Марта Фомина - Летопись нашего двора
— Вы все, товарищи жильцы, знаете, что город наш отстраивается. Дома растут как грибы. По улице пройдёшь — смотреть любо-дорого, а во двор заглянешь — хоть слёзы лей: ни детской площадки, ни деревца.
— Правильно! — сказала тётя Катя. — Никакой заботы о детях. И что только домоуправление думает!
Тут все жильцы зашумели и начали ругать домоуправление. Дядя Лев всех выслушал, а потом и говорит:
— Один в поле не воин. Надо вместе за дело браться, тогда будет толк. Начнём хотя бы с детской площадки. Для неё нужны доски, а досок нет. Давайте искать выход…
Разговор этот происходил во дворе, а мы рядом играли в классы и делали вид, что ничего не слышим. При слове «выход» дядя Лев покосился на доски тёти Маши. А доски эти очень красивые: ровненькие, гладкие, белые, с разводами от сучьев. Очень жалко, если осенью их распилят и сожгут в печке.
Дядя Лев только посмотрел на эти доски, а тётя Маша, которая сидела на лавочке и вязала чулок (она всё время что-нибудь вяжет!), почему-то стала жаловаться:
— Я женщина одинокая, некому позаботиться обо мне. Детишки мне стёкла мячом разбили — небось никто не помог вставить. А доски зимой мне самой сгодятся.
Выяснилось, что эти доски ей подарили за хорошую работу. Мы-то думали, что тётя Маша только и умеет, что вязать чулки, а оказалось, что она всю жизнь проработала на лесопильной фабрике и чуть ли не половина мебели в нашем городе сделана из досок, которые она на машине обстругала. Наверно, и наши парты сколочены тоже из её досок. А мы и не знали!
Нам сразу же стало не по себе. Но что мы могли сделать? Выбивать стёкла мы умеем, а вставлять — нет! Мы притворились, что ничего не видим и не слышим.
Наши родители долго успокаивали тётю Машу, а о нас опять забыли. Тётя Маша здесь, конечно, ни при чём. На её досках свет клином не сошёлся, как говорит моя мать. Но надо было собирать деньги со всех жильцов, а половина из них сейчас разъехалась в отпуск. Потом надо было где-то занимать очередь за этими досками. В общем, наши родители поговорили, поговорили да и разошлись.
А управдом пожал плечами и сказал:
— Ну вот, отвели душу, и по домам! Эх, люди! Совесть свою успокоили, и ладно!
Я прекрасно его понял, потому что сам пробовал успокаивать свою совесть. Помню, когда мне не хотелось учить уроки, чего я только не придумывал, чтобы вырваться на улицу! Я говорил матери, что слушал уроки внимательно и повторять их дома для меня совсем даже лишнее; что до вечера уйма времени и сесть за стол я ещё успею; что у меня болит голова; что память ослабела и пора сделать передышку; что надо выпустить кошку; что я обещал одолжить учебник товарищу, который живёт на другом конце улицы, — в общем, чего только не придумывал!
Мать сердилась и строго говорила, что обмануть её мне не удастся. Очень может быть. Но себя мне всегда удавалось обмануть. Потому что мне действительно казалось, что у меня болит голова, или я вспоминал об обещанном учебнике, а кошка вдруг начинала жалобно мяукать и царапаться в дверь.
Я рассказал о нашем дворе, а о саде позабыл. Наш сад — это только одно название, или, как говорят жильцы, «остатки былой роскоши». Ведь трудно представить себе сад без деревьев. А наш сад теперь превратился в огород. Зимой он покрыт снегом, весной чернеет свежевскопанными грядками, а летом на нём жёлтыми и фиолетовыми глазками цветёт картошка. Границей между огородом и соседним двором, который как две капли воды похож на наш, служит канава. Зимой под снегом её почти не видно, но с первыми тёплыми деньками она превращается в настоящую речку, и мы пускаем по этой речке бумажные кораблики и катаемся на половинке бывших садовых ворот, как на настоящем плоту «Кон-Тики».
Когда-то росли тут липы, тополя, фруктовые деревья, но теперь остались от них только пни. Мама мне рассказывала, что во время войны немцы вырубили наши сады и сожгли их вместе с заборами. Многие дома сгорели. А когда немцев прогнали, бывшие сады разделили на участки и засадили картошкой.
Когда мама рассказывает о том, каким наш сад был до войны, у неё в глазах будто зажигаются огоньки. Осенью собирали богатый урожай. Белый налив был с отцовский кулак величиной. А райские яблочки, из которых варили особое, вкусное варенье, так и таяли во рту. Все жильцы нашего дома справляли Праздник Урожая: варили варенье, приглашали друг друга в гости.
«Если бы я тогда жил, — как-то сказал я, — то ни за что не позволил бы рубить такой чудесный сад!»
