Евгений Титаренко - Открытия, войны, странствия
Никита привычно скользнул вниз. Петуса нащупал ногами ступеньку и, прежде чем спуститься дальше, подвинул над головой на прежнее место кучу валежника, так что теперь снаружи их можно было разыскать разве только с собакой.
Никита нащупал в темноте на ящике спички, легонько чиркнул, и спустя несколько мгновений под треснутым стеклом засиял огонь фонаря «молния».
Неприметная сверху землянка была изнутри отделана прочными бревнами и даже прошпаклевана мхом. Только задний простенок был почему-то земляным, и, оползая постепенно, глинистая почва грозила со временем заполнить всю землянку. Но это могло быть еще когда-то…
На стенах землянки висели три лука. На специальной полке — стрелы с железными из твердого листа наконечниками, в углу стоял подремонтированный Никитой стол, а в двух ящиках напротив легко было найти все, что только может понадобиться в тайге двум-трем самостоятельным людям: огарки свечей, банки с рыболовными крючками, шпагат, два ножа, сетка от комаров, напильник, плоскогубцы, гвозди, сыромятный ремень, тугая противогазная резина, коробка пороху для будущего ружья, которую Петька выменял в Курдю-ковке за негоревший фонарик, две запасные уключины, цепь, эбонитовое стекло, котелок, наконечник остроги, ложки, наконец, штык, ржавая бляха и два отсыревших патрона, которые Петька нашел здесь же, в землянке. А всякую остальную мелочь просто не перечислишь.
Петька раскрыл толстую клеенчатую тетрадь — устав, вахтенный журнал и дневник, на первой странице которого было записано, что хранить до конца тайну отряда — это первое обязательное условие для его членов, мгновенно являться на сборный пункт по зову командира отряда — второе условие, по тревоге, объявленной любым членом отряда, являться тоже — это третье, нигде, ни нри каких обстоятельствах не покидать товарищей — это четвертое… и т. д. Давно ли Мишка добровольно клялся по всем этим пунктам, а потом еще ставил свою барахляную фамилию внизу?!
— Пиши, — сказал Петька.
Никита послюнявил карандаш: валяй, мол, диктуй.
— Значит… — Петька засунул руки в карманы и, злой, решительный, выпрямился над фонарем. Тень его, изломившись, протянулась от стола через стену до самой середины потолка. Петька откашлялся, шевельнул губами в поисках нужного слова. — Пиши: выгнать ханурика из отряда! Точка.
— Погоди, — сказал Никита. — Тут надо по правилам: год, число, месяц, слушали, постановили — как в правлении.
Через двадцать минут мучительного редактирования, согласно всем канцелярским требованиям, приговор был составлен и скреплен в одном углу страницы подписью командира, в другом — начальника штаба.
О надежности оружия
— Поспеем? — спросил Никита.
Петька извлек из ящика тяжелую березовую палку и нож. Надо было делать себе новую шпагу. Старую свою, много раз испытанную, он загубил недавно.
По традиции, секунданты обязаны были сражаться наравне с главными противниками, поэтому Никита тоже достал свою шпагу: надо проверить, мало ли что. Раза два ткнул ею в мох между бревнами, потом не очень сильно ударил по ящику ребром, плашмя, снова ребром… Шпага у него была не хуже Петькиной старой: с «усиками», с лотком «для крови», отполированная куском стекла почти до блеска, со следами былых дуэлей — в зазубринах.
— Не струсит рыжий?.. — полюбопытствовал Никита, присаживаясь на ящик, чтобы отдохнуть после тренировки.
— Струсит на шпагах — так выпорю… — хладнокровно пообещал Петька, разглядывая свое не очедь красивое оружие. — Надо бы отшлифовать — время поджимает…
По существу, это была не шпага, а меч.
Дуэли вошли в моду около года назад. И примерно с месяц рубились на дранках с эмтээсовской пилорамы. Но дранка есть дранка: у одного длинная, у другого короткая. Только сойдутся — глядишь, одна сломалась. Перекур. Безоружного не бьют. Надо менять шпагу. А Никита раз вышел с березовой наподобие меча — штук тридцать дранок переломал. С тех пор начали мастерить оружие каждый для себя, чтобы главное при зтом было — крепость.
Мало-помалу обговорили новые правила.
Если раньше было так: выйдут один на один — стоп, шпага сломалась. Дадут новую — опять стоп. Дранка ж такое оружие — как подставишь ее. Теперь установили: хватит. Сломалась шпага — если трус, поднимай руки, а выдержка есть — получай прямой, с выпадом в грудь.
