Виктор Сидоров - Повесть о красном орленке
— Вот тебе так!
Он вскочил с лавки, обвел всех таким победоносным взглядом, будто не какой-то там Колядо Федор, а он сам только что бежал из тюрьмы.
— Видал?! Федька-то, а? Считай, из-под самого расстрела ушел. Молодец-то каков!
Артемка никак не мог понять, почему Лагожа радуется, если из тюрьмы убежали преступники. Он об этом прямо и спросил деда.
Лагожа неожиданно рассердился:
— Кто преступник? Федька Коляда? Да это же наш брат, трудящий, бедняк голопузый. Схватили его за то, что за баб да сирот вступился. Пришли к ним в деревню колчаки и давай лошадей отбирать. А Федька с дружками своими поразогнал их. Преступник! Это он для них преступник, а для нас человек милый... Давай-ко читай, Темушка, дальше.
— Тут совсем немного: «Все вышеназванные преступники кинулись к реке Оби, где сели в лодку и отплыли от берега. Прибывшая конная разведка в двадцать человек начала стрелять залпами, но из-за темноты беглецам удалось скрыться...» Вот и все.
Лагожа радостно засмеялся:
— А тебе еще чего надо? Скрылись — и славно. Большего и не нужно.
Легли спать непривычно поздно. Артемка ворочался с боку на бок: сон не шел.
В стекло беспрерывно барабанил дождь, шумел ветер. Тревожно Артемке, в глазах почему-то одно и то же: газетный лист. А на нем жирно: «Побег преступников». Что они за люди, как сумели бежать из-под стражи?
— Деда, а деда...
— Чего тебе? — сонно откликнулся Лагожа.
— А Колядо этот старый?
— Какой — старый! Молодой. Годов двадцати пяти. Орел парень. Из хохлов. Я с ним в семнадцатом повстречался, он как раз из армии пришел. Лихой солдат был. Веселый, рот полон белых зубов, глаза вострые. Не парень, а бонба, тронешь — взорвется...
— И смелый, да?
— Само собой... Очень. Сказывали, часто к германцам в окопы лазил, а однажды даже офицера притащил на себе... Вот оно как. Словом, давай спи, Темушка, дело-то позднее.
Легко сказать — спи. Лежит Артемка, смотрит не мигая в чуть просветленное окно и думает обо всем, о чем рассказал Лагожа.
Вести-то все какие-то страшные: там скот и лошадей отнимают, там избы жгут, там людей порют и убивают.
В Тюменцевой тоже неспокойно. Мать иной раз, придя с улицы, вдруг затоскует, заплачет. «Ой, доберутся и до нас скоро...» У Артемки от этих слов сердце холодеет: а что, если и у них в селе беляки начнут лютовать? Да избу сожгут, да все добро заберут? Ведь многие знают, что его тятька за красных воевал. Мотька Филимонов до сей поры Артемку краснопузым зовет.
От этого воспоминания Артемка вдруг сразу озлел: «Вот ведь гада толстомордая! Назовет еще так — зуб выбью...»
А мысли уже снова к дедовым новостям перескочили: к незнакомому смелому Колядо, к мужикам, что по лесам живут. «Кто они, эти партизаны? Какие?»
И, засыпая, видел огромных лесных людей с зелеными бородами, с тяжелыми дубинами в руках...
2
Утро наступило неожиданно тихое и ясное. Артемка глянул в окно — солнце! Впечатление от вчерашних рассказов Лагожи рассеялось, осталась лишь глубокая радость — сапоги есть!
Как вышел с раннего часа, так до обеда не заходил в избу. Согнал со двора лужу, почистил у коровы, наколол дров, за водой сбегал на речку, да не один еще раз. Только за полдень и смог освободиться.
Вышел на улицу, огляделся: нет ли дружков. Далеко, у дома Мотьки Филимонова, сына самого богатого мужика, толпилась кучка мальчишек. «В бабки играют». Артемка набрал из старого дырявого ведра десятка два бабок, прихватил свинцовую битку и побежал к ребятам.
Игра была в самом разгаре. Артемка сразу понял — Мотька в выигрыше: лицо его прямо-таки расплылось в довольной улыбке, а черные глазки блестели, будто протертые маслом. Зато остальные топтались красные, злые. У Спирьки Гусева, Артемкиного соседа, от обиды губы дрожали. Он то и дело наскакивал на Мотьку, махал перед его лицом грязными кулаками.
— Ты, Мотька, не по правилу сыграл. За черту вышел. Так каждый дурак выбьет. Ставь бабки обратно!..
Мотька ехидно ухмыльнулся и поднес Спирьке под самый нос кукиш.
— Выкуси-кась! Чо прежде молчал, когда я битку кидал? А как выиграл — заорал? Думал, промажу? Я, брат, не промажу. Я, брат, ловок. Хошь кого обыграю.
Спирька не унимался:
— Выставляй бабки. Не по правилам играл. Вон и Ванька и Серьга скажут, что не по правилам.
Серьга кивнул головой, но Ванька Гнутый, прозванный так за кривую шею, вдруг взял Мотькину сторону.
