Кристине Нёстлингер - Само собой и вообще
Ну и что же мне нужно было сказать? Может, что-то вроде: «Пожалуйста, простите меня, я больше никогда не буду так делать?» Или еще какую-нибудь покорно-льстивую глупость? Лучше всего было бы держать язык за зубами, но математик, как всегда, так и напрашивался, чтоб над ним посмеялись. Поэтому я с невинным видом ответил: «Что поделаешь, не повезло!»
После чего препод еще больше разозлился, а я сказал: «Конечно, не повезло, Паули ведь просто от волнения забыл в тетради шпаргалку! Он же не нарочно это сделал».
Математик прошипел, что он меня предупреждает. Я спросил, о чем же он меня предупреждает. А он рявкнул, что напрасно я воображаю, будто могу позволять себе что угодно потому только, что у меня превосходные отметки. Я сказал, чтобы он на меня не орал, потому что я этого терпеть не могу. Тогда он разорался пуще прежнего. Кричал что-то насчет наглости. И что с него хватит. Тут я решил, что с меня тоже хватит, подхватил под мышку портфель и вышел из класса, а потом и из школы, хотя у меня было еще три урока.
По-моему, время от времени надо так или иначе указывать учителям на границы их власти!
Ясное дело, до следующего утра математик успел передохнуть и приготовиться к контрудару. Теперь он намерен продемонстрировать мне границы моей власти. Он нажаловался нашему классному руководителю Бимсу, и тот не только требует принести записку от моего отца с объяснением, почему я пропустил три урока, но и настаивает, чтобы отец сам пришел к нему в приемные часы.
Но я не собираюсь заставлять папу идти в школу. Не то чтобы я боялся рассказать ему обо всем… Папу мало беспокоят жалобы учителей. Просто мне хочется устроить розыгрыш. Очень я люблю всякие такие штуки!
Классный руководитель получит замечательное письмо. На папиной почтовой бумаге. И с папиной подписью! Я уже придумал, что напишу в письме. Оно будет звучать так[1]:
Обидно только, что в машинописи я полный профан. Чтобы розыгрыш удался, мне ведь нужно не только это письмо, но и несколько других напечатанных на машинке бумажек. Но я не способен напечатать без ошибок даже одну-единственную строчку. К тому же у нашей машинки нет клавиши коррекции. А мне необходимы безупречные письма, иначе Бимс никогда не поверит, что они от магистра Поппельбауэра.
Но я придумал: все бумажки мне напечатает Карли. Она умеет это делать почти идеально.
* * *Так! Теперь у меня есть все необходимое: письмо Бимсу, один листок, где родители подтверждают, что мне можно сделать прививку от полиомиелита, листок, где сообщается про родительское собрание, и еще один — про повышение цены на школьное молоко. Вдобавок я заключил пари. Поспорил с Карли на пятьдесят шиллингов, что папа подпишет мне письмо для Бимса.
— В жизни он этого не сделает, — уверяла меня Карли. Потому что я не сказал ей про свой план! Папа подпишет, причем сегодня же вечером. Ведь сегодня четверг, день Рыбы Вильмы. И папа гарантированно вернется домой только около полуночи, усталый от сверхурочных работ. Я подкараулю его в прихожей и подсуну все свои бумажки. Сверху — про школьное молоко, потом про родительское собрание и прививку и под конец — письмо для Бимса. Скажу ему, что это — сплошь дурацкая школьная бюрократия и я прошу его подписать все это в полночь только потому, что с утра я всегда ужасно сонный и наверняка обо всем забуду. И папа, у которого совесть нечиста, быстренько все подпишет, не читая подробно, в этом я вполне уверен. А если он все-таки начнет читать внимательно, мне что-нибудь придет в голову, прежде чем он доберется до последнего листа. В самом худшем случае он прочтет письмо Бимсу и спросит, не спятил ли я. А больше ничего произойти и не может.
* * *Так и вышло. С письмом Бимсу никаких проблем не было. Правда, ждать пришлось далеко за полночь, и когда папа наконец пришел, мне ужасно хотелось спать. Сначала он очень удивился, почему я не попросил подписать маму, обычно ведь она разбирается со всей бюрократией, но я сказал ему, что у мамы целый день болела голова и что она давно уже ушла в спальню, и я не хочу ей мешать. И добавил, что у мамы теперь всегда болит голова. И говорил укоризненным голосом. Думаю, папа понял, что это он виноват в маминой головной боли. Он так смутился, что даже не прочел как следует про школьное молоко. А про прививку только первое предложение. А потом очень быстро все подписал и пробормотал, что из-за бюрократии каждый день гибнет целый лес. Тут к нам присоединилась мама и пожелала папе доброго утра. Папа прошипел, что это преувеличение. И был прав, потому что без десяти час еще не время говорить «доброе утро». Я быстро ушел к себе в комнату, выбросил все бумажки, кроме письма Бимсу, в корзину для — бумаг и улегся в кровать. Но сразу заснуть не смог. Потому что папа и мама ссорились в гостиной.