Наконец, чтобы все делалось по-мужски, ограничили длину шпаг. Она должна равняться длине правой руки от сгиба ладони плюс ширина плеч. Благодаря этим нововведениям шпага, сохранив свое прежнее название, постепенно видоизменилась в не очень красивый, но зато прочный, массивный и удобный меч.
Сумасшедший
Сначала шпага, за ней Петька исчезли вверху. Никита еще раз проверил, все ли в порядке, загасил фонарь и со шпагой в зубах полез на выход.
— Ну… («Граф, вас ждут великие дела», — хотел он сказать для бодрости), но в это время Петька больно ударил его сверху йогой по голове.
Никита, проглотив невольное ругательство, выглянул на поверхность.
Потом змеем выскользнул наружу.
Оба затаили дыхание.
Буквально шагах в десяти от их — убежища слышался говор. Случайный ветерок шелохнул ветки шиповника, и в лицо пахнуло запахом костра.
Говор стих.
«Быстро!» — одними губами приказал Петька, и, ползая на животах, они в несколько секунд заложили хворостом выход из-под земли.
Никита ткнул пальцем в гнилушку и сделал движение рукой, означающее: «Хорошо, я надумал брать валежник с болота — мало ли кому понадобится на костер!..»
Петька мотнул головой: «Ползем!» — и, придерживая левой рукой свою шпагу, двинулся первым. Работая локтями, Никита догнал его. Дальше поползли рядышком, сантиметр за сантиметром приближаясь к невидимым собеседникам.
Едва приметный костер тлел на крошечном, в несколько метров пятачке между деревьями. Прокопченный до сини котелок слегка покачивался на двух сведенных к центру рогатулинах.
Лицом к Никите и Петьке у костра сидел незнакомый лет пятидесяти мужик с густой черной бородой, в кепке, надвинутой глубоко на лоб, в теплой телогрейке и охотничьих сапогах. Рядом, у его ног, валялось ружье.
А спиною к друзьям сидел на обрубке осины маленький взлохмаченный старик, голова которого казалась огромной от беспорядочно разросшихся седых косм, так что нельзя было разобрать, где кончается шевелюра, где начинаются борода, усы.
Глаза Петьки заблестели. Готовый позабавиться, он даже приподнялся. Но всегда уравновешенный Никита (которым на этот раз руководило, с одной стороны, благоразумие, а с другой стороны — возможность отомстить за удар по темени) больно ткнул Петьку локтем в бок. И, неслышно огрызнувшись, Петька остался лежать.
Взлохмаченный старик был сумасшедшим. Звали его Проней. Кто первым узнал, что зовут его именно так, — не важно. Дня три назад он явился в деревню по одной из таежных дорог, сутулый, седой, пропыленный (тайга нет-нет да и выкидывала что-нибудь такое, особенно в эти, послевоенные годы), и не успел он пройти десяти дворов, как мальчишки уже пристроились за ним: «Про-ня! Проня!..» Он быстро кивал направо, налево, счастливо улыбался до ушей, встряхивал косматой гривой и, часто притопывая ногами, смешно подпрыгивал на одном месте.
«Здравствуй, Проня!» — кричал кто-нибудь из мальчишек. И радостный Проня оборачивался на голос: «Здрасти! Здрасти!..»
Сердитые хозяйки разгоняли мальчишек, звали Проню во двор, давали хлеб, картошку, соль и, жалостливо кивая головами, кормили пшенным супом.
«Издалёку, отец?»
«Далеко, милая, далеко! От бога ж мы! — счастливо улыбаясь, быстро, но внятно говорил Проня. — Отколь же быть? Земля, чай, от бога? Мы тоже! Каменья, каменья — землица-то! Благода-ать! — Он вдруг пугался на мгновение, торопливо дцарил невидящими глазами по земле, хватал первый попавшийся булыжник „ласково гладил его и, опять счастливый, повторял — Благода-ать!..“
Где он расставался со своими булыжниками, никто не видел, но отыскивал он их везде — по дороге, у реки…
Чернобородый поднял голову и поглядел на сумасшедшего старика. Густые черные брови скрывали выражение узко прищуренных глаз.
— Ну, и что же дальше?..
Старик выпрямился, взмахнул стиснутыми кулаками.
— Проклятый камень! Я видел его!
— Что толку, дурак… — сказал чернобородый, ковырнув палкой угли, так что над костром взметнулось облачко золы.
— Тридцать лет! Но я видел эту речку! Я видел камень!
— Что проку, говорю?.. — как о чем-то надоевшем, опять повторил чернобородый.
Старик даже задергался на своем чурбаке.
— Этот камень провалился! Но я найду его, ты увидишь. А не найду — обшарю каждый ручей. Сегодня убедишься! Делалось прочно. Глухомань. Зало, прихожая! Подземные хоромы! Милостисдарь!.. — передразнил кого-то старик.
