Елена Озерецкая - Звенит слава в Киеве
И в который раз пожалела Анна, что не родилась она мальчиком. Ведь сыновья княжеские, хоть и женятся на иноземных, а все дома остаются. Взять хоть отца, Ярослава. Женился на свейской княжне, отдал за неё город Альдейгабург, да и живёт с матушкой в Киеве…
Глубоко задумавшись, девочка безжалостно дёргала золотисто-рыжую, выбившуюся из косы, прядь.
— Ярославна! Ничего ты не слушаешь! — сердито прикрикнул Илларион.
— О женихах размышляет, — ехидно хихикнул Святослав.
Ну, ладно. Ужо покажет ему Анна женихов!
— Завтра не будем учиться. Занят я. А ко следующему разу спрошу про всё, что сегодня говорено! — строго вымолвил, поднявшись, Илларион и, не оглядываясь на вставших, как положено, учеников, быстро вышел.
Глава IV. ИВАН КУПАЛА
Русальная неделя в ночь под Ивана Купалу кончается, когда 24 июня наступает.
Испокон веку на Руси, пока христианства не было, все люди в леса да к рекам шли Купалу встречать. Прыгали через костры для очищения, собирали травы всякие — особую целительную силу они в эту ночь имеют.
Незаметно уйдя под вечер с княжеского двора, Андрей пробирался к знакомой поляне. Коня оставил невдалеке, верхом не проехать было сквозь чащобу.
«Придёт ли? — тревожно думал он. — Не вздумает ли обмануть?»
— Ау! — послышалось издали. — Ау! Ты, что ли, идёшь, Андрей?
— Я, Предславушка, я! — радостно откликнулся мальчик.
В новой белой рубахе стояла у ручья Предслава. Тёмные её волосы покрывал пышный венок, а руки еле удерживали громадный пук цветущих трав.
— Здравствуй! — весело встретила она Андрея. — А я уж, видишь, сколь цветов и трав насобирала!
— И куда тебе столько? — удивился мальчик.
— Ничегошеньки-то ты не знаешь. Каждая травка свою силу имеет. Вот, гляди, цветок «Петров крест» — кому кажется, а иному нет. Трава премудрая. Если найдёшь нечаянно, то верхушку заломи, а её очерти, да на Иванов день и приходи за ней.
— Зачем заламывать?
— А затем, что, коли не заломишь, она перейдёт на иное место, а старое пусто оставит.
— Дивно ты говоришь, Предславушка. Может ли то быть?
— Может, Андрей, может. И не то ещё бывает. Трава «кликун» — так кличет гласом по зорям дважды: «Ух! Ух!». К себе человека не допускает и семя с себя долой скидает, не даёт человеку взять. Корень той травы, как человек, — глаза, руки, ноги. А силу она имеет.
— К чему же сила её?
— К чему хочешь, к тому и годна.
— Эта вот какая травка?
— Разрыв-трава то. От неё всякий узел развязывается.
— Ну, а другие все для чего?
— Каждая для своего дела. Трава «иван» растёт в стреку, на ней два цвета. Видишь — один синий, другой красный. Трава «хленовник» растёт подле рек кустиками, и дух от неё тяжёлый.
Смуглые руки быстро перебирали душистые растения. Андрей с любопытством смотрел на странную девочку.
— А папоротник в Иванову ночь цветёт огнём, и кто его найдет, поймёт язык всякого творения. И зверя, и птицы, и букашки малой…
— Откуда ж ты всё это знаешь?
— От дедушки…
— А дедушка твой кто?
Предслава помолчала, испытующе глядя на Андрея. Не след бы ей про то говорить, да ведь клялся он. И лицо у него ясное, чистое. Такие не предают…
— Волхв он, — тихо сказала девочка, — премудрый волхв…
— Волхв? — испуганно повторил Андрей. — Да разве есть ещё на Руси волхвы?
— Глупый ты, Андрей. Люди христианство твоё для виду лишь принимали, не по своей воле, а верят больше по-старому, как отцы и деды заповедали. Приходят молиться в рощи, в рожь, к священным деревам. И колдуют, и гадают, как в старину.
— А крещенье-то как же?
— А вот как дедушка про то сказывал. Владимир-князь приказал всем к Днепру креститься идти, а кто не придёт, тому казнь принять. Киевлян в реку, как стадо, загоняли. После же того, Великого Перуна к хвосту коня привязав, поволокли с горы в Днепр, а двенадцать приставленных мужей шли рядом и жезлами его тыкали. До самых порогов люди княжеские Перуна провожали, дубинками от берегов отгоняли. Волхвов же многих по княжему велению истребили, смерти предали.
Предслава замолчала, грустно глядя куда-то вдаль. Молчал и Андрей. Вспомнились ему Илларионовы слова: «Увы! Христианская паства ещё лишь малое стадо!» Жаловался учёный священник, что пустуют церкви. Говорил: «Если плясун или скоморох какой позовёт на игрища, на сборища языческие, то все туда радостно устремляются. Если же в церковь позовут, то мы позёвываем, чешемся, говорим, что дождливо аль холодно. На игрищах нет ни крыши, ни защиты от ветра, а в церкви и крыша есть, и воздух приятный, люди же идти туда не хотят, губят свои души».
