Аркадий Клабуков - Дедушкин родник
А для меня новое горе: не успела утихнуть боль в том месте, где была содрана кора, как и эту рану разбередили, отколов кусок ствола, чтобы сделать кольцо для бороны. И так напасть за напастью: то ломают мои ветки на веники, то обрубают сучья на жерди для изгороди. А когда-нибудь срубят и верхушку — она сгодится на деревянные вилы. И каждую весну делают свое злое дело ребята. Раньше между мною и деревней стояло много берез, но все они засохли. Скоро, как видно, и мне придет конец…»
Прошло несколько лет с тех пор, как я узнал от березы ее историю, и вот мне снова довелось побывать в тех местах.
Старая береза лежала на земле с поломанными ветвями, с вывороченными из земли узловатыми корнями. На ее стволе виднелись липкие потеки. Наверное, ребята и нынче нацедили в свои туески сладкого сока.
Упала береза, навсегда умолк ее печальный голос. Не жалели ее люди — и вот погубили…
1936
Игнатий Гаврилов
КРАСНОАРМЕЙСКАЯ ГАРМОШКА
Это случилось весной 1919 года. Возле нашей деревни весь день шел бой красных с колчаковцами. Ночью красным пришлось отступить.
— Ушли наши, — грустно сказала наутро мама.
Я побежал к своему приятелю Семке.
— Айда в лес, — позвал я его, — по окопам полазим.
Он согласился. Мы знали, что в окопах можно найти много всякой всячины.
Пришли мы с Семкой в лес, спрыгнули в один окоп, на дне которого была навалена солома, стали рыться, и вскоре я нашел сумку с патронами и револьвер. Я сначала обрадовался находке, потом подумал: «Если белые найдут у меня оружие, не посмотрят, что маленький, на месте расстреляют».
А Семка нашел санитарную сумку. В ней были бинты, вата и какие-то лекарства.
— Пошли дальше, тут, похоже, больше ничего нет, — сказал я.
Следующий окоп был глубже и длиннее первого, он тянулся до самого оврага. В нем мы обнаружили целую кучу стреляных гильз. Наверное, тут стоял пулемет. Мы рылись в соломе, как вдруг мне послышался чей-то приглушенный стон.
— Семка, — шепнул я. — Тут кто-то есть!
— Где?
Стон повторился.
— Тс-с, слышишь?
Мы заметили, что неподалеку от нас солома слегка шевелится.
Семка ойкнул — и бежать.
— Стой! — крикнул я ему. — Чего ты испугался? У меня же револьвер. Иди сюда, посмотрим, что там такое.
Мы разворошили солому и увидели человека. Глаза его были закрыты. Он был в солдатской выцветшей гимнастерке, запятнанной кровью. Рука, лежавшая на груди, сжимала фуражку с пятиконечной красной звездой.
Рядом валялась шинельная скатка.
Мы боязливо вглядывались в бледное, заросшее рыжеватой щетиной лицо красноармейца.
Вдруг он застонал и открыл глаза. Увидев нас, прошептал:
— Пить… Воды дайте…
Мы переглянулись. Где взять воды? Поблизости ни одного родника, и до реки далеко.
— Пить… Пить… — Раненый попытался приподнять голову, но она тут же бессильно упала на солому.
— Покарауль его, я за водой сбегаю, — сказал я Семке.
Вылез я из окопа и бегом пустился к деревне. Гляжу, Семка бежит за мной.
— Чего ты? — спрашиваю я его.
Семка молчит, но мне и так ясно, что боится он без меня оставаться.
Так и примчались в деревню вместе. Дома я налил в один туесок воды, в другой кислого молока — и обратно в лес. Следом за мной вернулся Семка. Он принес хлеба и яиц.
Красноармеец по-прежнему тихо стонал и тяжело дышал. Лицо у него было теперь не бледным, а багрово-красным.
— Жар у него, — сказал я. — Семка, подержи-ка ему голову.
Я поднес к губам раненого туесок с водой, он стал жадно пить, потом откинул голову и сказал:
— Вот спасибо! Вроде бы полегчало…
Но вскоре он снова застонал и с трудом проговорил:
— Плечо… Перевязать бы надо.
Вдвоем с другом мы приподняли раненого, стянули с него гимнастерку и увидели, что пуля прошла через правое плечо.
Вот когда пригодилась санитарная сумка! Мы смазали рану йодом, плечо забинтовали, снова надели на красноармейца гимнастерку и опустили его на солому.
Он затих — может, задремал, может, потерял сознание.
— Что будем делать? — спросил я Семку. Здесь его оставить нельзя, и в деревню не поведешь. Ведь если староста или лавочник Павел пронюхают, тут же донесут белякам.
Мы приуныли. Но тут я вспомнил про наш «штаб».
