Ирена Юргелевич - Чужой
И вот уже они стоят у столбика, обозначающего остановку, и ждут — автобуса. То и дело вдали из-за поворота показываются высокие темные грузовики, при виде которых сердца их начинают усиленно биться. Потом машины подъезжают ближе, и видно, что это не то, и снова нужно ждать. Время тянется ужасно долго, и в конце концов Юлек с горечью замечает, что, как видно, они опоздали и ничего из их затеи не получится: автобус давно проехал или переменилось расписание. Мариан тоже нервничает, но скрывает это и злится на брата за его «глупую болтовню».
Наконец далеко-далеко среди полей, перечеркнутых тоненьким зигзагом шоссе, мелькает точка, очертания которой возбуждают робкую надежду. Да, да, это автобус! Нет, кажется, опять грузовик! Поворот, другой — и ребята вздыхают с облегчением. К остановке подкатывает знакомый голубой автобус.
— Залезай скорее! — кричит Юлек и отчаянно дергает ручку дверцы.
Мариан спокойно нажимает на ручку, дверь открывается, потом — трах! — и вот уже Мариан выглядывает сквозь запыленное окошко.
— Скажи Зенеку, что картошка будет на складе, как всегда! — кричит Юлек. — Не забудь!
— Ладно, ладно!
— А то вдруг он не найдет, если вернется поздно!
— Только бы мне его встретить!
— Встретишь, обязательно встретишь!
И Юлек остается на шоссе один. Голубой автобус отъезжает, он нее меньше, меньше и наконец становится таким маленьким, что и смотреть не стоит.
Мальчуган шумно вздыхает, как человек, благополучно завершивший нелегкий труд, потом спугивает свистом галку, деловито шагающую по краю асфальта, как будто она собралась шагать так до самой Варшавы, и поворачивает в сторону Ольшин.
* * *Мариан высадился в Белицах и, мельком оглядев высокую трубу кирпичного завода и низенькие, неинтересные домишки поселка, двинулся в обратный путь. Он шел широким, размеренным шагом, спокойно и внимательно глядя по сторонам. Впрочем, спокойствие его было только внешним. Человек, хорошо знающий Мариана, например мать, сразу заметил бы, что мальчика что-то грызет.
Это началось после разговора на Улиной террасе. Спокойствия его лишил не рассказ о том, что Зенек голодал, — голод не оправдывал Зенека в глазах Мариана. Ах, если бы не Вишенка и не ее презрительные намеки на то, что Мариан просто боится лезть в чужой сад, если бы не ее восторги по поводу отважного спасения ребенка, он бы устоял! Однако винил он за это не хорошенькую Вишенку, а пришлого пария, и его неприязнь легко перешла в осуждение, когда на ярмарке в Лентове он услышал о краже. Хватит, решил тогда Мариан, больше он этого Зенека знать не хочет, каким бы он там ни был смелым, самостоятельным и взрослым. Особенное отвращение и почти ненависть почувствовал Мариан после тех наглых слов: «Захотелось мне, нот и взял!»
Но, когда Уля сказала, что у Зенека пет дома, что от него отказался родной отец, все эти чувства развеялись без следа. Правда, решение ехать в Белицы досталось Мариану нелегко. Гнаться за Зенеком, уговаривать его вернуться на остров — не значило ли это признать себя виноватым? Настоящей вины Мариан не чувствовал. Но, когда он вспоминал «суд» на острове, ему делалось стыдно. Зенек украл, это правда, но кто его судил? Они, которые сами крали, и крали не с голоду, а просто из хвастовства, чтобы доказать, что они не трусы.
Зенек их подговорил? Ну и что? Что же они, маленькие, за себя не отвечают?
А вдруг Зенек попросту посмеется теперь над Марианом? Ведь он так часто держался с ними пренебрежительно, так часто давал им понять, что они перед ним наивные малыши!
И еще одно угнетает Мариана. Ему хорошо, он скажет Зенеку «вернись к нам на остров», и тот вернется. А что дальше?.. Это только глупому Юлеку кажется, что тогда все будет в порядке. Сколько Зенек сможет там жить, если ни у кого из ребят нет денег, если еду каждый раз придется носить из дому украдкой и если никто не знает, чем все это кончится?
Но так или иначе, раз другого дома у Зенека нет, пусть пока шалаш на острове снова станет его домом. Это главное. Ради этого и идет теперь Мариан по шоссе, оглядываясь по сторонам и отсчитывая пройденные километры по табличкам на дорожных столбах. Восемь таких столбиков успел он уже насчитать, когда увидел идущего ему навстречу по придорожной тропинке парня. Это был Зенек.
