Лазарь Карелин - На тихой улице
— Непременно, — сказала Лена. — Там можно целый спортклуб организовать. — Пока ее отец говорил, Лена помалкивала и только нет-нет, да и бросала вопросительные взгляды на Алексея, но теперь, поняв, что затея отца всеми принята, она обернулась к Алексею и торжествующе спросила: — Ну что, Алексей, ведь правда здорово?
— Молодец, Лена! — сказал Алексей, с одобрением глядя на девушку. — Только вот мне-то что же делать в нашем дворе? Может, юридический кружок организовать?
— А вы, товарищ судья, будете на все руки рабочим, — рассмеялась Лена. — Будете кирпичи таскать, землю рыть. Идет? — Возвысив голос, Лена объявила: — Товарищи, в воскресенье первый штурм двора дома номер шесть! Просьба принять участие!
— Решено! Воскресник! Придем обязательно! — послышались голоса учителей.
— Товарищи, товарищи! — по-хозяйски поднял руку Князев. — Инструментом, транспортом обеспечу. А как же!
Пока Зоров, Лена и учителя, собравшись вокруг старика Орешникова, оживленно обсуждали, что и как нужно в первую очередь сделать, к Алексею подошли его мать и Евгения Викторовна.
— Вот, Алексей, — озабоченно сказала мать, — никак мы с Евгенией Викторовной не возьмем в толк, что теперь с Колей Быстровым будет.
— Полагаю, раз Мельникова взяла назад заявление, — заметила Евгения Викторовна, — то уж суда теперь над парнем не будет.
— Да разве в этом заявлении дело? — с досадой взглянул на свою старую учительницу Алексей. — И потому ли еще забрала Мельникова заявление, что послушалась ваших советов?
— Но я готова поручиться за мальчика! — умоляющим движением руки дотронулась до плеча Алексея Евгения Викторовна. — Я снова и снова буду говорить с его отчимом, с его матерью. Глаз с него не спущу! Ведь можно же воздействовать на Быстрова и помимо суда!
— Да, можно… если только не поздно… — помолчав, сказал Алексей.
Он произнес эти слова очень тихо, но они прозвучали в разом наступившей в учительской тишине громко и отчетливо для всех, кто здесь был.
22
В это время в кабинете районного прокурора Гурьевой между нею и следователем Беляевым заканчивался один из тех разговоров, после которого прокурору надлежит принять очень важное для себя решение.
Можно было подумать, что Беляев услышал фразу, произнесенную Кузнецовым в школе, и, услышав, повторил ее Гурьевой:
— Если только не поздно…
Сказав это, Беляев положил на стол перед прокурором узенькую красную ленточку.
— И все же… — Гурьева наклонилась к столу и осторожно дотронулась рукой до ленточки. — И все же… — Она долго молча рассматривала ленточку, будто надеясь отыскать на этой красной полоске шелка что-то такое, что могло бы прийти ей сейчас на помощь. — Я убеждена, что арестовывать Николая Быстрова и Володю Мельникова до тех пор, пока не будет проверен каждый факт, каждая самая ничтожная улика, нельзя. Ни в коем случае! Об их виновности еще рано говорить и, уж если быть честным, просто тяжко говорить.
— Понимаю вас, Вера Сергеевна, — кивнул головой Беляев. — Тяжкая история… — Он подобрался и уже с официальной суховатостью продолжал: — Итак, дело о квартирных кражах в доме номер шесть проясняется…
Беляев собирался было употребить более определенное слово: «выяснилось», но сомнения прокурора передались и ему.
Отправляясь на доклад к Гурьевой, Константин Юрьевич с особенной тщательностью подобрал все факты, все доказательства по расследованному делу, наперед зная, что Гурьева будет «цепляться» к малейшей неточности. Беляев работал с Верой Сергеевной десять лет и хорошо изучил ее. Опытный следователь, он считал, что у Гурьевой, прокурора отличной зоркости, есть все же свои слабости, с которыми хочешь не хочешь надо считаться. Одна из этих слабостей проявлялась в том, как вела Гурьева дела, где хоть в малой мере были замешаны подростки. Такие дела Гурьева прослеживала с исключительным вниманием, не жалея труда и времени на выяснение самой, казалось, пустяковой подробности.
— Это в вас не прокурор, а мать говорит! — досадуя порой на придирки Гурьевой, ворчал Беляев.
— Не знаю, не знаю, что там такое во мне говорит, — сухо возражала Вера Сергеевна, — а только доказательства ваши меня не убеждают.
Докладывая Гурьевой подробности дела о квартирных кражах в доме номер шесть, Беляев снова столкнулся с ее возражениями, хотя для него лично все как будто было ясно.
Но вот, поговорив с Гурьевой, Константин Юрьевич усомнился кое в чем и сам.
