Вера Панова - Сережа
— Мама! — позвал Сережа.
— Мама! — позвал он еще раз.
Дверь не открывалась, и было тихо.
— Мама! — крикнул Сережа изо всех сил.
Тетя Паша вбежала, схватила его на руки и понесла в кухню.
— Что ты, что ты! — шептала она. — Как можно кричать! Нельзя кричать! Слава богу, не маленький! Мама спит, и пусть себе спит на здоровье, зачем будить!
— Я хочу взять лопату, — сказал он тревожно.
— И возьмешь, никуда не денется лопата. Мама встанет, и возьмешь, — сказала тетя Паша. — Смотри-ка, а вот рогатка твоя. Вот ты пока рогаткой позанимаешься. А хочешь, морковку почистить дам. А раньше всех дел добрые люди умываются.
Разумные, ласковые речи всегда действовали на Сережу успокоительно. Он дал ей умыть себя и выпил кружку молока. Потом взял рогатку и вышел на улицу. Напротив на заборе сидел воробей. Сережа, не целясь, стрельнул в него из рогатки камушком и, конечно же, промахнулся. Он нарочно не целился, потому что сколько бы он ни целился, он бы все равно не попал, кто его знает — почему; но тогда Лида дразнилась бы, а теперь она не имеет права дразниться: ведь видно было, что человек не целился, просто захотелось ему стрельнуть, он и стрельнул не глядя, как попало.
Шурик крикнул от своих ворот:
— Сергей, в рощу пошли?
— А ну ее! — сказал Сережа.
Он сел на лавочку и сидел, болтая ногой. Его беспокойство усиливалось. Проходя через двор, он видел, что ставни на его окнах тоже закрыты. Сразу он не придал этому значения, а теперь сообразил: ведь они летом никогда не закрываются, только зимой, в сильный мороз; получается, что игрушки заперты со всех сторон. И ему захотелось их до того, что хоть ложись на землю и кричи. Конечно, он не станет ложиться и кричать, он не маленький, но от этого ему не было легче. Мама и Коростелев все заперли и не беспокоятся, что ему сию минуту нужна лопата. «Как только они проснутся, — думал Сережа, — я сейчас же все-все перенесу в тети Пашину комнату. Не забыть кубик: он еще когда упал за комод и там лежит».
Васька и Женька подошли и стали перед Сережей. И Лида подошла с маленьким Виктором на руках. Они стояли и смотрели на Сережу. А он болтал ногой и не говорил ничего. Женька спросил:
— Ты чего сегодня такой?
Васька сказал:
— У него мать женилась.
Еще помолчали.
— На ком она женилась? — спросил Женька.
— На Коростелеве, директоре «Ясного берега», — сказал Васька. — Ох, его и прорабатывали!
— За что прорабатывали? — спросил Женька.
— Ну — за хорошие, значит, дела, — сказал Васька и достал из кармана мятую пачку папирос.
— Дай закурить, — сказал Женька.
— Да у меня у самого, кажется, последняя, — сказал Васька, но все-таки папиросу дал и, закурив, протянул горящую спичку Женьке. Огонь на кончике спички в солнечном свете прозрачен, невидим; не видать, отчего почернела и скорчилась спичка и отчего задымила папироса. Солнце светило на ту сторону улицы, где собрались ребята; а другая сторона была еще в тени, и листья крапивы там вдоль забора, вымытые росой, темны и мокры. И пыль посреди улицы — на той стороне прохладная, а на этой теплая. И два гусеничных следа по пыли: кто-то проехал на тракторе.
— Переживает Сережка, — сказала Лида Шурику. — Новый папа у него.
— Не переживай, — сказал Васька. — Он дядька ничего себе, по лицу видать. Как жил, так и будешь жить, какое твое дело.
— Он мне купит велисапед, — сказал Сережа, вспомнив вчерашний разговор.
— Обещал купить, — спросил Васька, — или же просто ты надеешься?
— Обещал. Мы вместе в магазин пойдем. В воскресенье. Завтра будет пятница, потом суббота, а потом воскресенье.
— Двухколесный? — спросил Женька.
— Трехколесный не бери, — посоветовал Васька. — На кой он тебе. Ты скоро вырастешь, тебе нужен двухколесный.
— Да врет он все, — сказала Лида. — Никакого велисапеда ему не купят.
Шурик надулся и сказал:
— Мне мой папа тоже купит велисапед. Как будет получка, так и купит.
ПЕРВОЕ УТРО С КОРОСТЕЛЕВЫМ. — В ГОСТЯХ
Загремело железо во дворе. Сережа посмотрел в калитку: это Коростелев снимал болты и отворял ставни. Он был в полосатой рубашке и голубом галстуке, мокрые волосы гладко зачесаны. Он отворил ставни, а мама изнутри толкнула створки окна, они распахнулись, и мама что-то сказала Коростелеву. Он ответил ей, облокотясь на подоконник. Она протянула руки и сжала его лицо в ладонях. Они не замечали, что с улицы смотрят ребята.