Ссора была не слишком шумной, и дружеская беседа равной громкости, конечно, не помешала бы мне заснуть.
Я часто думаю о том, что, собственно, делать супружеской паре, у которой есть дети, когда с любовью уже совсем не ладится. Ума не приложу, как тут быть. Ладно, я говорю сам себе, если муж и жена друг друга больше не переносят, они имеют полное право расстаться! Не в Средневековье ведь мы живем! Но на самом деле я совершенно не согласен, чтобы папа и мама разводились! Они же разводятся не только друг с другом, но и с детьми.
Ни Карли, ни я, ни тем более Шустрик вовсе не хотим разводиться с папой! Но когда два человека, которые друг друга на дух не выносят и видеть не могут, продолжают жить вместе только из-за детей, это мне тоже не нравится. Наверное, всем людям, которые хотят пожениться, сначала лучше было бы проходить обязательный тест «на долговечность любви». И только в случае положительного результата им разрешалось бы заводить детей.
Только надо хорошенько обдумать, каким должен быть такой тест! Недавно, когда у нас была Бабка, я слышал, как она говорила в саду соседке: «Все горе оттого, что теперь у женщин есть профессия, они зарабатывают деньги и думают, что смогут прожить одни. А в наше время нам приходилось смиряться!
— Что бы мы делали без кормильца?»
Во всяком случае, долговременная любовь, о которой я говорю, так выглядеть не должна.
По-моему, для долговременной любви нужно быть по-настоящему хорошим человеком, и если ты именно такой человек, то сможешь любить всякого, со всеми его странностями. Но для этого нужно немало доброты, терпимости и понимания, а у моих папы и мамы эти качества в дефиците.
И, честно говоря, не мне требовать этого от других, ведь сам я по части доброты, терпимости и понимания абсолютный нуль. И отнюдь не уверен, что по мере взросления буду развиваться в этом плане положительно…
Взгляд доктора Бимса, когда он читал «письмо моего отца», стоил всех затраченных трудов и времени! Он уставился на листок бумаги, словно тот предвещал гибель мира в самые ближайшие часы. Добрых десять минут этак смотрел, потом сложил письмо и сунул в карман пиджака. И весь урок немецкого был совершенно рассеян. Даже забыл дать нам домашнее задание. Одноклассники мои, конечно, смекнули, что это из-за письма, и стали допытываться, что же там написано. Я не сказал, и теперь они опять считают меня «надутым индюком». А я вовсе не такой! Просто не хочу, чтобы меня считали «клевым парнем, который на все способен». Слишком это похоже на хвастовство. Конечно, если нужно решиться на что-то рискованное, то мне это сделать действительно гораздо легче, чем большинству других. Во-первых, с тем, кто учится так же хорошо, как я, и не боится никаких страшных экзаменов, само собой, просто вообще мало что может произойти. А во-вторых, от моих родителей не последует никаких штрафных санкций. В этом отношении мама с папой действительно суперкласс. Меня еще ни разу в жизни не били, не лишали карманных денег и не сажали под домашний арест. Разве что мама немного поворчит или папа притворится, что больше меня «не любит» и некоторое время будет меня игнорировать.
У большинства ребят из моего класса дела обстоят гораздо хуже. Паули, например, получает затрещины, даже если схватил всего один «неуд». Однажды, выходя из школы, мы увидели мамашу Паули, которая ждала его у школьных ворот. Она набросилась на него и стала бить, будто он огнедышащий дракон, а она — храбрый рыцарь. Паули совершенно не сопротивлялся, только прикрывал руками лицо, чтобы мать-фурия не сломала ему переносицу. Эта ненормальная прекратила расправу, только когда из школы вышел учитель и потребовал, чтобы она прекратила воспитывать сына таким способом. Но до того мимо прошло очень много взрослых, и никто не вмешался. А ведь теперь в Австрии есть закон, который запрещает родителям бить детей. И тут опять-таки есть очень характерный нюанс! К ответственности привлекают только тех родителей, которые наносят своим детям тяжелые травмы. Пощечины запрещены, но за них не наказывают!