* * *Вишенка и Уля возвращались с острова. Они помогли Юлеку набрать хворосту, вычистили закопченный котелок и банки, оставили принесенную для Зенека еду (Вишенка — булку с сыром и два помидора, а Уля — полбуханки хлеба, купленного в лавке) и теперь шли домой. Юлек остался, чтобы починить шалаш, который, как оказалось, начал протекать, и был немного обижен, что девочки бросили его одного. Но Вишенка обещала матери, что сходит на другой конец деревни за ягодами, а Уля хотела остаться с ней наедине, 'чтобы поговорить об одном деле — деле, которое волновало ее с того момента, как Юлек рассказал им о затее Мариана, и отравляло радость возможного свидания с Зенеком.
Дело было щекотливое и тонкое, поэтому Уля не сразу решилась поговорить о нем с Вишенкой. И даже сейчас, когда они шли рядом по узкой тропке среди поспевающей ржи, что-то мешало ей начать этот разговор. Но вот за колосьями уже замелькали сосенки и березки рощи. Еще десять минут — и они будут в деревне.
— Скажи, — начала Уля негромко и в то же время словно бы сердясь, как всегда, когда стараются скрыть смущение, — у тебя есть какие-нибудь деньги?
— С собой? Ни копейки!
— А дома?
— Не помню. Злотых два или три. Почему ты спрашиваешь?
— Я думала, может, у тебя больше найдется, — краснея, говорила Уля. — Может, ты на что-нибудь собирала…
— Нет, сейчас у меня нету, — ответила Вишенка, очень удивленная этими вопросами. — А в чем дело? Скажи!
— Ах, Вишенка! — не выдержала Уля. — Ведь если Зенек вернется, его могут арестовать!
— Арестовать? — ужаснулась Вишенка.
— Вдруг кто-нибудь его увидит и узнает, что это он украл деньги! Эта торговка из Лентова. . или кто-нибудь еще. Мне кажется, Мариан совсем об этом не подумал!
— Ты считаешь, что Зенеку лучше не возвращаться?
— Нет, не считаю, — ответила Уля. — Я только хочу, чтобы с ним не случилось еще какой-нибудь беды.
— Надо будет, чтобы он никогда не ходил в Лентов, — подумав, энергично заявила Вишенка. — И вообще, лучше ему никуда не ходить. Мы будем его сторожить!
— Так ведь кто-нибудь может прийти и на остров. Это просто чудо, что никто туда до сих пор не заглядывал. Виктор со своим приятелем были тогда около самого нашего тополя. Стоило им пройти по стволу, и они сразу наткнулись бы на мостик…
— Что же нам делать? Ты что-нибудь придумала?
— Придумала… Только не знаю, где взять денег. Если бы мы отдали торговке эти злополучные пятьдесят злотых, Зенек был бы в безопасности. Но у меня сейчас всего семь злотых… — Уля запнулась. Она не в силах была признаться, что все свои деньги потратила на покупку хлеба для Зенека, потому что не хотела ничего просить дома. — Я было думала написать теткам, но знаешь… они сами не так уж много зарабатывают… Они и так дают мне больше, чем могут, честное слово! — торопливо продолжала она, испугавшись, как бы Вишенка не спросила, а почему бы ей не попросить у отца.
Но Вишенка думала совсем о другом. Ее заботило, что может сделать для спасения Зенека она сама. Всегда деятельная и готовая помочь, Вишенка считала своей обязанностью брать на себя любое дело. Однако сейчас она чувствовала себя бессильной. Нельзя было попросить у матери такую сумму без объяснений.
— Подумай, его могут арестовать каждый день, каждый час! — порывисто заговорила Уля, неправильно истолковав молчание подруги. — Нужно отдать эти деньги прямо завтра утром!
— Ах, Уля, если бы у меня были деньги, я отдала бы их хоть сейчас! — огорченно воскликнула Вишенка. — Но просить маму я не могу, просто не могу!
И, не ожидая расспросов, она рассказала Уле о своем разговоре с матерью после похода на шоссе. С тех пор нет между ними прежнего доверия. Мама держится сухо, а в то же время ее мучает беспокойство, она чувствует, что Вишенка что-то скрывает..
— Ты думаешь?
— Я же вижу, как она на меня смотрит. Иной раз мне кажется, что она меня насквозь видит, знает про каждое мое слово, про каждый мой шаг. И я просто боюсь иногда, что не выдержу и скажу ей все.
— Смотри! — строго сказала Уля. — Мы же обещали.
— Не беспокойся, я ни за что не скажу, я только тебе объясняю.
Больше они об этом не говорили. Уле оставалось одно: обратиться к отцу. И она решила сделать это.
Наступил вечер. Уля сидела на кухне. Вот-вот должен был прийти отец, но она до сих пор не придумала, с чего начать разговор. Ей хотелось сделать это совсем непринужденно, как бы между прочим, но она чувствовала, что так у нее не получится. Как же быть? Может, поговорив сначала о чем придется — о погоде, об ужине, — дать понять отцу, что у нее есть к нему просьба, и ждать, пока он сам спросит? Уля волновалась с каждой минутой все больше, и, когда у калитки раздался стук автомобильной дверцы, она с ужасом почувствовала, что в голове у нее совершенно пусто.