Сережа вошел во двор и сказал:
— Коростелев! Мне нужно лопату.
— Лопату?.. — переспросил Коростелев.
— И вообще все, — сказал Сережа.
— Войди, — сказала мама, — и возьми, что тебе надо.
В маминой комнате стоял непривычный запах — табака и чужого дыханья. Чужие вещи валялись тут и там: одежда, щетка, папиросные коробки на столе… Мама расплетала косу. Когда она расплетает свои длинные косы, бесчисленные каштановые змейки закрывают ее ниже пояса; а потом она их расчесывает, пока они не распрямятся и не станут похожи на летний ливень… Из-за каштановых змеек мама сказала:
— С добрым утром, Сереженька.
Он не ответил, занятый видом коробок. Они были пленительны своей новизной и одинаковостью. Он взял одну, она была заклеена, не открывалась.
— Положи на место, — сказала мама, видевшая все в зеркале. — Ты ведь пришел за игрушками?
Кубик лежал за комодом. Сережа, присев на корточки, видел его, но достать не мог: рука не дотягивалась.
— Что ты там пыхтишь? — спросила мама.
— Мне никак, — ответил Сережа.
Вошел Коростелев. Сережа спросил его:
— Ты мне потом отдашь эти коробки?
(Он знал, что взрослые отдают детям коробки тогда, когда то, что в коробках, уже выкурено или съедено.)
— Вот тебе в порядке аванса, — сказал Коростелев.
И подарил Сереже одну коробку, выложив из нее папиросы. Мама попросила:
— Помоги ему. У него что-то завалилось за комод.
Коростелев ухватил комод своими большими руками — старый комод заскрипел, подвинулся, и Сережа без труда достал кубик.
— Здорово! — сказал он, с одобрением посмотрев вверх на Коростелева.
И ушел, прижимая к груди коробку, кубик и еще столько игрушек, сколько смог захватить. Он снес их в комнату тети Паши и свалил на пол, между своей кроватью и шкафом.
— Ты забыл лопату, — сказала мама. — Так срочно она была тебе нужна, а ее-то ты и забыл.
Сережа молча взял лопату и отправился во двор. Ему уже расхотелось копать, он только что задумал переложить свои фантики — бумажки от конфет — в новую коробку; но было неудобно не покопать хоть немножко, когда мама так сказала.
Под яблоней земля рыхлая и легче поддается. Копая, он старался забирать поглубже — на полную лопату. Это была работа не за страх, а за совесть, он кряхтел от усилий, мускулы напрягались на его руках и на голой узенькой спине, золотистой от загара. Коростелев стоял на террасе, курил и смотрел на него.
Явилась Лида с Виктором на руках и сказала:
— Давай цветов насажаем. Красиво будет.
Она усадила Виктора наземь, прислонив к яблоне, чтобы он не падал. Но он все равно сейчас же упал — на бок.
— Ну, ты, сиди! — прикрикнула Лида, встряхнула его и усадила покрепче. — Глупый ребенок. Другие уже сидят в этом возрасте.
Она говорила нарочно громко, чтобы Коростелев на террасе услышал и понял, какая она взрослая и умная. Искоса поглядывая на него, она принесла ноготков и воткнула в землю, вскопанную Сережей, приговаривая:
— Вот видишь, до чего красиво!
А потом принесла из-под желоба белых и красных камушков и разложила вокруг ноготков. Она растирала землю в пальцах и прихлопывала ладонями, руки у нее стали черные.
— Не красиво разве? — спрашивала она. — Говори, только не ври.
— Да, — признался Сережа. — Красиво.
— Эх, ты! — сказала Лида. — Ничего без меня не умеешь сделать.
Тут Виктор опять упал, на этот раз затылком.
— Ну и лежи, раз ты такой, — сказала Лида.
Виктор не плакал, сосал свой кулак и изумленно смотрел на листья, шевелящиеся над ним. А Лида взяла скакалку, которою была подпоясана вместо пояса, и принялась скакать перед террасой, громко считая: «Раз, два, три…» Коростелев засмеялся и ушел с террасы.
— Смотри, — сказал Сережа, — по нем муравьи лазиют.
— Фу, дурак! — с досадой сказала Лида, подняла Виктора и стала счищать с него муравьев, и от чистки его платье и голые ноги почернели.
— Моют, моют его, — сказала Лида, — и все он грязный.
Мама позвала с террасы:
— Сережа! Иди одеваться, пойдем в гости.
Он охотно побежал на зов — в гости ходят ведь не каждый день. В гостях хорошо, дают конфеты и показывают игрушки.
— Мы пойдем к бабушке Насте, — объяснила мама, хотя он не спрашивал, — неважно к кому, лишь бы в гости.
Бабушка Настя — серьезная и строгая, на голове белый платочек в крапушку, завязанный под подбородком. У нее есть орден, на ордене Ленин. И всегда она носит черную кошелку с застежкой «молнией». Открывает кошелку и дает Сереже что-нибудь вкусное. А в гостях у нее Сережа еще не был.
