Семён Ласкин - Саня Дырочкин — человек семейный
Мотька слово «конфетка» хорошо знает.
Мама кричит из другой комнаты:
— Не нужно! Мотя конфеты не любит.
Наконец дверь захлопывается, и мы остаёмся одни. В квартире без мамы пусто. Папа выключает телевизор, смотреть не хочется. Ходит по комнатам, вздыхает. На улице дождь, с ветром. Что-то гудит за окном, жалуется. Асфальт поблескивает от воды. Покачивается ближайший фонарь от ветра. Кружок света ходит по асфальту — кто-то будто бы подметает темноту светящейся метлой: вжик-вжик.
— Саня, спишь? — это спрашивает папа.
Тихонечко залезаю под одеяло. Мы не говорим друг другу, что ждём маму. Под одеялом начинают приходить в голову стихи. Они мне нравятся. Я повторяю их про себя, стараюсь запомнить.
Капли ночью капали.
Отстукивали, как по роялю.
Грустную песню пел рояль.
И всё же сумели капли сыграть.
А я лежал у окна.
И слушал, как пел рояль.
И ждал маму.
Я просыпаюсь от яркого дневного света в комнате. За столом мама, она просматривает мои тетрадки.
— Небрежно! — вздыхает она. — Буквы глядят в разные стороны. Грязно. Я думала, Саня, ты станешь отличником. А теперь…
И вдруг мама начинает говорить совсем о другом…
— Знаешь, когда, я была в твоём возрасте, шла война. Ленинград находился в блокаде. Фашисты стояли недалеко от нашего дома, и мы, конечно же, не занимались. А мне так хотелось научиться писать…
Я слушаю маму. Хорошо бы она рассказала про булочку из дуранды, но она, кажется, сегодня говорить об этом не собирается. Я знаю эту историю наизусть. Я сам могу рассказать её всем.
История про булочку из дурандыТогда моей маме только исполнилось семь лет, а меня, говорят, ещё не было, хотя как это могло случиться — представить трудно. Фашисты стояли под Ленинградом. Они забрасывали город снарядами, требовали, чтобы ленинградцы сдавались. Но ленинградцы и не думали сдаваться.
А в нашей квартире вот что было… Моя бабушка работала в госпитале врачом-хирургом. Говорят, у неё были золотые руки. Стоило бабушке прикоснуться к ранам, как раны наших солдат заживали. Несколько раз бабушка получала ордена за боевые заслуги, и у нас есть портреты: бабушка с орденами, как генерал.
Однажды бабушка пришла домой, где её давно уже ждала моя мама и мамина старшая сестра тётя Надя.
— Девочки! — сказала бабушка. — На фронте всё тяжелее, и бойцы просят меня приехать. Вам придётся остаться одним дома.
Бабушка поцеловала маму, потом тётю Надю, взяла вещи и пошла к машинам, которые уже подъехали к дому. В машинах сидели солдаты и матросы.
— Бейте фашистов! — кричали девочки. — А о нас не беспокойтесь.
Так и остались девочки одни в большой квартире. Они постелили под письменным столом матрасик, так, казалось, спасаются они от бомбёжек. А Ленинград находился уже сотни дней в блокаде… Люди умирали от голода. В один прекрасный день пришёл к девочкам с фронта матрос и передал им, что наши войска собирают силы, чтобы разгромить и уничтожить фашистов.
— Мы должны победить, — сказал матрос. — Другого пути нету.
И он пошёл в город, передавать приветы другим детям.
А девочки в это время решали испечь для своей мамы лепёшки из дуранды. Это всё, что у них было. Что такое дуранда, я точно не знаю. Мама говорит, что очистки от зёрен. Если их размочить — есть можно. Но холодными они превращаются в камень. Девочки поджарили размоченную дуранду на сковородке и отдали два чёрных камушка-лепёшки матросу, чтобы он передал гостинец их маме, моей бабушке. Что же дальше? Матрос вошёл в походную врачебную палатку. А там моя бабушка перевязывала раненого комиссара. Матрос подождал, когда она закончит, и протянул ей гостинцы от дочек.
— Лепёшки из блокадного Ленинграда. Подарок от дочек нашего доктора, — пояснил матрос комиссару.
— Дайте мне, — попросил комиссар и долго разглядывал эти странные гостинцы. Губы комиссара сжались, глубокая складка пробежала по его переносице.
И тут началась артиллерийская канонада. Земля сотрясалась. Все понимали: мы наконец переходим в наступление.
Вдруг комиссар появился перед войском.
— Друзья! — сказал комиссар. — Сейчас мы пойдём в наступление. Жизнь или смерть, другого пути нету!
Он разжал ладонь и показал две чёрные лепёшки:
— Эти камушки, два пирожка, спекли дочки нашего доктора в блокадном Ленинграде. Лепёшки из дуранды.
И комиссар положил одну лепёшку на камень и разбил её на мелкие крошки прикладом. И каждый матрос и солдат брали у него по крошке и ели.
