Игорь Минутко - Лето в Жемчужине
Витя и Вовка склонились над Катей.
— Катя, ты что? — прошептал Вовка, переводя дыхание. У Кати потное, бледное и очень удивленное лицо.
— Не знаю, — тихо сказала она. — Спине больно, вот здесь, у шеи.
Катя повернулась на бок, и мальчики увидели, что левая лопатка как-то странно вздулась, посинела, была в кровоподтеках.
— И сил нету, — виновато сказала Катя, — вот падаю и все.
— В спине у тебя что-то сломалось, — сказал Вовка.
— Что же делать? — спросил Витя. Все, что произошло несколько минут назад, показалось ему нереальным. Не могло этого быть — и все! Их хотели убить? За что? Нет, это невозможно…
— Надо их задержать. Надо скорее позвать людей.
Вовка огляделся по сторонам. Оказывается, уже был вечер, и в дымных тихих сумерках на краю ржаного поля виднелись, смутно и неотчетливо, крыши деревни; поднималась колокольня церкви.
— Это же Дворики! — закричал Вовка. — Значит, дорога вон там за посадкой повернет и прямо — на Жемчужину. Километров пять не больше.
— Вы бегите, — сказала Катя, — а я тут полежу. — И она закрыла глаза, ей было трудно говорить.
— Нет! — сказал Вовка. — Сделаем так. Я побегу, Витя с тобой останется. Витя кивнул:
— Хорошо. Только и Альт с нами.
— На дороге сидеть нельзя, — сказал Вовка. — Вдруг они… — Голос его вздрогнул. — Вон давайте к тем кустам.
Среди ржи поднимался островок кустов. До него было метров сто.
— Пошли, Катя, — попросил Витя.
Мальчики взяли Катю под руки, осторожно подняли. Катя ойкнула. Повели ее к кустам. Ноги Кати волочились по земле.
Под кустами росла густая трава; пахло здесь земляникой.
Нарвали ворох травы и получилась душистая подстилка. Уложили Катю. Примчались Альт и Сильва, сели рядом.
Катя полежала с закрытыми глазами, неожиданно улыбнулась:
— А как Илья на пузатого сзади — прыг!
— Ага! — прыснул Витя. — Он чуть не упал!
— У него глаза — аж на лоб! — Катя смеялась, морщась от боли.
— А длинному-то Альт в штаны вцепился! — давился смехом Вовка.
И на ребят напал неудержимый хохот. Они не могли остановиться, Витя и Вовка катались по траве, хлопали себя по бокам, выкрикивали сквозь смех;
— А он-то!
— Так и вытаращил глаза!
У Вити заломило в затылке, не хватало воздуха, но остановиться он не мог.
Собаки с удивлением смотрели на ребят и даже перестали махать хвостами.
А Вовка уже не смеялся, а плакал. Вернее, он то смеялся, то плакал, по щекам его текли слезы. Он замолчал и проговорил сквозь всхлипывания:
— Они Илью могут… убить. — И вскочил. — Ждите здесь! Я мигом. — И он побежал к дороге, приседая от боли на крепких комьях земли.
Заволновались собаки.
— Альт! Сидеть! — приказал Витя. Сильва побежала за Вовкой, но скоро вернулась и улеглась рядом с Альтом.
— А ведь это они нас спасли, — шепотом сказала Катя и слегка потрепала Альта по шее. Витино сердце жаром облилось.
— Альт! Альт! Мой хороший! Мой любимый! — он обнял собаку за шею. И тут же застеснялся Кати, покраснел, выпустил собаку и отвернулся.
Альт все понял и снисходительно повилял хвостом.
— А если они станут искать сухую пещеру, — сказала Катя, — то «Альбатрос» увидят!
Витя не ответил — ему неожиданно стало все безразлично. В небе мигали первые звезды. Свежий ветер пронесся над землей, повозился немного в кустах и умчался дальше.
— Больно, Катя? — спросил Витя.
— Шевелиться больно, — сказала Катя. — И пить ужасно хочется.
— Потерпи немножко.
— Я потерплю, Витя, ты не беспокойся.
Витя лег на спину. Путались мысли. Он думал сразу о многом. То вспомнил свой дневник и слова на первой странице: «Мой друг! Отчизне посвятим души прекрасные порывы». И резко, как от толчка, подумал, что его отчизна — эти поля, звездное небо над головой, серые крыши деревни Дворики, речка Птаха. И люди, которые живут на этой земле. Но только хорошие люди. А плохие? Такие, как Пузырь, Гвоздь? Нет, они не должны жить на нашей земле. Им надо исправиться. Их надо исправить… То подумал о том, что Пушкина убили на дуэли, и увидел (потому что было такое кино), как Пушкин, молодой и прекрасный, идет, проваливаясь в снег, с вытянутым вперед пистолетом — навстречу своей смерти. «Зачем вы его убили?» — спросил у кого-то Витя и увидел над головой небо, полное звезд. «Там тоже где-нибудь живут люди, — подумал Витя. — Неужели они тоже убивают друг друга?»
