Николай Тихонов - Ленинградские рассказы
Но по выражению глаз видно, какая богатая душа у этого героя, какая отвага, серьезность свойственны его боевой натуре.
Кто же снабжает воинов суши и моря снарядами, бомбами, торпедами? Старый рабочий, которому пора бы отдыхать от трудов праведных, проработав сорок лет на заводе, трудится снова. В замасленном ватнике, в старой теплой шапке, в очках, спустившихся на кончик носа, с седой бородкой и подстриженными усами, готовит он «подарки» для врагов Ленинграда.
Я могу долго смотреть на эту фотографию, потому что она выразительна и правдива без прикрас. Кроме того, он напоминает мне старого питерского его собрата, ленинградского мастера. Переживший все ужасы жестокой зимы, варварство бомбардировок, испытавший смертельную усталость от непосильных трудов, мастер этот признался мне, что на него раз напала большая тоска.
Тогда он поставил перед собой фотографию покойной жены, суровой, строгой и справедливой ленинградской женщины, и написал ей письмо, взволнованное, полное человеческой страсти, прося ее помочь ему, как она помогала всю трудовую жизнь. Разговор его с карточкой жены, перед которой он прочел письмо вслух, воспоминания, раздумье — все это вернуло ему крепость воли. Он пришел на свое рабочее место сильным, успокоенным человеком. Я писал об этом во время блокады.
Беру фото, на котором женщина сортирует снаряды, смотря на них слегка затуманенным взглядом. Женщина знает, что они несут смерть фашистам, и поэтому-то так тщательно проверяет их. Это ее месть за мужа, погибшего в бою. Она — ленинградская вдова, одна из тысяч пришла и попросила дать ей возможность работать на оборону. И ей дали. Ее лицо — готовая натура для скульптора. Она так сосредоточенно наклонилась над снарядами, точно хочет вдохнуть в них свое тайное желание, невольно вспоминая свою потерю. Если бы женщина могла, она сама нацелила бы орудие и выпустила снаряды по врагу.
Я вижу на фото двух деятельных, опытных работниц, одна проверяет автомат, другая налаживает диск. Тонкие косички второй спускаются по худым плечам. Подруга еще меньше ее; им вместе нет и тридцати лет. Теперь они выросли, я не знаю их жизни, но они, верно, вспоминают то далекое время, когда через их ловкие маленькие руки проходило смертоносное оружие. И когда девочек увидел делегат с фронта, благодаривший за продукцию, он, посмотрев на их подружек и друзей, деловитых и серьезных, сказал, дружески ухмыляясь: «Вот, брат, какой пошел нынче рабочий класс! Знай наших!»
И благодарил их и подымал их на руки, ласково говорил, что расскажет о них всем бойцам в окопах.
А лицо работницы с хлебозавода! Прошли страшные дни, когда на улицах падали голодные люди. И все равно хлеб остался для ленинградца не просто обыкновенным продуктом. Он также символ испытаний и общих бедствий, пережитых великим коллективом жителей города. И лицо у женщины, несущей сразу шесть готовых караваев, исполнено сознания высокого долга, гордости за сделанную работу, удовлетворенности, что можно снова отрезать хороший ломоть, а не жалкую порцию, чтобы к рабочему человеку вернулась сила. На лице этой работницы написана целая история перенесенных мучений, но есть и скрытая радость в ее широко открытых глазах.
Сколько этих лиц — солдат, доноров, рабочих, матросов, командиров!
Сколько пейзажей на этих старых фотографиях, где трамвай идет через позицию зенитной батареи, где маскировка Смольного превращает здание и примыкающие к нему куски сада и площади в парк с аллеями и клумбами; на «ватрушке» перед зданием бывшей Биржи (Военно-морского музея) виден такой блиндаж, как на Малаховом кургане; конь Николая I испуганно косится на пушки перед Исаакиевским собором, а могучие корабли стоят, прижавшись к граниту старой набережной…
Когда смотришь фильм «Русское чудо» Торндайков, то видишь огромную галерею — лица тружеников, создавших Советское государство, представителей всех народов нашей Родины. Какие это впечатляющие лица простых людей и вышедших из народных глубин государственных деятелей, ученых, полководцев!
Когда я вспоминаю ленинградцев — защитников города, — я тоже вижу неисчислимые лица людей, не жалея сил отдавших себя делу защиты города Ленина. Посмотрите на их лица, на которых горит солнце незакатной славы, на лица непокоренных, гордых людей, победителей страшного врага.
Помимо неустанного труда в окопах, на кораблях на батареях, в небе, на земле, на воде и под водою, на заводах и фабриках, в домах и в полях, всюду — люди города-фронта показывали еще искусство воевать, поражать противника самыми новыми приемами, самыми удивительными неожиданностями.
