенно правую.
Потом он зашел в ресторан. Мы остановились у дверей, и я вдруг почувствовал, что очень хочу есть. Даже боль в ноге куда-то исчезла.
Было уже поздно. Мы и не заметили, как наступил вечер. Пора было возвращаться домой. Отец Каримчика, вероятно, уже ищет нас.
Я сказал об этом другу.
— Ничего, — ответил он. — Подождет. У него свои дела. У нас свои. И тоже не какие-нибудь.
Я согласился.
Целую вечность мужчина сидел в ресторане, а у женя все сосало под ложечкой. Прямо всего высосало, как насосом.
— Терпи, — сказал Каримчик. — Медаль ведь не даром дают.
Теперь я тоже знал, что не даром.
Интересно, а что такое исключительное приготовила Клавдия Васильевна на обед? Наверно, пельмени, потому что я их очень люблю. Только откуда она знает, что я люблю пельмени?
— И ничего не пельмени, — сказал Каримчик, когда я поделился с ним своими мыслями. — Она приготовила люля-кебаб. Ты не знаешь, как она это здорово делает.
Люля-кебаб — это такие маленькие, длинные котлетки. Ну, не совсем котлетки, а что-то вроде молотого шашлыка, скатанного в котлетки. С жареным луком и подливкой. Вкусно, конечно.
Когда я уже больше не мог терпеть и думал, что сейчас умру от голода, мужчина вышел из ресторана и, слегка пошатываясь, куда-то быстро пошел.
Сами того не ожидая, мы вновь оказались у сквера. Мужчина вел себя странно. Неожиданно он остановился, и Каримчик толкнул меня за дерево. Он сделал это вовремя, потому что мужчина стал беспокойно озираться по сторонам. Никого не заметив, он стал, крадучись, удаляться по аллейке, ведущей к газетному киоску.