Катя спала. Витя услышал ее частое посапывание.
Звезды, звезды над головой.
«Бедный Вовка», — почему-то подумал Витя и увидел вокзал, зеленый поезд, в дверях вагона стоит Зоя и машет ему рукой.
Витя неожиданно для себя тихо заплакал, стало сладко и томительно на душе; Витя крепко сжал веки — исчезло звездное небо, темнота окружила его, темнота была живая, она двигалась, перемещалась, и Витя летел куда-то в этой холодной темноте.
…Витя услышал, как где-то в отдалении лают Альт и Сильва.
— Едут! Едут! — сказала рядом Катя.
Витя открыл глаза и почувствовал острый холод — рубашка не грела. По-прежнему было темно, но небо побледнело, зеленоватый полусвет пролился в нем, меньше стало звезд. Трава и одежда были мокрыми от росы; рожь тихо шумела под ветром и еле уловимо пахла медом.
На дороге прыгало шесть конусов света, то упираясь в землю, то уходя в небо и там пропадая. Приближались три машины.
— Катя, я сейчас! — Витя вскочил и побежал к дороге, сбивая босые ноги о ссохшиеся комья земли.
Машины остановились одна за другой — впереди «Скорая помощь», за ней два «газика». К Вите бежали люди — Вовка, доктор и два санитара в белых халатах. Петр Семенович и дядя Коля, милиционер Миша и папа. «Папа приехал!» — радостно подумал Витя, и снова все происходящее показалось нереальным, как во сне. Сзади всех тяжело шагал Матвей Иванович. Крутились, мелькали в лучах света Альт и Сильва.
Витю обступили. Он кинулся к папе. Папа прижал его к себе, и Витя услышал, как часто бьется папино сердце.
— Ты цел? Ты ничего? — спрашивал папа и теребил волосы на голове Вити.
— Цел, цел, — шептал Витя и очень боялся разрыдаться.
— Где больная? — спрашивал доктор.
— Я здесь! — закричала из темноты Катя.
К кустам убежали санитары с носилками.
— Понимаешь, — говорил Вовка, захлебываясь словами, — я домой, а опергруппа — в Двориках, я к Матвею Иванычу. На газик — в Дворики… Твой папа с нами. Матвей Иваныч пока в больницу дозвонился…
Еще что-то спрашивали, говорили вокруг. Витя видел взволнованные лица, все мелькало и рябило перед глазами.
Принесли Катю. Она лежала на носилках, в свете фар казалась желтой, с неестественно большими глазами и виновато улыбалась — вот чудачка!
Доктор нагнулся над Катей, дядя Коля посветил ему фонарем.
— Похоже перелом ключицы, — сказал доктор. — И, кажется, внутреннее кровоизлияние. Так больно? — он тронул Катину спину.
— Больно, — прошептала Катя.
— А так?
— Больно…
— Ну нечего хныкать. Отремонтируем. Несите в машину, — сказал доктор санитарам.
Катю унесли, и «Скорая помощь», круто развернувшись прямо по ржаному полю, уехала.
— Ну, ребята, — сказал Петр Семенович, — где?
— Идемте! — Вовка побежал вперед, по дороге — к тем кустам.
— Товарищ капитан, — взволнованно сказал папа, — ведь они наверняка вооружены.
— К цели мы выйдем одни, — сказал на ходу Петр Семенович. — У первых кустов вы остановитесь.
— Там, — Вовка показал рукой в темную чащу.
— Вряд ли они нас ждут, — с сомнением сказал дядя Коля.
— Вряд ли, — вздохнул Петр Семенович. — Ну! Пошли! — И он вынул из заднего кармана брюк пистолет.
Пошли трое — впереди Петр Семенович, за ним дядя Коля и милиционер Миша. В кустах замелькали пятна света, слышались осторожные шаги. Потом все затихло. Показалось — где-то там, в зарослях, свет собрался в один большой круг.
— Руки вверх! — послышался голос дяди Коли.
— Товарищи! Идите! — крикнул Петр Семенович.
И все побежали. Витя не чуял под собой ног.
На знакомой поляне в скрестившихся лучах света сидел Гвоздь.
Лицо его было страшно — распухшее, синее, левый глаз заплыл, в уголках рта запеклась кровь. Над головой Гвоздь держал поднятые руки.
Милиционер Миша подошел к Гвоздю, пнул его ногой в бок, стал заламывать руки назад.
— Попался, сволочь! — торжествующе сказал милиционер Миша.
— Отпусти его! — разгневанно, жестко сказал Матвей Иванович, прерывисто, со свистом дыша. — Никуда он не денется.
Милиционер Миша очень обиделся, но руки Гвоздя выпустил.
— Где остальные? — спросил Петр Семенович.
— Уехали, — глухо сказал Гвоздь.
— Куда?
— Не знаю. — Гвоздь, вроде, хотел улыбнуться, но скривился от боли. — О них больше не спрашивайте.