Это искусство войны помогло разгромить фашистов под Ленинградом в январе 1944 года.
…Однажды, уже после окончания войны, были мы с Виссарионом Саяновым у маршала Говорова. Леонид Александрович, как известно, вступил в командование войсками Ленинградского фронта, будучи генерал-лейтенантом артиллерии, весной 1942 года.
Его замечательному таланту многим обязан город Ленина, потому что Говоров взял на себя руководство контрбатарейной борьбой, и тогда ленинградские артиллеристы подняли на большую высоту артиллерийскую науку.
Поражая вражеские батареи, они сохранили город от разрушения, спасли его исторические здания и жизни многих людей. Они в решающих боях разгромили все немецкие укрепления, стерли с лица земли технику и живую силу врага, проложили путь к решительной победе.
Разговор с маршалом зашел о временах ленинградской блокады. Говоров рассказывал многие подробности военных событий того времени. Он был суровый, молчаливый человек, громадных знаний, строгой дисциплины. Но когда увлекался беседой, становился прекрасным рассказчиком.
Саянов спросил его:
— Скажите, пожалуйста, Леонид Александрович, можете ли вы назвать случай особого действия ленинградской артиллерии по защите города от варварских обстрелов?
Говоров подумал, потом пошел к столу, достал из ящика папку, вынул из нее два больших листа, на которых были какие-то схемы. Эти листы он положил перед нами. Помолчал, как бы вспоминая что-то, и заговорил медленно, взвешивая слова, как всегда:
— Отвечаю на ваш вопрос. Пятого ноября тысяча девятьсот сорок третьего года Андрей Александрович Жданов сказал мне после моего очередного доклада о положении на фронте: «Как бы это так сделать, чтобы немцы не очень били по городу в день праздника. Седьмого ноября народу на улицах больше обычного, и жертвы неизбежны. Они, конечно, захотят испортить нам праздник и будут вести огонь с предельной жестокостью… Нельзя ли что-нибудь сделать, помешать им в этом?»
И я сказал ему тогда: «Немцы Седьмого ноября не сделают по городу ни одного выстрела!»
«Как так?! — начал было Жданов, его, видимо, поразили моя прямота и уверенность. Но, взглянув на меня, он улыбнулся и сказал только: — Я вам верю!»
Я ушел от него и начал думать. Думал я вот над этими бумажками. Посмотрите. Я накладываю прозрачную бумагу со схемой на эту побольше, что на толстой бумаге. Видите, как совпадают, почти точно совпадают повсюду эти условные знаки. Нижняя — это схема расположения немецких батарей, это немецкая схема. Верхняя схема тех же батарей сделана нами, — данные добыты всеми видами нашей разведки. Видите, мы довольно точно знали все три позиции каждой вражеской батареи: основную, ложную и запасную. Кроме того, в нашем распоряжении были сведения о расположении пехотных позиций, аэродромов, железнодорожных станций, штабов, наблюдательных пунктов и так далее.
По иным целям мы еще не стреляли, чтобы не вспугнуть противника, хотя держали под прицелом его огневые точки. И сами имели такие батареи, которые, будучи хорошо замаскированными, стояли на позициях, не делая ни одного выстрела, и поэтому не были отмечены противником. Он и не подозревал об их существовании.
И вот был разработан подробный план, который мы начали приводить в действие ночью шестого ноября. Спокойно спавшие фашисты были неприятно разбужены, когда совершенно неожиданно мы стали громить вражеские батареи, полный самолетов аэродром, бить по штабам, по узлам связи, по наблюдательным пунктам, по эшелонам на станциях. Все сильнее и болезненнее были наши удары. И враг наконец раскачался, начал отвечать во всю силу. Уже к шести утра немецкая артиллерия яростно била по известным им батареям и судорожно засекала новые, о которых не знала. Так всю ночь и утро длился этот поединок. Немцы бросали свои залпы, перенося их с одной цели на другую. И когда мы открыли огонь на подавление, немцы ввели резервные артиллерийские дивизионы. К полудню двадцать четыре немецкие батареи неистовствовали. Тогда я дал приказ начать действовать морякам, морской артиллерии.
После такого оглушительного поединка немцы стали постепенно сдавать. Их огонь наконец совсем стих, лишь отдельные орудия еще продолжали огрызаться. Но все снаряды ложились только в расположении нашей обороны. Ленинградцы слышали всю стрельбу, грохот стоял над городом, но разрывов немецких снарядов нигде не наблюдалось на улицах, и все удивлялись, что немцы не обстреливают город.
