Лидия Чарская - Том 27. Таита (Тайна института)
Мари, обычно бледная, теперь с двумя яркими пятнами пылающего румянца на щеках, выступила вперед.
— Не смей говорить ни слова! — вдруг вынырнув из толпы подруг, с угрозой бросила ей черненькая Алеко.
— Что такое? Бунт? Заговор? Единица за поведение! Чернова, да как ты смеешь! — вся дрожа от гнева, накинулась на нее Августа Христиановна.
Мари с негодованием взглянула на подругу.
— Что ты! Что ты! Как ты могла подумать, что я могу обмолвиться хотя бы единым словом, — гордо отвечала она.
— Ага! И ты заодно с ними! Лучшая ученица — и тоже бунтовать! — зловеще продолжала немка.
— Дорогая моя, успокойтесь, дорогая моя, — и в полном забвении Зоя Алферова кинулась в объятия Скифки.
— Прочь! Какая я тебе «дорогая»? Ты забылась! Молчать!
— Не кричите на нас. Мы не маленькие, мы не седьмушки, — раздался за спиной фрейлейн Брунс спокойный голос.
Августа Христиановна быстро поворачивается назад. Перед ней Ника Баян, улыбающаяся, уравновешенная, как будто ничего не случилось. Немка до того растерялась, что осталась стоять с минуту с широко раскрытым ртом и вытаращенными от глубокого изумления глазами. Ведь не прошло пяти минут, как эта самая Баян уносила отсюда белобрысую девчонку, а сейчас она как ни в чем не бывало снова здесь. Положительно дьявольское наваждение какое-то, да и только. Прошло добрые две минуты, по крайней мере, пока Брунс обрела утерянную было способность говорить. Едва не задохнувшись, она выдавливает наконец из себя слова:
— Откуда этот ребенок? И почему она лежала в моей постели, ты должна мне ответить, Баян.
Ника Баян делает самое невинное лицо, услышав последнюю фразу.
— Ах, Боже мой, простите ради Бога, фрейлейн, — говорит она с ангельской улыбкой: — Мы очень виноваты перед вами. Вы не узнали этой девочки? Как странно. А между тем вы уж видели ее раз. Это княжна Таита Ульская, моя кузина. Вчера был последний вечер рождественских каникул, и ее привели в гости ко мне. Привела нянюшка. Ей сделалось дурно, то есть нянюшке, а не Таите, конечно. Мы отправили ее в больницу, а девочку оставили до утра у нас. Мы не смели этого делать без вашего разрешения, конечно, но Таита буквально засыпала у нас на руках, и мы уложили ее у вас. Кто же знал, что вы вернетесь сегодня. Мы извиняемся, фрейлейн, перед вами, а после уроков пойдем извиниться и перед самой Maman за то, что не попросили у нее разрешения оставить на ночь девочку.
Голос Ники звучит так убедительно, так кротко, что не поверить ей нельзя. И прелестные глазки с такой нежностью и покорностью смотрят в взволнованное лицо Августы Христиановны, что мало-помалу та невольно успокаивается, приходит в себя. Особенно поражает Скифку то обстоятельство, что эта «отчаянная» девчонка не хотела делать из их поступка секрета и даже намеревалась довести его до сведения самой генеральши. И это последнее обстоятельство сразу примиряет фрейлейн Брунс с ее проказницами.
— Куда же ты девала твою кузину? — все еще не сдаваясь, сурово спрашивает она Нику.
— Она у Зои Львовны Калининой. Я принесла ее туда и попросила приютить ее на время, пока за нею не пришлют из дома.
— Но зачем же туда, когда моя комната, — совсем уже растерянно и смущенно лепечет Брунс.
— Но, фрейлейн. Вы же так приняли девочку, что мы не решились, — совсем уже покорно, тоном оскорбленной невинности произносит Ника. — Разрешите только собрать ее вещи и игрушки. Можно?
— И поймать тритонов, — слышится другой робкий голос.
— И убрать осколки разбитого в замешательстве аквариума, — звенит третий.
Фрейлейн Брунс так подавлена всем происшедшим, что не вдается в подробности Никиной исповеди, которая грешит на каждом шагу против истины и здравого смысла. Почему, например, нет теплого верхнего платья между вещами девочки? Отчего здесь разбросана такая масса игрушек, как будто маленькая гостья не случайно попала сюда, а гостит уже давно? И почему, наконец, родители или родственники этой маленькой таинственной княжны, у которой, кстати сказать, вид и внешность далеко не княжеские, не прислали за нею с вечера, а оставили ночевать в чужом месте, среди чужих людей? Ведь должны же были сообщить туда институтки, что нянька заболела и ребенок остался здесь.
