Юрий Коринец - Привет от Вернера
– Конечно, про тебя! – важно говорит Вовка. – А ты, Ахмет, вот какое будешь читать...
Вовка листает в книжке, откашливается и начинает:
ЗамужествоОн здоров, силен, мускулист,
Вовка сделал ударение на «у».
У нее – глубокий взгляд.
Друг на друга натолкнулись
Года два тому назад.
Он – кузнец, она – ткачиха,
Не спросили, чей и чья...
Пронеслись два года тихо
Пролетарского житья.
Льется мирная беседа
Говорливым ручейком.
Неизменная газета
Друг, товарищ – за чайком.
Незатейливо простые
Речи тают в тишине.
Вечно гости дорогие —
Маркс и Ленин – на стене!
– Вот, – говорит Вовка, – это стихотворение будет учить Ахмет... Ясно, Ахмет?
– Ясно, – тихо говорит Ахмет.
– Букварь я опять оставляю, – говорит Вовка, вставая, – если трудно будет, Фатима поможет... Чтобы назавтра знал половину! А Маркса и Ленина я вам принесу! Повесите над кроватью...
ЗАГОВОРЩИКИ
Теперь мы с Вовкой ходим заговорщиками. Все нам завидуют, потому что что-то чувствуют, а что – не могут понять. Мы с Вовкой все время перемигиваемся. И с Фатимой, и с Ахметом мы тоже перемигиваемся. Потому что они тоже с нами в заговоре. А с другими мы не перемигиваемся. Вот им и завидно, что мы с ними не перемигиваемся. Ляпкин Маленький было захотел с нами перемигнуться, он думал, мы так играем. Но мы не стали ему отвечать. Он нам мигает, а мы ему нет!
– Почему ты мне не отмигиваешь? – спросил он меня.
– А что я буду тебе отмигивать? – сказал я.
– Вовке же ты отмигиваешь! – сказал он. – И Вовка тебе отмигивает! Я тоже хочу с вами отмигиваться!
– Когда мы с Юрой перемигиваемся, – поправил его Вовка, – мы имеем на уме одно дело!
– Какое дело? – спросил он.
– Одно! – сказал я и подмигнул Вовке.
– Какое – одно? – спросил Ляпкин.
– Такое! – сказали мы с Вовкой.
– Какое – такое? – не отставал он.
– Некое! – сказал Вовка.
– Не-кое? – переспросил Ляпкин. – А какое? Если не-кое?
Вот балда, правда? Надоел он нам, посмеялись над ним, и хватит!
– А у меня тоже есть на уме одно дело, – сказал он.
– Какое? – спросил я.
– Что мне зайчик заводную машину подарит! – сказал он.
– Какой зайчик?
– Который в лесу живет!
Мы с Вовкой расхохотались. Ляпкин всегда говорит, что ему зайчик что-то подарит. Это его мама ему объяснила, что все игрушки зайчик дарит. Чтоб меньше дарить! Чуть что, она сваливает на зайчика, что зайчику некогда, или еще что-нибудь. Чепуха какая-то! А Ляпкин верит.
– Ну, теперь я вам сказал, какое мое дело, а вы скажите, какое ваше! – сказал он. – И будем отмигиваться!
– Некогда нам с тобой отмигиваться! – махнул рукой Вовка. – Пусть с тобой зайчик отмигивается!
И мы пошли. Он, конечно, заплакал, но что делать? Ведь если мы ему скажем, он сразу своему папочке передаст! А это никак нельзя! Вы же сами понимаете! Вот и приходится молчать. Секрет есть секрет! Потому-то он и секрет, что его никому говорить нельзя.
Секрет иметь не так-то легко! Я уже через день это понял. Без секрета жить было как-то легче. Ходишь себе спокойно, играешь, спишь, разговариваешь... А когда у тебя секрет, ты уже не можешь спокойно разговаривать. И спать спокойно не можешь. Потому что этот секрет тебя все время мучает. Когда ты не спишь, тебе все время хочется его кому-нибудь сказать, а когда спишь, тебе кажется, что ты его уже сказал! Кому-нибудь, кому его никак сказать нельзя. Секрет, конечно, приятная вещь, но очень хлопотливая. Приятная, потому что носишь внутри себя некую ценность, о которой другие ничего не знают. И хочется с кем-нибудь этой ценностью поделиться, особенно если она сногсшибательная. А поделиться-то как раз и нельзя! Вот какая это хлопотливая штука – секрет! С ним не каждый может справиться, с этим желанием разболтать секрет. Это мне Вовка рассказал. Им так в школе объяснили. Что надо уметь хранить секреты. Враги любят разные секреты узнавать, особенно если эти секреты государственные. Им и хочется все эти секреты поскорей узнать, разным буржуям: ну, например, сколько у нас танков и самолетов? Или: когда революция победит во всем мире? Им очень хочется узнать, сколько им жить осталось. А это секрет, большой секрет, самый важный! Его только мы знаем! А наши враги не знают! И мы должны беречь этот секрет, все секреты беречь, чтобы победить! Потому что если мы все разболтаем, мы никогда не победим! Надо молчать. Так Вовка сказал. А им так в отряде сказали. Недаром говорят, что слово – серебро, а молчанье – золото! Золото ведь дороже серебра, а что дороже, то всегда лучше. Это каждому ясно.
