Зоя Воскресенская - Консул
"Заложит! Лишь бы у него не тряслись руки и чтобы он хорошо заделал стену", — думал Вебер, глядя, как Петраков быстро и энергично шагал по тропинке.
"Ну и черт с ним! — рассуждал про себя Петраков. — Заложу. Подумаешь, секретное письмо. Не я, так другой пошлет его. И что тут особенного?"
Завидев приближающийся на шоссе автобус, Петраков побежал, чтобы успеть сесть, и ноги несли его, и он не чувствовал тяжести тела — мог бы добежать до самого Гельсингфорса. Вскочил на подножку. Занял свободное место. Вот Марта обрадуется — сколько денег я ей сейчас выложу! Никогда таких в руках не держал. Скажу, что богатый иностранный капиталист поручил переделать двухэтажную виллу.
Сошел у знакомой трамвайной остановки. Взял свой старенький велосипед, легко вскочил на него и закрутил педали. Но постепенно терял ощущение легкости, с трудом двигались ноги, стала болеть голова. "Переволновался, прав этот немчура". Чем ближе подъезжал к дому, тем сильнее ломило голову. К дому уже шел, еле передвигая пудовые ноги, ведя за руль велосипед.
Марта, увидев его, всплеснула руками.
— Ты что, папа, заболел? Почему такой бледный? Почему шатаешься? Напился, что ли?
— Отстань, у меня болит голова, дай мне пирамидон и содовой воды.
— Наверно, грипп. Никуда я тебя завтра не отпущу. Бог с ней, с работой. Лишь бы ты был здоров.
Марта разыскала в аптечке пирамидон, развела чайную ложку соды в воде. Петракова колотил озноб.
Марта расшнуровала ему башмаки, помогла снять пиджак, уложила в кровать. "Чем-то напоил меня проклятый фашист", — мелькнула в голове Андрея вялая мысль.
Утром дело чуть не дошло до драки. Марта уцепилась за мужа и не пускала его на работу:
— Хворый ты, грипп у тебя, ишь какие синяки под глазами!
— Я должен ехать. Понимаешь — должен! Сегодня я заканчиваю работу и получаю расчет. И работы там осталось на несколько часов. Пароход должен во вторник уйти, и из-за одной недоделанной стены его не примут советские инженеры.
— Да, — сдалась Марта. — Соберись с силами. Советский пароход должен быть сдан в срок. А вечером я тебя напою липовым чаем, дам побольше моченой морошки… Поезжай на автобусе. Есть у тебя двадцать пенни?
— Есть, есть. Я действительно поеду на автобусе, а не на велосипеде.
Глава 18
МИНА ЗАМЕДЛЕННОГО ДЕЙСТВИЯ
Ярков частенько заезжал на судоверфь, чтобы проверить, как подвигается дело со строительством парохода. Приезжал не только как консул, который наблюдает за выполнением заказов для своей страны, но его тянула сюда старая морская душа.
Он с волнением наблюдал, как спускали пароход со стапелей. Скользя по деревянному настилу кормой вниз, еще сухой, сверкающий лаком, поблескивающий заклепками, пароход поскрипывал от нетерпения ринуться в холодную купель. Для Яркова, как для любого моряка, пароход был живым существом. Недаром на языке старой морской державы Великобритании, на котором все неодушевленные предметы отнесены к среднему роду, для корабля сделано исключение. Будь то парусное судно, военный крейсер, или нефтеналивной танкер, пассажирский пароход или лесовоз — все они очеловечены, они женского рода, как мать, сестра, подруга, жена, возлюбленная.
Ярков ревностно следил за внутренней отделкой парохода, когда он стоял у пирса, урывал время, чтобы приехать и посмотреть, как пароход "учат" плавать.
Но вот все работы закончены, механизмы опробованы, бункера загружены топливом, баки — пресной водой. Производятся последние косметические поделки: удаляются масляные пятна, угольная пыль, драятся поручни, палуба. Подписаны акты приемки. И наконец наступил день отправки парохода в Ленинград, где он теперь будет постоянно прописан.
На пристани собралась большая толпа провожающих: все те, кто вложил свой труд в создание судна. И кажется, нет ни одной профессии, которая бы не участвовала в его строительстве. Здесь механики и слесари, плотники и электросварщики, химики, стекольщики, текстильщики, маляры, столяры…
Ярков стоит с Ириной. Он взволнован, и Ирина тоже. У обоих одна затаенная мысль — поехать бы на этом пароходе в Ленинград…
Загремели якорные цепи. Пароход весело прогудел и стал отваливать от причала.
Ирина запрокинула голову. Легкие, прозрачные облака таяли на светло-голубом небе.
Коль резок контур облаков,
Ко встрече шторма будь готов.
Когда их контуры мягки,
Тогда все бури далеки, —
вспомнил Константин старую морскую примету и добавил: — На небе облака вовсе без контуров, а вот там, — кивнул он на море, в южную сторону, — контур облаков обозначается все резче.
Ирина поняла, что Константин имеет в виду гитлеровскую Германию.