Видно, права Предслава, что многие ещё лишь для виду, от страху перед князьями христианами зовутся. Веселее, что ли, со старыми-то богами? Церковь всё запрещает: и то грех, и этого нельзя…
— О чём задумался? — перебила его мысли девочка. — Гляди, я сейчас судьбу свою проведывать стану…
Предслава сняла с головы венок и, шепча какие-то непонятные слова, бросила его в ручеёк. Венок медленно поплыл, но зацепился за камень и завертелся на одном месте.
— Неладно! — испуганно прошептала Предслава.
— Что неладно-то?
— Обожди, не мешай…
Тяжёлый венок, постепенно намокая, погружался в воду. Скоро на поверхности остались только лёгкие, воздушные травки, вплетённые среди цветов. Они беспомощно трепетали, словно пытаясь за что-нибудь ухватиться, чтобы спастись. Потом скрылись и травки. А ручей всё так же весело бежал своей дорогой.
На глазах Предславы выступили крупные слёзы, но она продолжала неотрывно глядеть в воду, как будто надеясь ещё что-то увидеть…
— Худо мне будет… — вздохнула девочка. — Видно, водяной венок утащил…
— Полно, Предславушка. Не всякая примета сбывается. Да и есть ли там водяной-то?
— Что ты! Что ты! — испуганно оглядываясь, зашептала Предслава. — Как же не быть в воде водяному, а в лесу лешему?
— А видела ль ты их когда? Какие они из себя-то?
— Видать не доводилось, врать не стану. А какие они — про то доподлинно знаю.
— Зачем же ему венок твой понадобился?
— То он мне знак даёт…
— Какой знак?
— Худой, Андреюшка… быть со мной беде… Ну, да ладно. Чему быть — того не миновать.
— А какие ты слова говорила?
— Тайные то слова, заговорные. Их сказать тебе не смею. Да и к чему тебе они?
— Тебя дедушка им учил?
— Он. Всё дедушка знает. Словеса неведомые, чары, лечьбы — любую хворь уймёт… Да не велено про то. Не пытай меня, не стану сказывать.
— А ведомо ли дедушке твоему, каков из себя Перун был?
— Как не ведомо? Был он высок да плечист, черноглаз да черноволос, борода золотая, в правой руке лук крепкий, в левой — колчан со стрелами. Однако ж, пора тебе ко двору ворочаться. Вишь — совсем затемнело…
— Не маленький я, не боюсь.
— Не храбрись, Андрей. Кто свою судьбу знает? Ну, вот что. Дам я тебе для оберегу подарок дорогой…
— Спасибо на ласке, Предславушка… Каков же подарок твой?
— А вот, гляди…
На протянутой маленькой ладони лежал небольшой, странной формы камешек. Андрей с удивлением разглядывал непонятный подарок.
— Что ж то за камень такой? — неуверенно, боясь обидеть Предславу, спросил он.
Девочка вздохнула.
— И ничего-то ты не знаешь. А говоришь, учат тебя. Не тому, видно, учат… То Перун-камень. Слыхал про него?
— Н-нет… не доводилось…
— Тот камень падает и стреляет сверху от грома. Он же и громовая стрела называется. Из него надобно делать глаз в перстень и носить на руке.
— Зачем?
— Затем, что им от всякого видимого и невидимого злодея сохранён будешь. Носи да меня помни!
— Спасибо, Предславушка. Только я тебя и без камня помнить буду… Может, лучше тебе его носить, от неведомой беды спасаться?
— От моей беды не спасёт камень. Я у дедушки заступы искать стану. А ты меж людей живёшь. Люди-то всякие бывают.
— Прими ж и ты от меня подарок. Не чуден он и не богат, да от сердца. Дорогих камней нет у меня, сам я из чужих рук гляжу. А возьми ты перстенёк, матушкино благословение. Пусть он тебе про меня напоминает, коли судьба или злые люди разлучат нас…
И Андрей надел на палец девочки простое колечко с алым камушком. Лицо Предславы вспыхнуло тёмным румянцем.
Не отводя глаз от Андрея, она медленно подняла руку с кольцом и прижала его к губам.
— Пока жива, не сниму твоего кольца. А если когда получишь его — знай, нет на свете Предславы… Прощай!
— Что так прощаешься? Приду ведь ещё…
— Про то судьба ведает, не мы с тобой… Не забывай меня, если что…
— Господь с тобой, Предславушка… ты ровно беду какую пророчишь…
Но девочка уже скрылась. Долго в тяжёлом недоумении стоял Андрей, сжимая в руке нагревшийся Перун-камень. Потом вздохнул и медленно побрёл туда, где оставил коня.