Но все эти случайные мысли приходят много позднее в голову Августы Христиановны, уже тогда когда порядок в ее комнате водворен, следы гибели аквариума затерты и два тритона и золотые рыбки торжественно водворены в банку с водой.
Но воспитанницы не могут уже быть свидетельницами снова возникших мук фрейлейн и ее сомнений. Они спешно одеваются в дортуаре в ожидании утреннего звонка.
Глава 7
Прошли Рождество, Новый год, Крещение. Прошло веселое каникулярное время, и однотонная институтская жизнь снова вступила в свои права.
Стоял один из будних учебных дней. Только что закончилась большая послеобеденная перемена. Воспитанницы вернулись с прогулки. У выпускных по расписанию значился урок физики. Симпатичный, немолодой, с заметно седеющими висками инспектор классов, он же и преподаватель физики и естествознания в N-ском институте, Александр Александрович Гродецкий пользовался общей любовью и уважением всего учебного заведения. Справедливый, гуманный, отечески заботящийся о вверенных ему воспитанницах, он вместе с генеральшей Вайновской, тратил все свои силы, все свое здоровье и энергию на высокое дело — воспитание многих поколений институток. Сегодня Гродецкий должен был объяснить воспитанницам устройство электрической машины. Его давно уже ожидали выпускные. В физическом кабинете, небольшой круглой комнате, находившейся против церковной лестницы, было тщательно надушено каждое кресло, каждый уголок. Об этом позаботилась Зина Алферова, выменявшая у Мани Лихачевой целую банку духов за семь порций сладкого, от которого стоически отказывалась целую неделю. На кафедру она положила кусок мела, завернутый в надушенную же папиросную бумажку розового цвета и перевязанный розовой лентой с бантом.
Когда Александр Александрович вошел в физический кабинет, выпускные поднялись со своих мест и присели, как один человек, низко и стройно.
— Сегодня у нас пояснение электрической машины, не правда ли? — со своей обворожительной доброй улыбкой произнес инспектор.
И хор воспитанниц поспешил ответить:
— Да.
"Какой чудный человек этот Гродецкий!" — мысленно шептала Зина Алферова, находясь подле инспектора и не сводя с него глаз. Она, как заведующая физическими аппаратами, имела возможность чаще и больше остальных встречаться с Гродецким. Сегодня же девушка решила привести в исполнение то, что было задумано ею уже больше месяца назад. Зина горела желанием иметь что-либо на память от любимого учителя. Ей было мало того, что Гродецкий поставил ее хозяйкой над всеми этими колбочками, банками, машинными частями, над всей физической комнатой, куда она, не в пример прочим, имела доступ во всякое время. Она решила, вооружившись ножницами, отрезать пуговицу от инспекторского вицмундира, чтобы иметь хотя какой-нибудь предмет от него на память. Для этой пуговицы уже наготове была прехорошенькая коробочка, которую она выменяла на две порции сладкого у «тряпичниц» Лизы Ивановой. В коробочке лежала розовая, сильно надушенная ватка, точно приготовленная для какой-нибудь драгоценной вещи. Оставалось только добыть самую пуговицу. И с этой целью Зина приблизилась к Александру Александровичу в то время, когда он, стоя у машины, пытался привести ее в движение, и протянула вперед дрожащую руку, вооруженную ножницами.
Класс, оповещенный заранее насчет плана ее действий, замер в ожидании.
— Итак, mesdames, вы видите всю несложность свойства механизма подобной машины, где главной двигательной силою является… Ах, что это такое?
Красивый, сочный голос Гродецкого оборвался на полуфразе. Он почувствовал, как кто-то дергает его за фалду вицмундира. Гродецкий обернулся.
— Госпожа Алферова, что с вами? Что с вами, госпожа Алферова?
Бедная Зина! Едва ли когда-либо чье-нибудь лицо имело способность так краснеть, как покраснело лицо Алферовой в эту минуту. Слезы смущения были готовы брызнуть у нее из глаз, в то время как рот улыбался жалкой улыбкой, похожей более на гримасу, нежели на улыбку. В протянутой к учителю руке она, совершенно растерянная, держала пуговицу.
— Вот… Я взяла на память… Только это… Простите меня, — пролепетала она.
— Воля ваша, ничего не понимаю. Ради Бога, объясните, mesdames? — обводя растерянным взглядом аудиторию, спросил Гродецкий.
Легкий шепот пронесся по физическому кабинету.
— Она, Александр Александрович, хотела иметь от вас на память что-нибудь, — послышался голос Тер-Дуяровой.