— За Родину! — крикнул комиссар. — За девочек! За их счастье!
Странное дело! Силы прибывали у солдат и матросов. Их руки крепче сжимали винтовки. Враги стреляли из пулемётов. Вокруг рвались снаряды. Но воины шли вперёд. Никто не падал. Наших солдат и матросов кто-то словно заколдовал от смерти. Страх прошёл по фашистским окопам.
А наши войска шли вперёд. И там, где они проходили, начинала расти трава, на голой земле расцветали цветы, листья распускались на деревьях, весело щебетали птицы.
— Мир! Мир! — говорили освобождённые люди.
А бабушка отламывала крошки от второй лепёшки и давала нашему войску перед новыми боями. Но для себя бабушка забыла взять крошку. И под Берлином фашистская пуля попала, говорят, ей в самое сердце.
Звонок давно прозвенел, а Галина Ивановна ещё не пришла из учительской. Мы с Мишкой Фешиным стали сверять задачки. Мишка говорит, что он задачки щёлкает как орехи. Я тоже щёлкаю. Но мне больше нравится чтение.
Захлопали крышки парт — вошла Галина Ивановна, оглядела колонки и сказала:
— Мне бы очень хотелось, чтобы ребята нашего класса имели общественные обязанности. Проведём маленькое собрание…
Галина Ивановна спросила:
— Кому поручим поливать цветы?
Захотели все. Я тоже поднял руку. Разве поливать цветы труднее, чем ходить с Мотькой? Особенно волновалась Удалова. Она даже с места вскочила. Галина Ивановна решала. Тогда Люська стала кричать, что цветы поливать её любимое дело. И Люська принялась объяснять классу, что она обязательно выучится на садовника, а если на садовника нельзя, то станет дворником. Но ребята закричали, что им тоже нравится поливать цветы. Больше всех горячился Мишка Фешин.
— Люська слабенькая, — убеждал он. — Ей и воды-то не принести. А я могу ведро одной ручкой.
Но Галина Ивановна сказала:
— Ведро нам и не нужно. Хватит стакана…
Потом мы приступили к выборам ответственных по гардеробу, по дежурству в буфете, по сбору макулатуры, по чистоте парт. Мишка стал заведующим классной библиотекой. Слово «заведующий» его обрадовало. Он сказал, что принесёт из дома книги про театр. Галина Ивановна вмешалась.
— Нет, Миша, ты этого не делай. Книги у нас уже есть.
Я начал волноваться, что остался без должности, но Галина Ивановна объявила, что приступаем к выбору санитаров.
Мишка поднял руку.
— Кого ты предлагаешь, Фешин? — спросила Галина Ивановна.
— Дырочкина! — сказал Мишка.
Галина Ивановна Мишку похвалила:
— А ты, оказывается, хороший товарищ, Миша. Ну что ж, — кивнула Галина Ивановна. — Я тоже не возражаю против Сани.
Пора было заниматься арифметикой. Галина Ивановна ходила вдоль колонок. И вдруг она задержалась над Люськиной тетрадкой.
— Что же ты, Люся, не пишешь? — спросила она удивлённо.
Люська подняла голову и вдруг заревела:
— У меня голова кружится! Мне плохо…
Я даже поднялся. Люська сидела на моей колонке. Я и не думал, что от меня так быстро потребуется первая помощь.
Галина Ивановна обняла Люську, пощупала лоб.
— Не пойму, — сказала она. — Сходи-ка к медсестре, смеряй температуру… А Саня тебя проводит.
Я вышел к Люське и тоже пощупал её лоб. Он был горячий. Потом я поискал пульс, но пульса не было.
— Ну, что же, — сказал я. — Придётся лечиться…
Медсестры в кабинете не оказалось. Люська заявила, что пойдёт домой. Я пошел за ней — не бросать же её больную.
День был ветреный. Сильно дуло. Я едва догнал Люську. Она очень спешила.
— Давай портфель, — сказал я, задыхаясь. — Тяжесть нельзя носить больному…
— Иди-ка ты, Саня, — неожиданно огрызнулась Люська.
Я обиделся, но потом подумал: это обычная нервность. Теперь я шёл следом. Возвращаться я не имел права. Мало ли что с ней могло случиться? Упадёт в обморок или еще чего-то…
Люська позвонила в свою квартиру, когда я вошёл в парадную.
— Уже из школы? — спросил женский голос.
Дверь на первом этаже захлопнулась. Я вздохнул. «Теперь можно не волноваться. А вечером придётся зайти, проведать… Такая уж у меня нагрузка…»
Дома шли съёмки. Решетилов ходил вокруг Мотьки с киноаппаратом. Он давно мечтал снять фильм «В мире животных». У окна сидела приятельница майора — Виталия Виталиевна Тредиаковская, а для меня тётя Таля, кинооператор и одновременно художественный руководитель. Иногда тётя Таля давала советы, говорила, откуда лучше «схватить» Мотьку.