Но все же я рассказал свой секрет. В первый же день вечером я его рассказал маме, и мне сразу стало легче. Теперь этот секрет знали я, мама и Вовка. А когда его трое знают, то он уже не такой тяжелый. Втроем-то тяжести легче носить, чем одному, вы согласны? Когда трое знают секрет, они могут о нем вслух поговорить, конечно шепотом, а не во все горло, но все равно становится легче. Ведь секрет требует, чтобы о нем говорили! Чем больше можно о нем говорить с разными людьми, тем веселей. Вот мы втроем и разговаривали. И нам было весело. И таинственно. Что у нас такой секрет! А потом мы Зусману сказали и Жариковой, и нам стало еще легче. Мы все стали заговорщиками. Теперь нас в заговоре было много человек: я, Вовка, моя мама, Иосиф, Зусман, Жарикова, Фатима и Ахмет. А потом я еще Гизи сказал. Мы с мамой посоветовались и с Вовкой посоветовались и решили, что Гизи сказать можно. Все равно она поедет с нами на дачу к Ване, и Дик поедет на дачу к Ване, это уже дома решили, так почему же Гизи об этом не сказать? Тем более, что с ней можно всюду свободно секретничать, даже в присутствии других людей, в присутствии Ляпкина Маленького например, даже Ляпкина Большого, и они все равно ничего не поймут, потому что с Гизи можно говорить по-немецки! Я и сказал об этом Гизи по-немецки, прямо в присутствии Ляпкина, и он ничего не понял! Теперь нам было очень хорошо, даже прекрасно! Мы постоянно заговаривали о нашем заговоре, когда рядом не было посторонних, а когда были посторонние, мы без конца перемигивались. Это было просто замечательно! Некоторые даже подумали, что мы заболели тиком. Тик – это такая болезнь, когда у человека веко дергается и он постоянно подмигивает, к месту и не к месту. Но у нас никакого тика не было, мы сознательно подмигивали, и всегда подмигивали к месту. Хотя другим это было непонятно. Но такая уж вещь – заговор! Таинственная вещь!
Мы, конечно, не только перемигивались – мы и дело делали! То есть не забывали больного Дика: Вовка его лечил, я и Гизи носили ему еду, а Фатима с ним гуляла. Так что мы Дика не забывали, не думайте, пожалуйста: ведь Дик-то и был причиной всего этого заговора, из-за него все и заварилось. А то ведь можно забыть причину, почему ты подмигиваешь, и продолжать подмигивать просто так, из любви к подмигиванию, забыв о том, почему ты, собственно, стал подмигивать... Но мы не такие люди! «Wir sind echte Verschworer!» Понятно? Это вам говорит великий заговорщик! Если вам не понятно, посмотрите в словаре, в немецко-русском, и вам станет понятной эта фраза великого заговорщика!
ПЕРВАЯ ПРИМЕРКА
Я вошел к Зусману и сразу ему подмигнул. И он мне подмигнул.
– Когда же вы едете на дачу? – спросил он. – Я уже устал от всей этой истории!
– От какой истории?
– От этого заговора!
– Почему вы устали? – удивился я.
– Потому что у нас дома только и разговоров, что об этом! А Вова превратился в какого-то ветеринара! У нас полно лекарств! Они мне отрез испортили!
В комнате действительно пахло лекарствами, как в больнице.
– Мы скоро поедем... – сказал я.
– Дик, по-моему, уже здоров, – продолжал Зусман. – Я его навещал... Прекрасная собака! И ему будет хорошо на даче...
– Он будет там пасти овец, – сказал я.
– Овец? Почему он должен пасти овец?
– Потому что он овчарка, – сказал я. – Это его старинное доброе занятие!
Зусман рассмеялся. Очки дрожали и поблескивали у него на носу. Он долго смеялся...
– Ты гуманист! – сказал Зусман отдуваясь. – Ну, давай, гуманист, примеряться...
Он набрал в рот булавок из маленькой коробки на столе и подошел ко мне с сантиметром на шее и с жилеткой в руках. Это была моя будущая куртка, еще не законченная: без рукавов и шита белыми нитками.
– А вы меня щекотать будете? – спросил я.
– Зашем щекотать? – Зусман шепелявил, потому что во рту у него булавки. – Никто не шабираетша щекотать...
Он говорит, сжав губы.
– Ай!
– Шпокойней, шпокойней, молодой шеловек!
Зусман надевает на меня исчерченную мелом жилетку. Длинными узловатыми пальцами он залезает мне под мышки, и становится щекотно.
– А где рукава?
– Пока полушай один! – говорит Зусман и надевает мне на одну руку рукав. Он пришпиливает рукав к плечу.