Но мать рассердилась, назвала меня хвастунишкой и сказала, что надо благодарить судьбу за то, что я не родился в войну, когда людям пришлось столько пережить, голодать и холодать.
Глава 5. Зеленый домик
Утром Петька ворвался ко мне в комнату и закричал:
— Ура-а-а! Дядя Егор уехал!
У меня даже в ушах зазвенело.
— Чего ты кукарекаешь? — говорю. — Уехал и уехал, а нам-то что?
— Ну и глупый ты, Алик! — возмутился Петька. — А зелёный домик? Он же теперь пустой!
— Ура-а! — закричал я и вслед за Петькой кубарем скатился с лестницы.
В одну минуту мы подняли с постелей Саньку и Димку и все вместе помчались на улицу. В воротах мы столкнулись с управдомом и посторонились. Но, видно, наши лица были какие-то особенные, потому что дядя Лев собрал лоб в гармошку и подозрительно спросил:
— Здорово, хлопцы! Что это вы задумали? Куда курс держите?
Мы пожали плечами и прошли мимо — мы умеем хранить свои тайны.
Зелёный домик — это старый ларёк, который сбоку прилепился к нашему дому. Он напоминает избушку на курьих ножках. Над домиком — облупившаяся вывеска:
РЕМОНТ МЕТАЛЛОИЗДЕЛИЙ
Прилавок закрыт ставнями. А ещё вчера они были распахнуты. За прилавком сидел дядя Егор и чинил кастрюли и вёдра. Дядя Егор сердитый, на ребят кричит: «Пошёл вон! Не лезь под горячую руку!»
Рука у него не горячая, но тяжёлая и сильная, пальцы будто железные. Схватит за плечо — синяк останется. В его ларьке с утра до вечера раздаётся стук. Кажется, будто дядя Егор так и родился на свет с молотком в руке. Стучит и стучит, как дятел. Если целый день простоять рядом — оглохнуть можно. Но зато увидишь, как кусок жести на глазах превращается сначала в короткую толстую трубу, потом — в ведро. Кастрюли, чайники, примуса так и летают в корявых руках дяди Егора. Самое трудное для него — отыскать в посудине все дырочки до одной. Сощурив глаза и повернув какой-нибудь бидон днищем к солнцу, дядя Егор долго вертит его так и сяк, будто небо в телескоп разглядывает.
Мы все чуточку побаиваемся дядю Егора. Но раз он уехал, чего же бояться?
Димка отодвинул одну доску в заборе и пролез в образовавшуюся щель. За ним последовал я. Санька, самый рослый из нас, протиснулся с трудом. А Петька нырнул в щель, как в норку, такой он щуплый.
Дворик у ларька крохотный, всего в несколько шагов, и половину его занимают две сосны. Они такие высокие, что снизу кажется, будто облака цепляются за них: залезь на макушку, ухватись за край облака и плыви на нем, как на перине, в далекие незнакомые страны. На двери ларька висит большой замок, но мы знаем: это только так, для отвода глаз.
Димка дёрнул за дужку, и замок послушно открылся. Дверь протяжно и жалобно пискнула, будто боялась нас впускать. Внутри было тихо, сумрачно. Солнечные лучи пробивались сквозь щели, светлыми полосами решетили полумрак. Но скоро глаза привыкли к темноте. Мы увидели грязные бутылки и пустые ящики. Оказывается, дядя Егор забрал с собой все железки, — видно, насовсем переехал отсюда. На полу, на ящиках, по углам лежал слой серой бархатистой пыли. В кружевной паутине сидели в засаде жирные пузатые пауки— подстерегали мух. Настоящее паучье царство!
Теперь это был наш дом!
Вне себя от радости мы запрыгали, распахнули ставни и наполнили наш дом светом и криками «ура». Мы бесновались, словно дикари: никто на свете сейчас не мог сказать, что мы путаемся под ногами!
Петька смотрел, смотрел на нас да как гаркнет:
— Хватит вам прыгать! Не маленькие. Пора за дело взяться!
Мы с удивлением посмотрели на Петьку. Уж очень решительный у него был вид. С таким видом человек на что угодно способен!
Петьку мы все уважаем и иногда зовём Ёжиком. И не потому, что у него фамилия «Ежов», а главным образом потому, что он весь будто из колючек состоит: волосы у него щёточкой и торчат, как иголки. Кулаки не сильные, зато острые. Дерётся он ещё локтями и коленками: они у него тоже острые.
Но главное — у Петьки острый математический ум. Задача с четырьмя вопросами, даже самая трудная, для него пустяк. Наверно, он будет математиком и откроет какие-нибудь ещё неизвестные законы. С таким твёрдым характером обязательно откроет!
Так вот, когда Петька сказал о каком-то деле, за которое нам пора взяться, мы сразу поняли, что это не пустые слова.