«Да, — думал он, — возражения ее резонны. Как велика вина ребят? Можно ли их арестовывать, не рискуя совершить ошибку? Все это при общей ясности дела еще не совсем ясно. Между тем шутка ли — арест, камера, когда тебе каких-нибудь четырнадцать лет…»
Гурьева, угадав по взгляду следователя, что ее доводы убедили его, снова заговорила о своих сомнениях:
— Да, да, Константин Юрьевич, нужны еще факты, еще доказательства. Если бы речь шла просто о квартирных кражах, то нам за глаза хватило бы собранных вами доказательств. Но речь идет о преступлении, в котором замешаны подростки. Это уже не кража десятка костюмов. Это покушение на две юные человеческие жизни. Виноваты? Насколько? Вот что хочу я знать, Константин Юрьевич, вот почему медлю с последним шагом.
— Хорошо, — сказал Беляев. — Полагаю, что еще сегодня мы будем располагать самым убедительным доказательством…
Беляев встал — он сидел в кресле напротив Гурьевой — и не спеша направился к дверям.
23
Симагин стоял во дворе своего дома. Нервно переминаясь с ноги на ногу, он смотрел вверх, на одно из выходивших во двор окон. Вдруг, отбросив в сторону изжеванную папироску, он заложил в рот два пальца и пронзительно, коротко свистнул.
Этот свист донесся до комнаты Быстровых. В комнате были Коля и его мать. Услышав свист, мальчик испуганно вздрогнул.
— Что с тобой, Коля? — тревожно спросила его Лидия Андреевна. Они сидели друг против друга — мать на стуле, сын на диване. — Что с тобой?
Коля не ответил. Он напряженно вслушивался, не повторится ли так испугавший его отрывистый, пронзительный свист.
Мать горестно поглядела на сына.
— Ты должен понять меня и Дмитрия Алексеевича, — с трудом подбирая слова, сказала она. — Ты не маленький, ты должен понять…
Коля оторвал свой взгляд от окна и устало посмотрел на мать: «О чем это она?»
— Мама! Мамочка! Прошу тебя! — умоляюще сказал он. — Отпусти меня в морское училище! Я не могу больше так! — Он снова испуганно глянул на окно. — Не могу! Мне нужно уехать!
— Но почему? Почему ты хочешь оставить меня? — печально спросила мать. — Неужели ваши отношения с Дмитрием Алексеевичем так и не могут наладиться? Коля, сынок, после того, что случилось, я снова говорила с ним и увидела, что он многое понял. — Лидия Андреевна наклонилась к сыну, с надеждой заглянула ему в глаза. — Поверь, вы еще станете друзьями…
— Нет, нет! — отстраняясь от матери, крикнул мальчик. — Я не могу! Мне нельзя здесь оставаться! Пойми, нельзя!..
— Да, да, понимаю… — недоуменно сказала мать. — Ах, ты об этом — о суде? — догадалась она. — Так ведь Мельникова взяла заявление, и суда не будет. Слышишь, не будет! Теперь все, все наладится.
Коля только отрицательно покачал головой. Отвернувшись от матери, он все смотрел и смотрел на окно.
— Что же делать? — в отчаянии прошептала Лидия Андреевна. — Что же делать?
— Я должен уехать, — твердо сказал Коля.
— Ну хорошо, хорошо, — кивнула мать. — Но куда? В училище тебя еще не примут.
— А в школу нахимовцев? — оживился мальчик. — Туда меня, как сына моряка, должны взять.
— Да, да, я похлопочу… — обронила мать трудные для нее слова. — Ты уедешь…
— «Похлопочу»? Это сколько еще времени пройдет, а я больше ждать не могу. Пойми!
— Ну, мне пора на работу! — вдруг спохватилась Лидия Андреевна и, поднявшись, быстро вышла из комнаты.
— Не уходи! Не уходи! — вскочил Коля, порываясь остановить мать.
Но в это время снова раздался пронзительный, короткий свист, и мальчик, как от грубого толчка, упал обратно на диван.
Несколько секунд он сидел неподвижно, заткнув пальцами уши, чтобы ничего, ничего не слышать, а затем, подгоняемый настойчивым свистом Симагина, вскочил с дивана и, перевесившись через подоконник, слабо махнул Симагину рукой.
Заметив сигнал мальчика, Симагин украдкой огляделся по сторонам и внешне спокойно, вразвалочку пошел к дверям подъезда. Довольный, что ни с кем не повстречался на лестнице, он уверенно нажал на кнопку звонка, а когда дверь перед ним отворилась, так весело и беспечно улыбнулся Коле, что в иное время мальчик и сам бы не удержался от ответной улыбки. Но чувство тревоги, чувство неумолимо надвигающейся беды, с которым не расставался последние дни Коля, было в нем так велико, что он лишь хмуро глянул на Симагина и, посторонившись, с явной неохотой пропустил его в коридор.
