Всеволод Сысоев - Золотая Ригма. Повесть и рассказы
Проголодавшиеся тигрята всю ночь с нетерпением поджидали свою мать, ушедшую на охоту. Тишину едва забрезжившего рассвета неожиданно нарушил могучий рев какого-то неизвестного зверя. Рев заканчивался нотами, похожими на голос матери, зовущей их к себе, и в то же время пугал протяжностью и высотой звука. Тигрята прижались друг к другу, уставившись немигающими глазами в сторону, откуда неслись незнакомые звуки. Но зверь не приближался к ним, продолжая время от времени потрясать воздух могучим зовом, отдававшимся в распадке. Неведомый зверь так яростно и долго ревел, что тигрятам стало страшно, они забеспокоились. Мать не появлялась. Ригме казалось, что зверь, оглашавший лес громким криком, был хозяином косогора и вызывал на смертный бой каждого, кто вздумает оспаривать это право. Тигрята решили убраться подальше и бесшумной рысцой потрусили к вершине сопки, но едва они достигли перевала, как до них донесся голос матери. Она не звала к себе, а лишь спрашивала, где они находятся. Значит, охота не удалась, и тигрица возвращалась без добычи. Отозвавшись, тигрята остались на перевале поджидать ее.
В это время снова послышался рев незнакомого зверя, и тут же мать ответила почти таким же приглушенным голосом. Тигрята замерли в нерешительности — казалось, мать не торопилась к ним. А разъярившийся страшный зверь ревел теперь почти не переставая и медленно приближался к затаившимся малышам. Волнение тигрят усилилось. Они то вскакивали на высокий камень и напряженно вслушивались в каждый шорох, то приседали на задние лапы. Вдруг рев зверя как-то неестественно оборвался, и в лесу установилась звенящая тишина, прерываемая лишь капелью обильной утренней росы, предвещавшей хороший солнечный день. Прокричала проснувшаяся желна, где-то прошуршала листвой бегущая по земле белка.
Успокоенные тишиной, тигрята стали осторожно спускаться с сопки туда, откуда последний раз донесся так странно изменившийся голос матери. Вот и знакомый запах материнского следа. Пройдя по нему с километр, тигрята остановились в нерешительности: легкий ветерок донес запах крови. Долго всматривались они в гущу ореховой рощицы, прежде чем увидели свою мать. Поставив передние лапы на тушу рогатого быка-изюбра, она смотрела в их сторону и тихим грудным голосом подзывала к себе. Лишь позже Ригма узнала, что безобидный олень-самец в брачную пору своей жизни может напугать ревом не только неопытного тигренка, но и взрослого зверя.
На Сихотэ-Алине надолго установилась яркая, звонкая осень. Лесные опушки и дубовые релки, привлекавшие зверей обилием разной пищи, теперь хорошо просматривались. В них стали чаще появляться люди. Начались передвижения кабаньих табунов и изюбров с закрайков тайги в глубь горных лесов. Сытая жизнь наступила для тигров.
Казалось, ничто не предвещало быстрого приближения зимы, только морозы крепчали по ночам, покрывая стекловидным льдом мелководные заводи лесных протоков. Как-то ночью Ригма увидела медведя, забиравшегося на старую сухую липу. Ригма инстинктивно боялась ходить по свежим следам косматых великанов, и только близость матери успокоила ее. Медведь и не подозревал, что из-за густого куста лещины за ним следят немигающие глаза тигренка. Добравшись до зияющего черного отверстия дупла, он затолкал в него по самые плечи голову и с силой втянул в себя пахнущий гнилью воздух, убедившись, что дупло необитаемо, медведь вскарабкался выше отверстия и, опустив в него задние лапы, стал спускаться, пока не исчез весь. Напрасно Ригма ждала, что медведь вылезет обратно. На всю долгую зиму обосновался внутри пустотелого дерева косолапый.
Утром на небе, задернутом толстым слоем облаков, солнце не появилось. В воздухе проносились «белые мухи». Опускаясь на шерсть Ригмы, они исчезали, оставляя после себя капельки воды. Вскоре снег повалил столь обильно, что за день покрыл всю землю.
Ригма не узнавала знакомых полян и косогоров. Теперь любое движение зверя или птицы она быстро улавливала издалека, но и сама становилась более заметной для тех, к кому подкрадывалась. Лежать на снегу было мягко, но холодно, и Ригма забивалась под густой лапник елей — здесь землю покрывал толстый слой прошлогодней хвои. Двое суток шел снег. Затем резко похолодало. До зимы — всего лишь месяц. Лишь черноголовые дубоносы никак не хотели признавать ее приход, звонко распевая на вершинах обнаженных берез.