— Врешь ты все, Спирька. По правилам играл Мотька. Не перешагивал он черту.
— Видал?! — обрадовался Мотька. Гнутый, чтобы доконать Спирьку, добавил:
— Нечего брехать на Мотьку. Сам знаешь, что он ловчее нас всех.
Всегда быстрые, злобноватые зеленые глаза Гнутого сейчас смотрели на Мотьку просительно: дескать, я тебя выручил, теперь плати за это — дай бабок. Серьга стоял в сторонке да только водил черными грустными глазами. Ему было жаль проигранных бабок, но «подмазываться» он не мог.
Это был тихий мальчишка, которого каждый мог безнаказанно обидеть. Не то что Гнутого, например. Тот, стоило его задеть, сразу, словно хорек, ощерится, сожмется в комок и смотрит исподлобья, того и гляди укусит. И в характере его было что-то от зверька: ради выгоды на любую пакость пойдет.
— По новой, по новой давай играть! — кричал Гнутый, хотя бабок Мотька ему не дал.
Спирька совсем разозлился, оттолкнул Гнутого и пошел на Мотьку.
— Выставляй бабки на кон! Последний раз говорю, не то по рылу дам.
— А ты меня не пужай! — тоже озлился Мотька.— Ишь чего выдумал! Я как двину тебе в нос, так сразу узнаешь: по правилам или не по правилам... Коли проиграл — не ори и уматывай.
Но Спирьке хотелось отыграться. Увидел Артемку — кинулся к нему:
— Дай бабок взаймы. Штук десять.
Артемка мотнул головой:
— Погоди. Сейчас вот у Мотьки выиграю и дам.
Мотька захохотал.
— Ишо один ловкач сыскался. Давай-кась попробуем руку. Авось и ты заорешь, что не по правилам играю!..
Артемке вначале не повезло: проиграл два кона. Мотька торопливо собирал бабки и противно повторял:
— Ну чо, по правилам или не по правилам? Я покажу, как не по правилам! У меня все по правилам!
— Затолмачил, как тетерев! — с досадой бросил Артемка, выставляя бабки для новой игры.— Давай ставь свои.
— Ага,— захихикал Мотька,— не ндравится?
Артемка бил первым. Медленно-медленно отвел руку, потом взмахнул резко, и сыпанулись из кона в разные стороны бабки. И пошло, и пошло — ни одного промаха!
Мотька уже не смеялся и не разговаривал. Лицо его все более скучнело и вытягивалось. Наконец он бросил глухо:
— По пять бабок не буду играть. По две.
— Давай по две! — согласился Артемка. Подмигнул Спирьке: — Вступай в игру.
Артемка отсчитал ему десяток бабок, глянул на Серьгу, который тоже повеселел от Мотькиных проигрышей:
— А ты?
— Да ить бабок-то нету...
— А это что? — выгреб Артемка из кармана целую кучу вылощенных костей.— Бери. У Мотьки их полно. Всем хватит.
Мотька кинул быстрый взгляд на Артемку. «Дерьмо краснопузое! Погоди вот, посчитаемся...» Но вслух ничего не сказал — побоялся, хотя и был возле дома.
Увидав, как тают Мотькины бабки, как Артемка щедро раздает их друзьям, Ванька Гнутый чуть не взвыл от досады. Через минуту он уже, захлебываясь, хвалил Артемку и ругал Мотьку:
— Вот это бьет! Вот это меткач! Это тебе, Мотька, не со Спирькой играть. Давай, Артемка, кроши этого жадюгу, пусть знает наших...
Подошел рыжий, словно огонь, Пронька Драный — длинный хлопец лет пятнадцати, такой худой, что было видно, как под пиджаком ходят острые лопатки. Синие линялые портки то и дело спадали с Пронькиных тощих бедер, и ему постоянно приходилось подтягивать и поддерживать их рукой.
Пронька стал рядом о ребятами, широко раздвинул жердеобразные ноги и принялся лузгать семечки, выплевывая шелуху на головы и спины играющих.
— Ты чего это расплевался? — не вытерпел Артемка, когда мокрая шелуха угодила ему в лицо.
— Я, что ли? — удивленно повернулся Пронька.— Разве так плюются? Плюются так.— И выстрелил плевком в Артемку.
Тот едва успел увернуться. Глянул на Проньку исподлобья:
— Сильный, да?
Но Пронька, будто ничего не произошло, спокойно, с улыбочкой, поплевывал шелухой.
Мотька, учуяв назревающую ссору, оживился, залебезил перед Пронькой:
— Слышь, Пронь, хочешь тыквенных семечек?
— Обойдусь и своими... А ты бы вот, Матюша, принес мне пирожка с фасольцей. Я страсть как люблю пирожки. А вы утром, кажись, пекли?
— Откуда знаешь? — ошалело спросил Мотька.
— Я, Матюша, все знаю. У меня, Матюша, нюх на три версты. Ну, так принесешь?
— Принесу, коли удастся.— Мотька побежал домой.
А Пронька продолжал лузгать семечки. Он стоял на самом игровом месте и мешал, но ребята не смели прогнать его и обегали: лучше не трогать. Даже те, кто постарше, и то боялись Драного.
