Игорь Чесноков - Иду в неизвестность
Рядом с «плавучкой» стал на якорь и «Фока». Вскоре пришёл из Соломбалы небольшой пароход «Кузнечиха». Он привёз уголь, чтобы догрузить «Фоку» здесь, на достаточной уже глубине.
«Кузнечиха» осторожно пришвартовалась к шхуне. Опасаясь угольной пыли, плотно задраили двери и иллюминаторы. Все, кроме матросов и кочегаров, занятых перегрузкой, затворились внутри судна.
Седов, утомлённый проводами, отходными волнениями и почти четырёхчасовым переходом по Двине, сошёл, наконец, в каюту, куда недавно спустилась и Вера. В течение всего перехода по Двине она простояла вместе с мужем на мостике.
Вера, в накинутой на плечи изящной шерстяной шали, без шляпы, стоит, сложив руки на груди, и задумчиво смотрит в иллюминатор, за которым мирно играет неярким блеском вода и темнеет вдали полоска берегового леса.
Она обернулась, шагнула навстречу, положила руки на плечи мужа. Вера молча глядит в его глаза, и в этом взгляде Седов замечает тревогу, любовь и бесконечную грусть одновременно.
— Прошу, не надо так волноваться за меня, — успокаивающе улыбнулся Седов, усаживая Веру на единственный стул.
В крохотной каюте — лишь морская кровать-рундук, узкий столик под иллюминатором, небольшой шкафчик в углу и стул. Трудно было бы разместить здесь что-либо ещё. Даже выкрашенные белилами переборки-простенки заняты книжными полками.
В надстройке этого небольшого судна, где требовалось разместить членов экспедиции и командный состав, да ещё штурманскую рубку, кают-компанию, камбуз, буфет и хоть какие-то одну-две лаборатории, все каюты были небольшими.
Седов присел на край кровати и взял Верины руки в свои ладони, словно укрывая их от невзгод.
— Не печалься, Льдинка, и жди меня. А я твоим именем назову красивую бухту на Земле Франца-Иосифа.
Вера попыталась улыбнуться. Но вдруг мучительно сомкнулись её веки, и, зажмурившись, она беззвучно заплакала, низко наклонив голову.
Седов вздохнул, притянул Веру к себе.
— Ну-ну, не надо… — нежно уговаривал он. — Помни: за разлуками всегда следуют встречи. Встретимся и мы наконец…
— Боюсь я, Георгий, — подняла Вера заплаканные глаза. — Боюсь… Я ведь сразу была против этой твоей экспедиции… — Она всхлипнула. — Но тебя разве отговоришь?.. Я знала, что не отговорить, не сбить, и покорилась, привыкла к мысли о будущей разлуке. Но теперь вдруг стало страшно…
Вера, говоря это, вглядывается в самую глубину и без того глубоких глаз мужа. Она знает эти глаза. Они светлы и блестящи, когда Георгий в хорошем расположении духа, и темнеют, если что-то не по нём.
Глаза мужа светятся участием и любовью.
— Не грусти, Верок, — поглаживает её уложенные в красивую причёску волосы Георгий Яковлевич. — Ты ведь жена моряка. — Он улыбается подбадривающе: — Хочешь, я спою тебе свою балладу?
Седов бережно отстраняется от жены, тянется за гитарой, висящей на переборке. Вера, вздохнув, улыбается. Но не той облегчённой улыбкой, что приходит вслед за успокоением после слёз, а грустной улыбкой примирения с судьбой.
Перебрав мелодичные струны и убедившись, что гитара не расстроена, Седов, не сводя с жены улыбчивых глаз, запел красивым мягким баритоном:
Не плачь, жена,
Моряк уходит в трудный путь,
Не плачь, жена,
Его избрал он сам,
Не плачь, жена,
Судьба его — тот путь…
По бурным пролегающий морям…
Обычно, слушая пение Георгия, Вера, выросшая в столичной семье, прекрасная пианистка, скрывала от мужа своё отношение к музыкальному и поэтическому достоинству песен, которые он сам сочинял когда-то в юности. Её разум, её вкус, воспитанный на лучших образцах музыкальной культуры, противились, но сердце внимало, ибо пел муж для неё. Нередко, желая развлечь Веру либо отвлечь её от неприятных впечатлений, грустных дум, Седов брал в руки гитару. И пел он всегда с удовольствием.
В такие минуты Вера не вникала в смысл песни, не прислушивалась к мелодии. Она просто любовалась своим Георгием, ощущая его любовь к ней, ясно выраженную во взгляде, в улыбке, в интонациях голоса.
…Вера слушает, но думы о своём не оставляют её.