Недавно я и Семка поставили шалаш среди густого орешника. Когда мы играли в войну, этот шалаш был нашим штабом. Вот туда-то мы и перетащили красноармейца. Из соломы сделали ему постель, шинель положили под голову и стали ждать, когда он придет в себя.
Очнулся он под вечер. Ему было заметно лучше. Он даже попросил есть, и мы дали ему хлеба с молоком.
Начало темнеть. Нам пора было уходить. Когда мы сказали об этом красноармейцу, он забеспокоился:
— Глядите, ребята, никому ни слова. Даже матерям не говорите. Обещаете молчать?
— Обещаем.
В это время неподалеку прокричал филин. Сделалось как-то жутко.
— Дядя, мы уйдем, ты тут один не забоишься? — спросил Семка.
Красноармеец слабо улыбнулся:
— Я вроде не из боязливых.
— Говорят, тут привидения по ночам бродят: белые в этом лесу расстреливали.
— В привидения не верю, а мертвых чего бояться? Ладно, ребятишки, идите.
Мы пошли. Но я вдруг представил себе: а что, если на месте этого красноармейца оказался бы мой отец, ведь он тоже в Красной Армии и его могут ранить! Хорошо ли будет, если его одного бросят в лесу?
Я уговорил Семку вернуться.
— Решили здесь заночевать, — сказали мы красноармейцу.
— А не хватятся вас дома? Заругают небось?
— Скажем, на рыбалке были.
— Ну, как знаете.
Мы принесли с гумна по охапке соломы и устроились рядышком. Выпала роса, стало прохладно. Может, от этого, а может, от непривычной обстановки и волнения мы долго не могли уснуть.
— Есть хочется, — пожаловался Семка.
— Ладно, перетерпишь, — сказал я.
… Проснулся я от птичьего гомона. Уже рассвело, и лесные птицы распевали на разные голоса.
Первым делом я посмотрел на красноармейца. Он разметался во сне, но дышал ровно, спокойно.
Я растолкал Семку:
— Вставай скорей. Пока он спит, сбегаем домой.
Не успел я войти в дом, как на меня напустилась мама:
— Где тебя но ночам носит?
— Мы рыбачили дотемна, я у Семки ночевал.
— Почему домой не пришел? Не привыкай по чужим дворам околачиваться. Ладно, садись за стол. Потом бери ведро и ступай на огород, пора капусту сажать.
Вот тебе и на! Но ничего не поделаешь, с мамой не поспоришь.
Поев, я отлил в туесок молока, нашел в курятнике три яйца и все это припрятал в сенях.
Я быстро управился с капустой, но мама не пустила меня со двора и заставила нянчить сестренку Анисью. Потом велела натаскать в кадку воды.
Только в полдень, прихватив молоко и яйца, я побежал в лес.
Семка был уже в шалаше.
— Ему совсем плохо, — сказал он с тревогой.
Красноармеец был в жару и без сознания. Мы принялись мочить тряпку в холодной воде и прикладывать ему ко лбу.
Восемь долгих дней ухаживали мы за раненым. Наконец он начал поправляться.
— Еще немного — и встану на ноги, — говорил он. Это вы, ребята, вернули меня к жизни, без вас я бы пропал.
Красноармейца звали Иваном Григорьевым. Он оказался бывалым человеком и рассказал нам разные интересные истории. Рассказал и про последний бой, про то, как был ранен. Объяснял нам, за что борется Красная Армия.
— Богатые живут за счет бедняков, заставляют их работать на себя, высасывают из них все соки. Красная Армия воюет за то, чтобы народ жил счастливо.
Это он верно говорил — про богачей. Вот у нас староста и лавочник всю деревню в кулак зажали. У них всегда хлеба много, еще прошлогодние скирды стоят необмолоченные, в хлевах и конюшнях полно скота и лошадей. И все это нажито чужим горбом. Недаром мой отец, когда уходил в Красную Армию, сказал: «Иду воевать за Советскую власть против богачей-мироедов».
— Скорей бы поправиться да снова в бой, — говорил Григорьев.
— Дядя Ваня, возьмите нас с собой на фронт, — просили мы его.
Он только смеялся в ответ.
— Возьмите! — не отставали мы.
— Сначала подрастите.
— Где ты носишься с утра до ночи? — сердилась мама. — Ни за Анисьей не приглядишь, ни по дому не поможешь. Дождешься у меня.
Попадало дома и Семке.
Чтобы задобрить матерей, мы с ним, встав утром пораньше, отправлялись на рыбалку. С реки мы никогда не возвращались без улова, так что матери были довольны. Днем же мы старательно помогали им по хозяйству, а ближе к вечеру, прихватив какой-нибудь еды, бежали к Григорьеву и сидели с ним, пока не начинало смеркаться.
Но тут подошла новая беда: мама заметила, что исчезают яйца.
