Хорст Бастиан - Тайный Союз мстителей
— Это зависит от игры, — ответил Грабо с некоторым облегчением. — Раскрываешь карты, когда уверен в победе и хочешь это доказать партнерам. Или если карта никуда не годная и приходится сдаваться.
— Жаль, что это только при игре в карты. Хорошо бы и в жизни люди выкладывали свои карты на стол. Особенно, если они никуда не годные, — сказал учитель Линднер, прямо посмотрев Грабо в глаза.
Тот вздрогнул, но тут же овладел собой.
— Вы высказали давно лелеемое мною желание. Однако мне пора, прошу прощения. Быть может, в ближайшее время нам с друзьями представится случай приветствовать вас у себя. Было бы весьма приятно… — Грабо повернулся и зашагал со двора. Движения его казались несколько скованными.
Задумавшись, Линднер долго смотрел ему вслед, затем вернулся к себе и поставил кипятить воду. Уже сидя за столом и просматривая тетради, он все еще никак не мог сосредоточиться.
Кто-то постучал в окно. Нехотя Линднер поднялся и отпер дверь. Перед ним стоял крестьянин Шульце с красным от ярости лицом.
— Нет, Вернер, так у нас дело не пойдет! — Он отстранил учителя и вошел в комнату.
Заперев дверь, Линднер последовал за ним.
— Что случилось? — спросил он, жестом предлагая Шульце сесть.
— Ты еще спрашиваешь! Ну, знаешь ли, тебе бы только шутки шутить! Безобразие! Вот что случилось! Черт знает что такое! И только что эта история с ящуром! — Говоря это, Шульце зло поглядывал на учителя. — Пионеров они избили, до полусмерти избили. Негодяи! Но так и знай, поймаю их — убью, ей-богу, убью!
Глубокое отчаяние охватило учителя Линднера.
— Значит, все-таки… — сказал он и, пристально глядя на Шульце, спросил: — Кто? Кто избил?
— А ты не знаешь, что ли? Берг и его дружки. Убью! Хватит с меня, не могу я больше терпеть! — От волнения Шульце стал бегать по комнате. — Ведь без памяти лежал.
— Кто?
— Мой Гарри, кто еще. Мало им, что они старика допекают, преступники, они и за сына принялись. Не будь я Шульце, если не прихлопну всю эту банду. — И он хлопнул ладонью по столу.
— Да успокойся ты, Отто! — Учитель Линднер пододвинул ему стул. — Нельзя же все валить в одну кучу. Ты же сам не веришь, что ребята замешаны в эту историю с ящуром. А из-за пионеров они еще не преступники.
— Вот как? Не преступники, значит? — Шульце снова вскипел. — Ты взглянул бы на моего Гарри. Шея у него распухла, еле глотает парень. И они, по-твоему, не преступники после этого? — Шульце даже протянул руку, будто требовал от учителя письменного подтверждения.
Линднер поставил перед ним чашку чая и сел напротив. Бледное лицо его было печально.
— Поверь мне, Отто, все это потрясло меня не менее, чем тебя. Может быть, даже более. Но для меня не безразличны и Альберт Берг, и его друзья. Мы не имеем права терять голову. Нет, нет, не имеем права.
Шульце раскурил трубку и, выпуская струйки дыма, говорил:
— Голову терять?.. Чепуха! Я сам наведу порядок. Для этого я и пришел.
Долго учитель смотрел на Шульце. Глаза его как бы говорили: теперь я остался один, один против всей деревни. Даже товарищ Шульце не понимает меня.
— Порядок, значит, хочешь навести, — повторил он. — А каким образом?
— Вздуть их надо, да так, чтоб на всю жизнь запомнили.
— А если и это не поможет? — Учитель Линднер грустно улыбнулся.
— Ха, не поможет! Тогда гнать их из деревни, чтобы духу их тут не было! На это-то у нас сил хватит.
— Никого мы не выгоним, — тихо произнес учитель. — Этого я не допущу!
Вытаращив глаза, Шульце уставился на него. И тоже тихо повторил:
— Не допустишь? Тогда я «допущу»! Понял, Вернер, я! Не для того я при нацистах в тюрьме сидел, чтобы теперь, видишь ли, не имел права навести тут порядок. Нет, не для того! Понял?
— Не для того, значит? — Учитель терял самообладание. Привстав, он оттолкнул стул, на котором сидел, и сказал, покачивая головой: — А для чего я, по-твоему, сидел? Чтобы жить в этой дыре? — И он жестом указал на свою жалкую, прокопченную комнатушку; сорвал тряпку, которой был накрыт диван. Стали видны торчащие во все стороны пружины и стружки. — Ты правда думаешь, что ты один пострадал? Что это какая-то заслуга, что нацисты посадили тебя? А чего ты ожидал? Что тебе предложат трон, когда ты вернешься из тюрьмы? И ты сразу сядешь за накрытый стол? Да откуда посуду взять, когда ты ее сам готов перебить? Ничего-то ты не понял, Отто, если ты так рассуждаешь, можешь мне поверить! — Опершись о стол, Линднер смотрел на Шульце. Немного успокоившись, он снова заговорил, хотя голос его дрожал: — И зачем ты спрашиваешь, за что тебя нацисты в тюрьму сажали? Ты же это не хуже меня знаешь. Это-то ведь и дает нам право помогать таким ребятам, как Берг, это-то и дает нам право воспитывать их. На собственном примере воспитывать. Да, это наш долг! Ибо наше теперь время настало. За него ты боролся, боролся за право помогать людям, а это величайшее из прав!