Ах, как хотелось бы ей задержать мужа, не пускать в это пугающее плавание, увезти его назад, в Петербург, в их новую, уютную квартиру! Пусть бы на летний сезон он вновь уезжал в экспедиции на Каспий, на Колыму, к Новой Земле — куда угодно, только не к неведомому полюсу. И чтобы каждой осенью так же, как прежде, возвращался в Петербург, к ней. Любимая работа, любимая жена, уютный дом, достаток, известность, пришедшая после Колымской экспедиции, прекрасная служебная перспектива — что ещё нужно для счастья? Оказалось, нужен полюс. «Для чего он тебе?» — допытывалась Вера. «Он нужен не мне, а науке, России». — «Но ведь были там уже Пири или Кук!» — «Во-первых, это недостаточно доказано, а во-вторых, даже если кто-то из них и побывал в районе полюса, то человечеству, науке от этого ничего не прибавилось. Спортивный рекорд — для спортивных любителей». — «Но что же сможет дать твоё открытие полюса?» — «Важно не только само его открытие, но и наблюдения в пути. И прежде всего — для понимания закономерностей дрейфа льдов в Ледовитом океане, а это нужно для налаживания судоходства в нём, для прогнозирования погоды на территории нашей земледельческой России, для изучения земного магнетизма в приложении к судовождению и радиосвязи. А ко всему этому должен добавить, что не могу уже спокойно взирать на тот унизительный для нации факт, что Россия, великая Россия доселе в хвосте важнейших мировых предприятий, открытий!»
Вера знала, что в таком споре мужа не переубедить, его аргументы всегда точны, его целеустремлённость непобедима. По правде говоря, именно эта цельность привлекла её внимание три года назад к загорелому, весёлому, жизнерадостному морскому офицеру, когда свёл их случай в Мариинском театре, а потом в гостях у знакомых, оказавшихся общими. Как разительно отличался он своей энергичностью, мужественностью, весёлым оптимизмом от бледных, утомлённых служебным бездельем петербургских офицеров, маменькиных сынков, повсюду окружавших её, дочь полковника, а ныне генерала Май-Маевского!..
Георгий окончил пение, отложил гитару. Вера подсела к нему. Они обнялись и долго сидели так неподвижно и молча, думая каждый о своём и будто впитывая в себя на прощание родное тепло друг друга.
Сверху, с палубы, глухо доносились крики «Вира!», «Майна!», поскребывание о палубу лопат, перестук и шум высыпаемого в бункерный люк угля.
Смеркалось, но огня зажигать не хотелось. Шли последние перед прощанием часы.
На рассвете опорожнённая «Кузнечиха» отвалила от борта «Фоки» и тихо поплыла к Архангельску. Растаяло в утренних сумерках белое пятнышко на её корме — прощальный платочек Веры. Седов глубоко вздохнул и, тряхнув головой, твёрдо скомандовал с мостика:
— По местам стоять, с якоря сниматься!
Капитану Георгий Яковлевич велел проложить курс к Большому Соловецкому острову.
— К Большому Соловецкому? — переспросил удивлённо Захаров.
— Да, Николай Петрович, именно к нему.
Капитан непонимающе поглядел на начальника экспедиции.
— Надо зайти туда, — пояснил Седов. — Да и путь-то ведь для вас накатанный!
Ещё бы! Не один десяток раз водил Захаров монастырский пароход «Соловецкий», на котором служил последнее время капитаном, из Соломбалы к монастырю с богомольцами на борту.
Захаров, пожав плечами, спустился в рубку, небольшой закуток, прилегавший к кают-компании, и вскоре все на «Фоке» узнали, что путь предстоит к Соловкам. На мостик, уже вымытый от угольной пыли, поднялись, поёживаясь от утренней прохлады, Визе, Павлов и Пинегин.
— Это верно, Георгий Яковлевич, идём на Соловки? — поинтересовался Пинегин.
— Да, друзья, вначале к Соловецкому монастырю.
— Но для чего?
Седов заметил удивление и разочарование на лицах своих молодых нетерпеливых спутников.
— Не огорчайтесь, — улыбнулся он. — Но сутки потерять придётся. Настоятель обители Иоанникий прислал приглашение посетить по пути гавань Благополучия.
— И нельзя было отказаться, Георгин Яковлевич? — удивился Визе.
— Ах, Владимир Юльевич, — грустно улыбнулся Седов, — ежели вы не забыли, экспедиции-то наша снаряжена на частные пожертвования. Поступило их ещё далеко не достаточно, и часть требуемой суммы в долг комитету дал Суворин, редактор «Нового времени». А деньги потребуются ещё — на жалованье команде, па уголь, на фрахт судна, что привезёт уголь на Флору. И если не откликнуться на приглашение этой почитаемой у нас христианской святыни, сами понимаете, это может отрицательно сказаться на дальнейшем поступлении средств.
— Да, да… — проговорил озадаченно Визе.
— Я бы и не согласился, будь моя воля, — поморщился Седов. — Ведь и против вчерашних пышных проводов я возражал. Но, как говорят, чей хлеб ешь, того и обычай тешь. Комитет настоял на организации проводов. — Седов развёл руками. — Им ведь отчёт в своём «Новом времени» поярче тиснуть хочется. Да и часть денег для экспедиции они собираются выручить от демонстрации киноленты, что снимал на проводах испанец. Поняли теперь?