— Шторма не миновать, — подтвердил еще раз Ярков. Он оглядел толпу. Все были радостно взволнованы. Вот он, результат общего труда. Увидел Петракова. Тот глядел хмуро и недобро.
— Посмотри направо, на человека в сером костюме с надвинутой на глаза шляпой, — сказал Ярков. — Это и есть тот самый Петраков, о котором я тебе рассказывал.
— У него пришибленный вид, — сказала Ирина. — Не нравится он мне.
— Я думаю, что его одолевают сейчас воспоминания, — заметил Константин. — Пароход берет курс на Ленинград, которого Петраков не знает. Он знает только Петроград.
Подошел директор фирмы и пригласил консула с супругой в яхтклуб на банкет, чтобы отметить успешное выполнение советского заказа.
Петраков стоял неподвижно, и мысль его бежала вслед пенящейся дорожке, которую прокладывал пароход. Он не махнул рукой, как другие, а, засунув руки глубоко в карманы, нервно перекатывал губами погасшую сигарету.
Ярков с Ириной прошли близко от него. Он увидел их, и Ярков прочитал в его глазах ненависть. Это были глаза того Петракова, который пинками и кулаками запихивал его, Нагнибеду, в тюремную камеру. Петраков выплюнул изжеванную сигарету и криво усмехнулся, словно хотел показать золотые зубы, вставленные взамен тех, выбитых.
"Узнал, теперь узнал, подумал Ярков, — и осатанел. Почему? Может быть, поднялась со дна души старая муть?"
Ирина и на себе ощутила обжигающий злобой взгляд Петракова.
— Нет, не разоружился он, — сказала она мужу, — остался на всю жизнь горбатым, врагом.
— Не думаю. Когда он пришел в консульство, у него не было камня за пазухой, — возразил Константин. — Но тогда на мне были дымчатые очки и он меня не признал. А сейчас узнал. И может быть, обиделся за обман. Но признай он меня тогда, и разговор получился бы другой. Ладно, объяснюсь с ним, когда он в следующий раз придет в консульство.
Площадь опустела.
Петраков потер ладонью лоб. Куда идти? Сжал кулак и представил на нем голубой чепчик с тесемками у запястья. Домой, к Марте? Нет, не может он туда… Но Марта ждет его с получкой. Петраков завернул с площади на боковую улицу, зашел на почту. В карманах у него два бумажника. В одном триста пятнадцать марок, заработанных на фирме честным трудом, в другом — две тысячи пятьсот. Петраков колебался. Послать Марте все деньги? Нет. Иудины деньги он должен вернуть обратно. Взял бланк почтового перевода, написал цифру "300". Пятнадцать марок оставил себе.
С почты побрел сам не зная куда. Очутился в парке. Сел на скамейку. На плечо ему прыгнула белка, быстро пробежала по рукаву и нырнула в карман в надежде найти там орехи. Петраков схватил ее за пушистый хвост и выбросил вон. Встал… Оглянулся… Вокруг дети… Играют в серсо, бегают по дорожкам, трясут пакетиками, в которых гремят орехи. Черноглазые белки доверчиво садятся им на руки, на плечи, хватают орехи; птицы с ладоней клюют семечки. Дети, кругом дети… Петраков побежал вон из парка. Зашел в пивную. Его мучила жажда. В пивной полно народу. Вышел оттуда, направился к трамвайной остановке. Сел в полупустой нагон. На следующей остановке у рынка вагон наполнился до отказа. Петраков, расталкивая людей, выбрался из трамвая. Пересел на другой. Неожиданно для себя очутился на конечной остановке, где вчера оставил свой велосипед. Скорее из города, подальше от людей… Его занимала только одна мысль — когда должен сработать часовой механизм в сигаре, когда она должна взорваться? Об этом знал только Вебер. Взорваться должна сегодня. На завтра назначена встреча с этим проклятым гитлеровцем, а тот сказал, что встретятся тогда, когда убедятся в "честности" Петракова, будут знать, что он заложил сигару…
Страх, страх, страх больно сжимал сердце. Петраков вскочил на седло велосипеда и быстро закрутил педали. Ехал в бешеном темпе. На девятнадцатом километре спрыгнул с велосипеда, подвел его за руль к краю канавы и сбросил вниз. Постоял у знакомой тоненькой березки, машинально погладил ее, так похожую на тугую стройную руку Марты. Побежал по тропинке в глубь леса. Вот этот дьявольский дом… Окна завешены плотными портьерами. Зашел на террасу, постучался в дверь. Обошел вокруг дома. В ярости стучал кулаками и ногами в дверь кухни, во все окна… Ни души… Сел на крыльцо. Рядом лежал, свернувшись в узел, уж. Он приподнял свою узкую головку с желтым полумесяцем у глаза, зашипел, черной струйкой пролился в щель и исчез. Даже эта тварь боится его, Петракова… Тяжело поднялся на ноги, еще раз постучал во все окна и снова зашел на террасу. Ветер шевелил опавшие разноцветные листья клена.