Грузное тело Шульце обмякло. Он вертел трубку в руках, рассыпая пепел. Волосы свисали на лоб, лицо побледнело. Только рубец у правого глаза оставался красным. Это следователь-нацист его ножницами ткнул, когда он так и не выдал своих товарищей и тем спас им жизнь. Изредка дрожь пробегала по лицу Шульце; он сидел неподвижно. Но вот он снова выпрямился. Было заметно, как трудно ему сейчас.
— Так со мной еще никогда не говорили. Но, может быть, ты и ошибаешься. Может быть. Я этого не знаю. Если я за то, чтобы этих бандитов выгнать из деревни, это же не значит, что я махнул на них рукой. В трудовых приютах, или как они там называются, их ведь тоже воспитывают. И когда они там, нам спокойно.
— А ты сам бы побывал в таком приюте, — возразил учитель. — Тогда бы по-другому заговорил. Ты ведь и представить себе не можешь, сколько сирот, бродяг, бандитов оставила нам война, и все — молодежь. Да столько приютов невозможно и открыть! А справиться нам надо со всеми. Они же наши, они же часть нашего народа! И от этого ты так легко не отделаешься.
— Я и не собираюсь отделываться, — вставил Шульце. — Нет, не собираюсь. Но здесь в деревне их оставлять нельзя. Во всяком случае, Альберта Берга и Другу Торстена. Я вообще понять не могу, что стало с парнем в последние месяцы. Только и знает, что драться и дерзить. Нет, нет, вон их из деревни! А то тут дела куда хуже начнутся. — На лице Шульце снова появилось выражение решимости.
— Жаль, Отто, очень жаль! — проговорил учитель. — Но тогда тебе придется выгнать сначала меня.
— Знаешь, Вернер, ты что-то совсем зарапортовался! — И он взял учителя за руку, желая предотвратить назревавшую ссору. — Я же знаю этих бандитов лучше, чем ты. Я ведь не первый год здесь.
Учитель покачал головой:
— А разобрался в том, что здесь происходит, не лучше меня. Хоть бы раз ты посмотрел, в какой среде они сформировались, как дома живут.
Учитель говорил теперь очень громко.
— Не поинтересовался ведь, а уже определил — «бандиты». Ярлыки ты вешать горазд, а вот подумать о том, почему это так, — не можешь.
— Хватит с меня! — запротестовал Шульце. — А то ты еще меня во всем обвинять начнешь. От тебя чего угодно можно ожидать! Я тебе не ученик, чтобы ты меня тут отчитывал!
— Вот именно, — ответил Линднер. — Конечно, ты тоже виноват в том, что Берг и его друзья стали такими. Ты разрешал, например, своему Гарри играть с ними?.. И все вы так. Из страха, из трусости. Боже упаси! Как бы ваши дети не научились у них чему-нибудь дурному. Да и кем был все это время для вас Альберт Берг? Подонок, не больше! А вам, чистоплюям, и в голову не приходило, что вы сами его таким сделали. Почему вы его изолировали, вместо того чтобы помочь? Или это дело с Другой Торстеном. Дали вы ему возможность стать другим? Мораль читать — это вы умеете!
— Говори, говори! — пробормотал Шульце, но прозвучало это очень серьезно, как будто он уже принял окончательное решение. — Говори, говори!
— Я кончил, — сказал учитель.
Некоторое время оба сидели, опустив голову, не отрывая глаз от пола.
— Ты, стало быть, готов допустить, чтобы пионеров и впредь избивали до полусмерти? — спросил наконец Шульце.
— Знаешь что, Отто, — неожиданно спокойно заговорил учитель Линднер, — звание пионера обязывает. Пионер обязан защищать пионерскую честь. Потому-то…
— Он должен драться с бандитами? — прервал его Шульце. — Это ты хочешь сказать?
— В общем, да.
— Так я и думал. — На лице Шульце появилось что-то похожее на презрение. — Ребят друг на друга натравливать — вот что ты хочешь! У тебя, должно быть, тут вот не все дома.
— Зачем же натравливать? — возразил учитель. — Воспитывать. Можешь быть уверен, я крепко возьмусь за Берга и Торстена. Это не одного дня дело. И если вообще чего-то можно будет добиться, то только так: эти ребята должны научиться уважать тех, кого они считают своими противниками. А силой, властью взрослых тут ничего не добьешься.