С наступлением зимы старая тигрица направилась к местам, где кедры росли вперемежку с дубом. Здесь паслись табуны кабанов, привлеченные осыпавшимися на землю желудями и кедровыми шишками.
Вместе с кабанами лакомились желудями изюбры и косули, доставая их из-под снега с земли, усыпанной опавшими листьями.
Стояла охотничья пора. Кабаны привлекали к себе не только тигров: многие охотники стремились добыть побольше жирной кабанины. У полосатых владык северных джунглей появились опасные конкуренты. Нередко, заслышав лай собак и выстрелы, тигрица поворачивала обратно, не желая сталкиваться с промысловиками, а те все глубже и глубже проникали в леса, и казалось, что нет места, где бы не грохотали ружейные выстрелы. Только большой опыт тигрицы позволял ей вовремя обходить зверобоев, не сталкиваясь с их собаками. Самые же опасные для нее люди — тигроловы — еще не появились в зимних лесах.
Тигроловы
На высоком обрывистом берегу Амурской протоки у самого спуска к реке приткнулся ничем не примечательный бревенчатый домишко под дощатой крышей. Наличники окон и фронтон его украшены скромными деревянными «кружевами». Вместо распространенных в поселке сливовых деревьев около дома растут две пышные елочки. Хозяин дома Аверьян Матвеевич Калугин — профессиональный охотник. На просторном, хорошо убранном дворе привязаны на цепь две молчаливые, не обращающие внимания на прохожих собаки. Волчья окраска и загнутые серпом кверху хвосты обличают в них лаек, но длинные висячие уши красноречиво доказывают наличие в роду легавых. Вошедший в дом попадал в прихожую, объединенную с кухней и отгороженную деревянной переборкой от большой комнаты с пятью окнами, уставленными фикусами. Из общей комнаты — «залы» — две двери вели в спальни хозяина и его девятерых детей. Ни на стенах, ни на шкафах и комоде не было видно не только оружия, но и какого-либо охотничьего снаряжения. Лишь изюбриные рога, висевшие в прихожей, подтверждали род занятий Калугина.
— А ну-ка, Колька, включи радио, какая завтра погода будет? — обратился Калугин к младшему сыну, делавшему уроки. — Эк похолодало. Того и гляди снег повалит, а мы еще дома сидим. Надо завтра в тайгу подаваться. Мать, сухари скоро готовы будут?
— Почти готовы!
— Ну, ладно, собирай, что ли, котомку, а я пойду бригаду поднимать.
С этими словами Аверьян направился к своим товарищам по охоте. Бригада Калугина состояла из трех человек: Федора Проскурякова, Луки Горбунова и Дмитрия Золотарева. Все они жили неподалеку. Не прошло и часу, как бригада собралась у Золотарева. Решили на следующий день ехать до станции Вяземской, затем добираться до Медвежьего по узкоколейке, а там податься на Светлый ключ, где у Аверьяна стояло зимовье. В этом году бригада Калугина выходила на промысел последней. Лишь несколько дней тому назад пришло на промхоз задание на отлов тигров; ждали его еще с начала осени, оно-то и задержало Калугина.
Теперь, кроме добычи пушнины, бригада должна была отстрелять восемь кабанов и поймать живьем двух тигрят. Не впервые выходил Калугин на промысел — на его счету было более двадцати тигров, — но каждый раз с волнением подписывал договор.
Вернулся Аверьян домой поздно. Его жена Анисья укладывала в объемистый рюкзак мешочки с сушеным луком, сухим молоком и крахмалом. Основные продукты — хлеб, сахар, масло, крупу — охотники возьмут на Медвежьем. Патроны, охотничье снаряжение — топор в чехле, нож, прибор для чистки винтовки, компас и небольшую аптечку — обычно укладывал он сам.
— Ну, мать, завтра отчаливаем, а теперь спать!
Упругая сетка никелированной кровати бесшумно подалась под могучим телом Калугина. Но ни тепло и покой этой кровати, ни вкусные борщи и пельмени, которые так мастерски умела стряпать Анисья, ни даже ее ласковое, теплое отношение к мужу не могли удержать старого охотника дома. Надвигался охотничий сезон — и он на несколько месяцев уходил в лес, ночевал в лучшем случае на жестких, с торчащими сучками нарах охотничьих барачков или ежился у костров, довольствуясь незатейливой похлебкой, а то и просто чаем с замерзшим хлебом. На промысле он не только не тосковал о семейном уюте и удобствах, но даже забывал об Анисье и детях, о Красной Речке и доме, отдаваясь всем сердцем во власть древнейшей страсти человека — охоте. Только в конце зимы, а то и в начале весны возвращался он домой, иногда привозя свои трофеи на большой лодке, сделанной им самим в лесу из сухостойника.
